По пути, в энергичном тепле машины, он все же рассказал Тиму и Вольфи, что они едут в бывший фашистский концлагерь, и раздал каждому распечатанную карту. Их целью была одна из тех знаменитых на весь мир надписей, что когда-то заставляли людей содрогаться. Arbeit macht frei, вплетенная в металл входных ворот.
– Три слова всего. Это по десять тысяч за слово… – прикинул Тим. И возвестил тут же, не меняя интонации: – Круто, никогда не был в концлагере!
– Ну вот и побываешь, – ухмыльнулся Миро. – Прости, экскурсовод не предусмотрен.
– Ладно, обойдусь. – Тим принялся изучать схему. – Слушайте, там же опыты на живых людях ставили. Я передачу смотрел. А еще их выводили на улицу и…
– Не о том думаешь, – оборвал его Аксель и стал водить пальцем по листку с картой. – Смотрите. Вот здесь музейная часть и вход. Охрана, по всей видимости, тут же. Если она вообще есть ночью. Поэтому мы зайдем с противоположной стороны, через забор. Пройдем по территории насквозь. Наша цель вот здесь, ворота под башней А.
Он ткнул пальцем в схему. Тим и Вольфи закивали.
– Выглядит надпись вот так. – Аксель передал им фотографию. – Попробуем перекусить ножницами. Тонкие прутья точно возьмет, с вот этими толстыми частями – пока не знаю. Не возьмет, значит, пойдет в дело плазморез.
– Может, все-таки ножницами? – вздохнул Миро.
– Я сказал «если не возьмет».
– Понял-понял! Эй? Ты чего такой смурной сегодня? – Миро покосился на него с недоумением. Аксель не ответил.
Машину оставили неподалеку, в сосновой рощице, что подходила вплотную к лагерному забору, его бетонные пролеты было видно сквозь прямой строй деревьев. Аксель выскользнул из машины, прикрыл дверь и прислушался. Тихо. В верхушках сосен поблескивала луна. Он заметил ее еще в дороге и с тех пор поглядывал с недовольством, словно его чувства к ней могли прогнать ее с неба. Набухшая, большая и только немного изъеденная с края. Яркая, черт бы ее побрал. Это добавляло трудностей: под прикрытием темноты работается лучше.
Аксель втянул носом воздух, так, что захолодило в гортани. Языком чувствовалась горчинка осени, такой едва ощутимый оттенок, проступающий сквозь теплую пряность соснового аромата.
Парни, вылезая из машины, шебуршали куртками, натягивали – непременное условие их экипировки – черные перчатки. В плеере Вольфи играло что-то тяжелое, слышное другим даже без наушников.
Тим подошел к Акселю и кивнул на светлеющий впереди забор:
– Это там, да? Чего-то мне не по себе…
– Ага, сказал человек, отпиливший крыло бронзовому ангелу на надгробии, – с сарказмом скривился Аксель. – На кладбище в Тегеле, на прошлой неделе, припоминаешь? Как звали дамочку, что там лежала? Кажется, Хелена фон как-то там. Она тебе еще во сне не приходила? «Тим, отда-а-ай мне моего ангела…»
– Да ну ее! – передернуло Тима. Аксель вздохнул и положил руку ему на плечо:
– Друг, ты прикалываешься, что ли? Расслабься…
Из-за крышки багажника донесся театральный шепот Миро:
– Ваши душевные терзания трогают меня до слез, но, может, вы поможете с этим барахлом, а?
Все было уже много раз отработано. Вольфи остался в машине на случай непредвиденных осложнений, Тим, Миро и Аксель отправились к забору, по пути отключая звук на мобильниках.
– А тока здесь точно нет? – Тим опасливо глядел на ограду.
– Ну ты даешь… – заржал Миро и, спохватившись, поперхнулся и перешел на шепот. – Какой ток, мы в Третьем рейхе, что ли? Расслабься, это музей. Такой же, как остальные.
– Ну, будь это Лувр…
– Тим. – Аксель заговорил жестко. Ему надоела пустая болтовня. – Это не Лувр. Это просто огороженное забором поле. Пара бараков, памятник – и все. Мона Лиза тут не висит, и это не оборонный завод. Никто не ходит с собаками, пулеметчиков на вышках нет. Просто огород, в который мы лезем за грушами. Так что заткнись уже и работай!
Тим обиженно засопел и принялся устанавливать к забору лестницу. Аксель знал, обиды Тима хватит минуты на три, не больше. Хоть помолчит это время.
Оседлав забор, Аксель внимательно оглядел вид, открывшийся отсюда. Перед ним лежал концлагерь. Худшие опасения оправдывались: огромная территория, не занятая почти ничем, кроме белесого лунного света, и если они пойдут напрямую, их будет видно с любой точки. Хорошо еще, что нет видеокамер, кажется. Развернув на колене схему лагеря, Аксель соотнес значки на карте с тем, что видит, и решил, что лучше двигаться по периметру. Напротив, на той стороне большого поля с несколькими одноэтажными бараками и какими-то памятными камнями и плитами, темнело пятно башни А, бывшего КПП с воротами и комендатурой. Именно там Акселя ждала награда. Только туда надо еще дойти.
