– Перестань, – упрямо повторил Шаули, хотя губы его на мгновение сжались, а к горлу подкатила волна желчи. – Ты и отпустил его, когда…
– …когда он добыл нам «Казаха», – кивнул Натан. – И не отпустил, а вышвырнул вон. Еще и пригрозил – из-за той глухой девочки. Где она, кстати?
– Понятия не имею. Как сквозь землю провалилась. Согласись, после неудачи в Портофино группе было не до возлюбленной Кенаря – особенно когда они поняли, что сам он – на этой проклятой яхте и невозможно ни ликвидировать ее, ни перехватить. Но вот что интересно…
Шаули вытянул из жестяной коробочки салфетку и стал протирать ею вилку и нож – давняя самолетно-железнодорожная привычка вечно странствующего человека, брезгливого по натуре. Если бы это увидел Али, он бы умер от оскорбления.
– …Интересно вот что: то его электронное письмо, полученное по условленному адресу и так грамотно отправленное бог весть откуда, – подробное, с анализом ситуации, с описанием и уточнением места, с разъяснением насчет плутония и способа его доставки в полых металлических штангах, с идентификацией исчезнувшего Виная с Гюнтером Бонке… Кем оно было послано? Кем, если не той глухой девушкой? Неужели он посвятил ее в суть операции? Кенарь?! Ни за что не поверю.
– Она оставалась единственной, кто был рядом, – сухо возразил Натан. – Мы позаботились о том, чтобы изолировать его полностью, отстранить, отсечь, вынести за скобки… А он опять оказался лучшим.
– Он оказался самонадеянным фраером и провалил всю операцию! – раздраженно напомнил Шаули.
– Он опять оказался первым, – упрямо повторил Натан, – хотя и да: безоглядным и безрассудным.
Принесли ребрышки в облаке румяного пара – пиршество, достойное молчаливого наслаждения, – и Шаули набросился на еду.
– Ешь! – он кивнул на блюдо. – Ты же хотел есть!
Натан смотрел, как Шаули выгрызает мякоть из излучины кости. Ел тот по-настоящему, без этих ресторанных глупостей: просто взявшись рукой за косточку, так что по пальцам потекли прозрачные капли горячего жира… Проголодался парень. Знамо, чем кормят в этих самолетах…
– Я забыл поблагодарить тебя за то, что откликнулся и приехал, – вновь заговорил Натан. – Понимаю, чего тебе это стоило. Бьюсь тут один против всех. Кенарь – уже не наша проблема, говорит Нахум. «Посмотри в “Википедию”: его биография не включает такого факта, как израильское гражданство». И бесполезно напоминать обстоятельства, при которых они его отлучили, да и кому напоминать: столько лет прошло после ухода Гедальи, в комитете уже все по-другому, вокруг меня совершенно другие люди. Не стану спорить: жесткие, устремленные, башковитые. Но… они другие, понимаешь, – не в том банальном смысле, что смена поколений, а во всем другие: иная эпоха, новая тачскрин-цивилизация.
– Это ты к тому, – наклонясь над тарелкой, чтобы не забрызгать жиром рубашку, промычал Шаули, – что романтические времена «Энтеббе» миновали безвозвратно?
– Для них Кенаря будто не было… – не слыша его, продолжал Натан. – Он в одиночку уничтожил разработчика и куратора чуть не всех терактов КСИРа и «Хизбалллы», совершенных за последние годы по всему миру, а они делают вид, что ничего не произошло.
