Он неожиданно объявил, что хочет ставить балет тотчас, не откладывая.
Планирование заняло у него пять лет. Пока завистники шушукались, мол, годы уходят, а балета не видать, он напряженно размышлял. Привыкшие к мельканию клиповой культуры дураки не понимали, что настоящие произведения рождаются неспешно.
Замысел, вопреки предположениям недоброжелателей, существовал. Восемь танцовщиков – семеро мужчин в нарядах шахтеров-гномов и один Белоснежка, должны были принимать различные позы и замирать, изредка сменяя одну позу другой.
И так в течение всего положенного времени, два часа сорок пять минут с антрактом.
Вера вызвалась помогать, найти место и уговорить танцовщиков за символический гонорар, который она возьмет на себя. Еще при банкире она, вспомнив рисовальные навыки, устроилась в окраинный дом культуры преподавательницей в кружок. С директрисой этого заведения и удалось сговориться. Та потребовала сценарий, чтобы убедиться, что ни бранных слов, ни фрагментов обнаженного тела, ни выпадов в сторону правительства и конфессий в постановке нет, и была очень удивлена, когда получила один-единственный лист бумаги, заполненный текстом лишь на треть. Да и те скромные строки заключали в себе описание миссии спектакля и его места в мировом театральном процессе.
Повертев листок в руках и заручившись горячими заверениями Веры в абсолютной, даже вызывающей лояльности постановки, директриса дала добро.
Через несколько дней режиссер проводил набор артистов. Репетициями решено было не злоупотреблять, во-первых, не позволяли сроки договора с залом, а во-вторых, что было, пожалуй, решающим, режиссер принципиально хотел выпустить наружу чистые, не затертые тренировками инстинкты актеров.
В другой раз Вере могло бы показаться, что от репетиций отказались не по причине особенностей художественного высказывания, а потому, что на репетициях принято репетировать, разбирать план, давать наставления, а плана и наставлений режиссер явно не припас. Но Вера всего этого не замечала или не хотела замечать. Она была если не влюблена, то очень цеплялась за свое романтическое увлечение, пребывала в некоторой горячке, свойственной тем, у кого последний шанс и другого не представится.
Во второй половине июня, под занавес сезона, когда температура окружающей среды подскочила, почти сравнявшись с температурой здорового человеческого тела, случился день премьеры.
* * *
За полчаса до начала районные театралы образовали небольшое столпотворение. Представители прессы, хоть и не первосортные, заглянувшие ради угощений, которые из-за отсутствия средств так и не были поданы, скучали. Директриса решила сэкономить и отключила кондиционеры – возникла духота.
Прозвенел третий звонок, и жители района потянулись в зал, заполнив не меньше половины мест. Лучшие кресла, обозначенные табличками с именами знаменитостей, вызывающе пустовали – театральная элита постановку проигнорировала.
Как, впрочем, и создатель.
Режиссер не явился, телефон его был выключен. Разыскивать пропавшего было поздно да и некому.
Оказавшаяся в довольно странном положении Вера решила спектакль не отменять. Побывав на всех двух встречах автора с артистами, она знала, что и как должно происходить. Сообщив коллективу туманную отговорку по поводу неявки постановщика, она проверила общую готовность и обеспечила начало балета точно в обозначенное на афише время.
Сначала все шло неплохо. Первые минуты две-три, может быть, даже четыре. Артисты, изображающие не столько гномов, сколько шахтеров, застыли в различных позах перед жителями района. Один отдавал пионерский салют, другой занес кирку, третий сидел на корточках. Никто, ни на сцене, ни в зале, не шелохнулся, пока какой-то заморыш из партера не зааплодировал и долго не унимался. Реакция районного интеллигента на актуальное искусство.
Воспользовавшись замешательством в рядах жителей района, артисты сорвались с мест и после непродолжительной кутерьмы застыли в обновленных позах. Жители района решили, что это такая модная игра, возможно, флешмоб, и принялись хлопать в ладоши, чтобы хлопками расколдовать зачарованных горняков и Белоснежку, которую, точнее которого, кто-то с галерки успел нецензурно обозвать. Артисты, так и не уяснившие, что от них требуется, сбитые с толку исчезновением руководителя, стали действовать по наитию: кто-то, услышав хлопки, скакал, кто-то продолжал стоять замерев, кто-то размахивал руками и крутил головой, уподобившись почитателям знаменитого гипнотизера Кашпировского.