Они уже двинулись вдоль стены, согнувшись пополам, когда Миро вдруг остановился.
– Черт… – Сев на корточки, он принялся копаться в сумке, перекинутой через плечо.
– Что?
– Я забыл напильники.
– Ты – что? – не поверил своим ушам Аксель.
– Напильники в машине, что-что! Ты же говорил про ножницы, вот я и думал про ножницы, а напильники…
– Ладно, я понял. – Аксель чуть не шипел. – Топайте дальше. Я к машине вернусь и сразу за вами. Только не лажайте больше!
Его не было всего четыре минуты – Аксель заметил по наручным часам, но приятели успели уйти так далеко, что он уже не видел их. Стараясь двигаться ровно и бесшумно, Аксель направился вдоль забора лагеря. Черная экипировка, благодаря которой обычно он чувствовал себя неуязвимым, была почти бесполезна, все вокруг вытравливал свет луны. Как расплавленное паяльником олово, он растекался по огромному полю, обнесенному забором, выбеливал крыши нескольких низких бараков посредине. Несмотря на эти здания, территория лагеря казалась пустой. Опустошенной.
Прямо перед Акселем в небо упирался гигантский обелиск в память о советских воинах-освободителях. Дорожки вдоль стены не было, и идти приходилось по целине – газоном это не назвать. Под ногами шелестела трава, короткая и сухая, изредка попадались какие-то высокие былинки, трескучие и цепкие кусточки, норовящие запутаться в штанине или шнурках.
Поднялся северный ветер. За забором сосны качались и шуршали, будто кто-то ходит. Аксель поймал себя на этой мысли и прислушался, тут же насторожившись. Обычно интуиция его не подводила, а нервы были достаточно крепкими, чтобы не впадать в паранойю из-за незнакомых звуков. Убедившись, что он все еще один, Аксель продолжил путь. Он миновал темную полосу тени от обелиска и снова вышел на залитую светом пустыню, присматриваясь в надежде разыскать где-нибудь неподалеку Тима и Миро. Не могли же они так быстро дойти до башни…
Сухая серая трава в лунном свечении казалась припорошенной снегом или прихваченной инеем. От пронизывающего ветра заслезились глаза, и стало холодно даже под курткой. Аксель прибавил шаг. Он ощущал, как вокруг него зреет, сгущается что-то нехорошее, тяжелое, от чего давит грудь, а внутри неповоротливо, словно кузнечные мехи, расправляются легкие. Быстрое бестолковое дыхание оставляло во рту привкус пепла.
Здесь были люди, много людей. Их выводили сюда и оставляли на морозе. Снег серебрился в свете луны точно так же, как сейчас серебрится трава. Их обливали водой, и они покрывались льдом заживо. Аксель откуда-то знал это так же, как и свое имя.
Пустое пространство лагеря было до краев переполнено. Оно густело, как кисель, и ветер не мог разогнать этот вязкий холодный морок. Аксель смотрел во все глаза, вертел головой, только чтобы увидеть то, что так сильно его пугало. Оно было здесь, вокруг. Оно жило здесь повсюду. Казалось, кто-то натужно и с присвистом дышит над ухом, стоит за правым плечом – и Аксель оборачивался направо. Нет, за левым – и он чуть не подскакивал, поворачиваясь всем корпусом, чтобы встретить угрозу. «Призраки, духи, тени – выходите! Покажитесь, ну же!» – то ли шептал, то ли думал Аксель. Еще пытаясь держать себя в руках, он уже знал, что не справится. В смертной тоске, стараясь ухватиться за что-нибудь привычное, он бросил взгляд на часы. Ровно три часа ночи. И секунда, которая была потрачена на этот взгляд, показалась ему пустой тратой бесценного времени, ошибкой, за которую он, возможно, расплатится прямо сейчас. Нельзя было спускать глаз с переполненной пустоты вокруг, бесплотной массы, настроенной так враждебно. Она может выстрелить ему в затылок. Сейчас.
Или вот сейчас.
Его охватил дикий, первобытный ужас. На загривке поднялись маленькие волоски, и под рукавами, прямо по локтям, потек холодный пот. Аксель чувствовал вокруг себя – Это. Нечто. Если раньше «добро» и «зло» казались ему просто понятиями и не имели никакого смысла кроме обывательско-очевидного, то в эту минуту все изменилось. Открылась вдруг страшная, нечеловеческая глубина этих слов. Аксель словно только что родился, остывающая голая кожа еще хранила память о тепле утробы, о влаге материнской слизи и крови. Ничего не зная о добре, он уже отчетливо понял, что на свете есть зло. Абсолютное зло. Оно клубилось здесь. Аксель впервые в жизни почувствовал его сладковатый тошнотворный запах, сочащийся из каждого камня вокруг, из земли, на которой он стоял.
