Ворворвор!
Славаславаслава!
Слишком уж Вера увлеклась. Как если бы на концерте голосила, не переставая, «браво». Все прочие зрители угомонились, а она все «браво» да «браво». Соседи бы стали отодвигаться, шикать, а она бы выскочила к сцене, схватила бы скрипача за плечи и в самое лицо: «браво!», виолончелисту – «браво», альтисту – «браво», пианист пытался отпрыгнуть, но и ему «браво, браво, браво». И тогда Вера ударила бы по клавишам и, повернувшись к залу, крикнула бы…
Она и вправду стала протискиваться к трибунам.
– Провокатор… – зашипели вокруг. – Провокаторшаааа!!!
Ее схватили. Прямо за лицо. Чужие соленые пальцы смяли нос, ногти с грязными ободками полезли в рот. Мелькнул наколотый перстенек, колечко «спаси и сохрани» ударило в зубы.
Наконец-то ее трогали. Не трусливо, воровато, походя, а конкретно ее, Веру, хапали, заламывали, опрокидывали.
Она цапнула, и во рту посолонело.
И она побежала на объективы, мобилы и планшеты, которые в тот день были вместо лиц.
* * *
Веру поволокли, и она увидела верх. Самолет чертил белым по синему фону. Самолет расстегивал небо, но оно быстро зарастало. Так и у бунтовщиков с Россией. Они ее по щекам шлепают, нашатырь к физиономии сонной подносят, тормошат, хоть рассмешить пытаются, хоть разозлить, все впустую. Утратив надежду, пинают ее, колют булавками, зажигают бумажные жгуты между пальцев, и, если удается разбудить, она крушит все вокруг, и тем, кто потревожил ее, в первую очередь достается. Но они всему рады, хоть какое, а внимание. А потом снова сон, храп и непроизвольные ветры.
Колесный арестантский ларь, которому скармливали задержанных, встретил Веру запахами свежей нитроэмали, резинового пола и деревянных скамеек, всех этих внутренностей свежеклонированного для усмирения подданных существа. Обнаружив себя после непродолжительного кувыркания в замкнутом чреве, Вера не успела отряхнуться, как дверца снова распахнулась и полицейские вогнали новое трепыхающееся тело. На этот раз полноватого бородатика, который вопреки своему комическому положению умудрялся сохранять достоинство и попросил у Веры прощения за то, что невольно толкнул.
Вера огляделась, перед ее взглядом предстали мужчины всех сортов: взрывной тихоня и флегматичный баламут, благообразный пенсионер, эксцентрик со стрижкой и тихий, неприметный псих. Одни возились со смартфонами, другие затеяли бурные прения. Атмосфера была будто ночью в общей спальне подросткового лагеря: взрослых нет, и воздух пьянит.
Веру оглядели быстро, каждый по-своему. Юноша с коком вскинул и тотчас убрал глаза, чистенький дед обсмотрел со старческим трепетом и возобновил монолог о коррупции, средних лет пассажир зыркнул со стыдливостью извращенца и продолжил кушать из пакетика, а откормленный юноша лениво провел по ней взглядом и вернул зрение к тачскрину.
Все невольные попутчики глянули и отвели взоры, но она знала – все они теперь думают о ней, говорят с учетом. Все разом, одновременно, друг с другом не согласуясь.
Память подбросила картину из юности: рисовальный класс, полтора десятка рук фиксируют студентку педучилища. Подрабатывает натурщицей, замерла, отдается и принадлежит всем разом, совершенно, впрочем, целомудренно. Тишину нарушают только звуки сглатывания и штриховки. Вера тогда намечала телесные очертания и думала, что интересно, наверное, вот так принадлежать всем. И мысль эта с тех пор не давала покоя. Вскоре на глаза попалось объявление – требуется модель для боди-арта. За четыре часа, уходящих на создание изображений на ее теле, предлагалась универсальная сумма – сотня долларов. Отсутствие интима кокетливо гарантировалось.
Пробы проходили почему-то в помещении футбольного Союза. Встретил плотный, как батон «телячьей», усач. Спросил, чем занимается, пообещал пристроить оформителем в спортивный листок, попросил раздеться. Пока она стаскивала, стягивала и вешала на спинку стула, он ходил из угла в угол, бросая взгляды, которые маскировал под деловые. Несколько раз крутанул глобус в виде мяча. Когда осталась в одних трусах, торопливо попросил и трусы.
И трусы?
И он дакнул несколько раз. Да, да, да! И трусы!
И от своего порыва покраснел до вареной ветчинности.