Шаули уклонился от комментария – мол, благодаря все тому же блистательному Кенарю в руки врагов попал столь необходимый им плутоний… Бросил на тарелку добросовестно обглоданную кость последнего ребрышка, не торопясь вытянул целую пачку салфеток, стал тщательно вытирать каждый палец… Долго молчал, возвращаясь то к одному пальцу, то к другому, что-то там подтирая и полируя салфеткой ногти. Наконец спросил:
– А что с той иранской шишкой, с генералом Махдави, он ведь дядя нашего знатного утопленника? Генерал-то нами наверняка выпотрошен, теперь можно и поторговаться…
– Это первое, что пришло мне в голову! – горячо перебил Натан. – Махдави – отыгранная карта. Зачем он нам? Он все выложил. Кормить его оставшиеся тридцать лет? Конечно, поднимется скандал, когда он соберет первую же пресс-конференцию в Тегеране или где там – в Женеве… Но мало ли какой дипломатический хай мы переживали. Вспомни хотя бы Дубай… О Махдави я сразу подумал. И знаешь, что сказал на это Нахум? Мол, ни персы, ни «Хизбалла» на такой обмен не пойдут, потому что и для них генерал Бахрам Махдави – отыгранная карта. Скорее всего, в придачу к Махдави они потребуют много такого, на что никто в конторе и в правительстве не пойдет. Если б Гюнтер Бонке был жив, мы бы еще рассчитывали на его родственные чувства к дяде. Но Кенарь, как известно, пленных не берет… К тому же ясно, что мы никак не можем фигурировать в кадре, если только… – он тоскливо вздохнул, – …если только из Кенаря уже не выжгли всей его биографии. А потому, во-первых, спасибо тебе, что приехал…
– Во-первых, ты забыл, что Кенарь и мой друг тоже, – перебил Шаули. На его гладко выбритых щеках все еще лоснился жир от бараньего мяса. – Он – мой друг, что бы ни выкинул и как бы далеко мы с ним ни разбежались. И когда я говорю тебе, что после твоего звонка вывернул наизнанку все и всех, я говорю чистую правду. Я задействовал даже Леопольда, хотя это было рискованно: с чего бы мне, его партнеру, богатому иранскому еврею, владельцу сети крупных ковровых предприятий, беспокоиться о каком-то романтическом дураке, якобы племяннике давнего друга, который полез мстить по дурацкой любви… ну и так далее… С чего бы мне обращаться к нему за помощью, если я не подозреваю его в связях с DGSE? Но я пошел на этот риск, пошел, не зная, что́ на сегодняшний день спецы из «Хизбаллы» успели вырезать и выжечь из Кенаря… Больше я не могу рисковать: Леопольд – бесценный агент, мое сокровище, мое главное достояние…
– …подаренное тебе, если не ошибаюсь, тем же Кенарем, – вкрадчиво дополнил Натан. И оба надолго замолчали.
Шаули провел рукой по подбородку, спохватился и принялся так же маниакально полировать салфетками свои детские ямочки, благодаря которым его улыбка выглядела столь безоружно-наивной.
Внезапно грянул над холмами нутряной тягучий зов муэдзина, и сразу ему отозвались несколько других – более высоких, напряженных голосов. Минуты две они плыли в воздухе над деревней, переливаясь и скользя, как водяные змеи, пока так же внезапно не оборвались.
– Вот эта их новая мечеть, – спросил Натан, кивая в панорамное окно на склон горы, где круглый купол целился в небо четырьмя тонкими круглыми минаретами, увенчанными тускло-золотыми конусами-колпачками. – В ней что-то есть, а?
– Я бы предпочел другие виды у себя на родине, – уклончиво заметил Шаули.
– Это ты зря. Черкесы никогда не были нам врагами. Возьми хотя бы здешних христиан: аббатство крестоносцев Эммауса и церковь Ковчега Завета – они прекрасно тут существуют, и никто их не обижает. Ты бывал на их музыкальных фестивалях?
– Не пришлось…
Натан помолчал и сказал:
– Леон мечтал когда-нибудь спеть в аббатстве. Там прекрасный по акустике молитвенный зал, фрески великолепные… Говорил: «Это будет моим возвращением в Иерусалим».
– Почему ты о нем – в прошедшем времени?! – вскипел Шаули, и это его восклицание на минуту словно бы приоткрыло клапан над неторопливой спокойной беседой двух мужчин, клапан, в который немедленно хлынула струя боли.
Натан невозмутимо ответил:
– Потому что я – старый хрен и не слишком надеюсь когда-нибудь его увидеть. Не обращай внимания. Я о чем: эту нарядную мечеть, мечту Али-Бабы, – он кивнул за окно, – вроде бы построил российский чеченский босс. Это правда?
– В общем, да…
– Я все думаю о нашем деле, о возможных путях… Например, о России, где джихад расцветает и колосится, где салафиты снюхались с мафией так, что внутри России уже существует их собственная, параллельная экономика, и не примитивный бандитский рэкет, а – высокая честь! – закят[66] на нужды джихада… Не подумать ли об этом? Джихад сегодня – всюду: вчера парни воевали в Афганистане, сегодня в Сирии, завтра в Ираке… И всюду слышна русская речь – как на той съемке, помнишь, где сирийские бандиты отрезают голову католическому священнику? Наемники, им все равно, где и кого убивать. Уверен, что и Кенарь там слышит русскую речь… Так о чем я: не попытаться ли аккуратно прощупать выход на русскую мафию – уж они-то знают, как говорить со своими.
– Оставь бандитов в покое, – проговорил Шаули, смяв очередную бумажную салфетку и бросив ее в плетеную корзинку. – Ничего хорошего из этого еще не выходило. Не марайся перед пенсией…
Он уже был сыт, но напоследок отщипнул и отправил в рот еще кусочек питы – теплый, не удержаться. Задумчиво проговорил:
