Наскучило. На второй – или на третий? – день. Забылось. Отмолила этот грех, как и другие….
Теперь все по-другому… Теперь есть, что защищать.
Постройка, которая на виду, то есть семья и служба, должна быть прочной, чтобы посторонние не могли попасть в подземелья, где окопалась Василисина вера.
Семью обустроить нетрудно.
Второй раз замуж Василиса выходила осмотрительно. Наметила тройку кандидатов, заинтересовала их и выбрала в итоге неамбициозного фотографа. Мастер. На пятом месяце беременности, когда врач уверил, что все в порядке, обвенчались. Герка терпеть не может тусовки, любит свою профессию и – естественно – обожает жену и смышленую дочку.
И со службой пока все, как планировала. Освоившись в газете, быстро сообразила: не будешь подниматься вверх – вылетишь. Взяла дело в свои руки, но не в свое сердце. Не хватало еще его предательского действия: того пожалей, об этом подумай… То нечестно, это безнравственно… Не надо ей даже шепотка пятой колонны.
Исподволь собирала информацию о тех, кто на пятом этаже. Устную и интернетовскую.
О том, что главред млеет от черных ботфортов и ненавидит брачные узы, с презрением написала в ЖЖ юзерша под ником «good girl», побывавшая буквально месяц его зарегистрированной женой. Значит, высокие черные сапоги… Учтем… Современному уму достаточно и такой малости, чтобы понять то, что человек, может, и сам еще не осознал.
Правильно догадалась.
А дальше – дело несложной техники. Моментально сменила имидж и тем самым как бы раздвоилась. Вере нисколько не противоречит. Актриса же не является на свидание к Богу в гриме и одежде Дамы с камелиями. И при этом может быть истинно верующей.
Так и Василиса.
Жесткая леди ходит на службу, а прежняя скромница в шелковом платке, длинной юбке и водолазке (все в бежевых тонах от Бёрберри) – на исповедь.
Премило все-таки совсем не зависеть от мужчины. Замуж за него не хотеть, в любви не нуждаться, на оргазм не рассчитывать…
И со статьей вон как подфартило. Дуриком вроде… Да нет, без Высшего Промысла не обошлось. Наивной Кристе брошен кусок. Теперь не посмеет сказать, что я действую именно против нее.
Не от меня зависит, как у нее все сложится.
А я…
Прости, Господи…
Теперь можно начать и наступательный бой, ведь как ни крути – место в ежедневной газете престижнее, чем в приложении. Там-то все возможное завоевано. Это все при мне остается, закреплюсь еще и на Кристином месте, а оттуда до кресла ее шефа почему не дотянуться?
Стюардесса терпеливо катит тележку со свежей прессой мимо Матвеева кресла.
Господи, с какой жадностью он останавливает ее движение, перебирает газеты, докатившиеся до их двадцать второго несчастливого ряда, и криком, с визгливыми нотками – Лине стыдно! – добивается, чтобы ему достали Кристину газету – хоть у других отняли, ему по работе нужно! Он, который презирает массовое зомбирование! Не разрешает вносить в дом презренное чтиво и даже включать в своем присутствии телевизор!
Каждую полосу нервно проглядывает… По незнанию. Не может же быть ничего интересного для него на страницах бизнес-новостей с их непонятными диаграммами и таблицами! От нетерпения отрывает кусок, роняет на пол глянцевую тетрадку субботнего приложения, вложенную внутрь…
Что ищет?
– Уф! Напечатали! – вслух шепчет муж с кулацкой радостью. Мол, это мое и только мое!
Лина пытается заглянуть в текст хоть через Матвеево плечо, но он резко поворачивается к ней спиной. Опираясь на подлокотник между ними, разваливается в кресле по диагонали, вытягивает короткие ноги – до прохода достают только ботинки. О них тут же спотыкается спешащая стюардесса, но, благодаря навыкам, удерживается и даже капли не проливает из стакана с водой, который несет кому-то из передних. А Матвей так погружен в чтение, что не замечает чудес эквилибристики.
Муж долго пребывает в самолюбивом измерении. Лине приходится самой вытаскивать из-под него пряжку, пристегивать его ремень… Самолет выруливает на взлетную полосу, разгоняется, взлетает, а он все не откладывает свою разлюбезную газету.
– На, посмотри, – нарочито небрежно предлагает муж наконец.
Заметка, подписанная его именем, занимает подвал мелованного воскресного приложения. Лина проглатывает ее за пять минут. Наверное, Матвей прочитал ее не меньше двух раз и потом еще возвращался к выбранным местам… местам из переписки с Евой… через мою голову…
Написано отлично. Текст так и летит. Но с первой строки Лине становится не по себе, а в конце так совсем жаба душит.
Почему о Еве, а не обо мне?!
За мой счет!
Она всегда мне дорогу заступает!
Отталкивает, чтобы занять мое место в искусстве!
А может, и в семье?!
Линина мысль летит вниз, туда, где копошатся завистливые, ревнивые червяки. Несется с такой скоростью и силой, что, кажется, утягивает за собой самолет: он перестает набирать высоту и вот-вот сверзится с белых облаков на черную землю.
И тут все же начинает действовать инстинкт самосохранения. В голове мелькает: Матвей ни при чем… Он – муж. Мало толку, когда близкие родственники хвалят друг друга…
Ничего, кроме срама, из этого не выходит…
Стремительный поток замедляется, но препятствие обходит: «Пусть муж! У нас же разные фамилии! Я-то делала с ним пространное интервью! Наберешь его имя в «Яндексе» – первые же ссылки именно на эту беседу».
Лина изворачивается, чтобы прямо в лицо Матвею бросить слова, облитые горечью и злостью.
А он… он такой размягченный, довольный, по-мужски непосредственно ждет похвалы.
Поперхнулась и… проглотила ядовитую филиппику. Даже улыбку сумела приклеить к губам, превознося рецензию. Знает же, что изощренный в жизни искусства муж в житейской ситуации не отличит подделки от подлинника.
Ева, она одна во всем виновата. Притворилась подругой, чтобы к Матюше подобраться. Якобы для помощи написала на мои стихи ораторию, а на самом деле – просто ловко использовала мое имя…
И мое тело пыталась употребить, но я ей не далась!
К приземлению в Цюрихе досье на Еву распухает… Посадка проходит мягко, а потом Линино внимание воленс-ноленс переключается. Самому Матвею, как обычно, лень сосредоточиваться на приездной процедуре, раз рядом нянька.
Паспортный контроль они проходят быстро, а грузчики действуют еще проворнее: пока Лина ищет, куда подают багаж с московского рейса, пока раздобывает тележку, их чемодан уже плывет по последнему витку. Лина со всех ног – швейцарцы шарахаются от нее в сторону, недоумевают, но не бранятся – кидается к своим баулам, боясь, что их заглотит аэропортовское чрево. Так было бы в Шереметьеве, но здесь специальный работник снимает вещи, не взятые хозяевами, ставит их на пол и охраняет до востребования.
Теперь на вокзал, рассекая тележкой неторопливые потоки пассажиров: надо успеть на поезд, который без пересадок довезет их до дома.
Добежали. Тяжеленные чемоданы, набитые книгами, приходится взгромождать на вторую полку багажного отсека. Одной так трудно, не сорвать бы спину, но Матвей не догадывается прийти на помощь.
Вблизи нет свободных мест. Садятся в третьем ряду, спиной к выходу. Всю поездку, вместо того чтобы не отрывать глаз от заоконного порядка и чистоты, пропитываться здешним спокойствием, Лина на каждой остановке высовывает голову в проход, изворачивается, чтобы присмотреть за своим добром. Хотя и знает, что здесь не стибрят. Это-то проверено: как-то Матюша, уже вернувшись домой, вспомнил, что желтый пуловер с зеленым крокодильчиком забыл на спинке стула в кафе Кунстхауса. Лина еле успела до закрытия туда смотаться – сияет солнышко на месте, никто не позарился на чужую собственность. Зонтик можно оставить при входе в супермаркет, тяжелую сумку не тащить в туалетную кабинку…
Но переучиваться, терять бдительность опасно: на родине можно все проворонить. Правда, Матвея туда совсем не тянет. Оформят ему постоянное место, и не видать ей больше родной Москвы…
В ночь с пятницы на субботу сон особенно сладок. Понятно почему: отключен провод, по которому идет нервное электричество с Песчаной улочки на Крылатские холмы, то есть от газеты к дисциплинированной Кристе. Или наоборот, от Кристы к газете…
В другие дни, даже если нет ни дежурства, ни барского каприза замзавши, ни внезапной обязаловки (скоропостижной кончины русского или международного випа, незапланированной презентации, просто дыры в полосе…), – все равно она чувствует себя под напряжением.
Но в это свободное утро Криста открывает глаза, когда еще густая, но, конечно, не полная, не загородная темнота за окном только-только начинает разбавляться рассветом. Прищурившись, Криста вглядывается в цифры будильника. Вроде без чего-то восемь.
Ну и отлично. Выспалась.
Ночь была из лучших. Семь часов полной отключки без тех безнадежных, пугающих просыпаний, когда вертишься с боку на бок, головой забиваешься в подушку, пробуешь читать, телик включаешь, но сон не приходит, а время стоит на месте. Мир застыл, и мысль в ступоре. Страшно…