А когда сняла, забегал. Каблуки стал искать. Как же так, пришла без каблуков. Ох, ах, большое профессиональное упущение. И от этой его суеты она утратила стыд. Не он ее смущал, а она его. Он боялся навести на нее глаза. Она попросила воды и закурила без спроса, и он поднес стаканчик и пепельницу услужливо подставил.
Каблуки у него нашлись, и он их Вере протянул и спросил, можно ли других специалистов позвать.
Чтоб оценили.
Не успела она осознать, как помещение наполнилось умеренно солидными, и коньяк колыхался в стаканах, и сигаретный дым лежал в воздухе коржами. Инициатива выскользнула, и вот ее по-свойски попросили подвигаться, встать так и этак, показать стерву и блудницу, а один без дозволения стал делать полароидные снимки.
Сначала созерцали по касательной, но круги сужались. Смотрели теперь открыто, причмокивали, клонили головы набок. Самые решительные вскоре и вовсе стали перекладывать пряди на ее плечах, то и дело отстраняясь, оценивая и снова перекладывая. И вот уже кто-то требовал, чтоб наклонилась, нетерпеливо прогибая ее спину ладонями.
Пробы эти вполне могли далеко зайти, если бы Вера, с трудом разгребая откуда ни возьмись навалившееся марево, не принялась собирать одежду, которую сначала игриво прятали, а потом нехотя вернули. Освоившийся организатор, вспомнив вдруг о поводе их встречи, попрощался задумчивым выводом, что данные у нее имеются, но требуют огранки. Ей следовало явиться на другой день, с платьем и каблуками, для оттачивания мастерства движений и вокала, столь необходимых в искусстве боди-арта. И вообще не в одном же рисовании смысл жизни, на свете есть много других интересных занятий.
Больше она в тот футбольный кабинет не ходила, а ценитель красоты потом названивал и даже устроил телефонную сцену обманутого наставника, брошенного вероломной дебютанткой.
* * *
Протиснувшись в корму фургона, Вера села на свободное место, а доставленный за ней следом бородатый господин устроился возле. Скамейки в рядок напоминали устройство класса, в котором на месте учителя стенка водительской кабины.
Один молодой задержанный привлек общее внимание рассказом. Явившись из недалекого региона бороться с фальсификацией выборов, он до митинга не добрался. Так долго копил негодование, что не утерпел и начал бузить еще на подступах, где и был скручен. Сам он за восстановление империи. Недавно ездил что-то куда-то водружать, да не доехал, по пути сняли с транспорта и закрыли на сколько-то суток. А еще он пролез по поддельному билету на какую-то пресс-конференцию и задал первому заму кого-то очень важного, Вера тотчас забыла незнакомое имя, заковыристый вопрос.
Вере стало жаль мальчишку за то, что он мыкается без государства, которого не застал. А вокруг столько девок целыми днями на шпильках, только чтобы он, балда, их заметил. Все безотцовщина, брошеные мальчики находят себе пример в героях прошлого. Тоскуют по былому, переодеваются в старье, поют гимны предков. Бедные-бедные, покинутые папашами, ищущие свет в нимбах мертвецов. Истрачиваются на борьбу, которую считают благородной, которая нужна затем лишь, чтобы не оставалось времени задуматься, оглядеться и увидеть в упор свой страх. Россия показалась Вере одинокой, ищущей надежного, да хоть какого, не девочка уже, годы тикают, очередной сбежал, она бы обратно приняла, да не возвращается, а новых нет, сунут и отвалят, разве что деньжат стрельнут на прощанье, лицо отворачивая.
Сосед, тот самый бородатый, предложил отхлебнуть из припрятанного сосуда, и она не побрезговала. Он в дискуссии не участвовал, не высказывался и, кажется, разделял ее скептицизм. Фургон продолжал стоять на месте, в окошко просматривалась кутерьма митинга, который теперь, из уюта подвластности, казался пустой и нелепой суетой.
Веру окутала странная нега, и она не удивилась, когда сосед ее приобнял. Рука его на ее талии сначала лежала поверх, а потом скользнула за резинки, под пуговки, и вот он уже в святая святых проник и разошелся.
Захваченная врасплох, сраженная только что невозможным и теперь происходящим, Вера головы к нему не поворачивала, одобрения не выказывала, но и сопротивления не проявляла, только пальцы на поручне стиснула и смотрела сквозь решетку на суматошный город со всем его величием и сорной мелочовкой, которые скоро размылись в цветные пятна.
Она поддалась не из-за особой, возникшей вдруг приязни, не порочная склонность к экспромтам с первым встречным стала причиной. Просто она перестала себя ощущать и принадлежность свою временно утратила. Если бы прочие присутствующие вздумали подобное с ней проделать, она бы отдалась и все прихоти бы исполнила.