Наигравшись довольно быстро с танцовщиками, жители района перестали аплодировать и зашелестели распечатанными лично Верой программками, надеясь отыскать в них спасительные разъяснения. Надо ли говорить, что сочиненный режиссером авангардный манифест не только не удовлетворил жителей района, а, напротив, привел в заметное раздражение.
В результате всей этой импровизации к началу антракта половина зрителей зал покинула. Бежали поодиночке и целыми семьями, одни воровато пригнувшись, другие гордо, во весь рост, фыркая, хихикая, молча или негодуя.
После жидких, милостивых хлопков Веру подозвала директриса и сделала выговор. В балете принято прыгать с выкрутасами, а не стоять истуканом, и вообще происходящее возмутительно. Хорошо, вход бесплатный, а то бы пришлось деньги возвращать.
Один подвыпивший журналист с независимого сайта, который, как позже обнаружилось, оказался временно заблокирован за неуплату, задал несколько пустых, унизительных даже, вопросов о том, что мастер хотел сказать своим произведением. Узнав, что балет не закончился и будет второе действие, журналист не счел нужным скрывать удивление. Оказалось, что и прочие зрители решили, что конец, и с антракта вернулся только один близорукий в сопровождении блеклого женского существа из числа знакомых автора.
Вера поспешила в фойе, там никого не было, лишь какая-то женщина шмыгнула мимо. Что-то в этой женщине показалось Вере знакомым. Походка, осанка, волосы. Вера окликнула женщину, та прибавила ходу. Вера пошла следом, но женщина проворно юркнула меж стеклянными створками дверей.
Вера остановилась смятенная – в погоне она на мгновение разглядела отразившиеся в стекле черты беглянки. И черты эти точь-в-точь напоминали ее собственные.
* * *
После премьерной катастрофы режиссер отыскался. Он был тускл и осведомлен. Сказал, балету помешало устройство зала. Что за устройство такое особенное было у зала, осталось неясным. Публику собрали случайную, неподготовленную. Вере вменялось, что торопила, подначивала, подстрекала. Выбрала неудачное время и место, распечатала не такие программки. Устранился он именно потому. В последний момент понял и не пришел. Не пожелал в этом участвовать. И впредь не желает. Устал потакать. И вообще устал.
Вера снова коротала время одна, никуда не тянуло, хотя дни и ночи стояли особенные, все благоухало упорхнувшей весной и распустившимся летом. Однажды вечером до ее слуха донесся звонок. Тренькало где-то за стеной, не в ее личном пространстве, и она не сразу обратила внимание. Телефон, однако, не унимался, стало вдруг казаться, что антикварный звук вышедшего из обихода дискового аппарата имеет к ней прямое отношение, и она во что бы то ни стало обязана ответить.
Вера пошла вдоль стен, прислушиваясь, и вскоре убедилась – эпицентр звонка за ковром.
В затылок брызнула россыпь ледяной жути – вспомнила, что за ковром дверь, а за дверью комната, которую хозяйка решила замаскировать, сложив туда какие-то свои предметы, и теперь там звонит телефон, а телефон, который у нее перед глазами, не звонит, а квартира вроде как одна.
Эта дверь со дня обнаружения Веру не тревожила, но сейчас таинственная комната показалась очень важной и попасть туда было необходимо. Помня, что дверь заперта, Вера принялась все-таки ковер отцеплять. Нитяные петли сопротивлялись, она рванула, отбросила красавицу с корзинкой на пол, приложила ухо.
Не оставалось никаких сомнений – звонок доносится оттуда.
Вера тронула дверь, та поддалась.
Был поздний вечер, в ничьей комнате стояла темнота. Вера нащупала выключатель. Лампочка в глубине старинного абажура вспыхнула и лопнула. Вера вернулась к себе, взяла связку ключей с брелком-фонариком.
Белый луч высветил квадрат запыленной паркетной глади, утес шкафа, причал узкой кровати и отвесные, в белесый цветочек, обои берегов. Луч колыхал серые комья в углах. А вот и телефон. Зеленый с белым диском. У родителей дома стоял такой же.
Вера поднесла руку к трубке и, помешкав, крепко схватила, сжала до пластмассового скрипа, будто трубка была беглым зверьком, которого долго не могла настигнуть.
– Алло.
– Маму позови, – произнес голос Вериной матери.
Скованная жутью, она не могла пошевелиться, потом разжала пальцы и, отбросив зеленую трубку, метнулась из комнаты прочь, захлопнула ее, задвинула икеевским стеллажом и, хлебнув «хеннеси», сколько в бутылке было, долго колотилась в ванне под струями.
