Ознакомительная версия.
Молодой человек опять внимательно посмотрел на Ждана, предлагая ему, очевидно, оспорить хотя бы последнее предложение, но Ждан явно не желал касаться этой темы. Проблемы существования за чертой бытия или бытие сознания вне существования, Ждана сейчас не интересовали, зато его впечатлил и взволновал экскурс в будущее, ставящий под сомнение многое из того, что Ждан считал правильным или, напротив, о чём старался не думать, полагая, что всё как-нибудь образуется само собой и без его вмешательства. «Странно, – думал Ждан, – отчего мы сами более всего виновны в несчастиях тех, кого любим? Может, недостаточно любим, или, может, любим не так? А может, никто в том и вовсе не виноват?»
Ждан не посмел спросить об этом своего собеседника, интуитивно предполагая, какой будет получен ответ. Это невольное нежелание понять, разобраться, напомнило Ждану что человек не может наверняка знать, какие обстоятельства для него наиболее предпочтительны, и о том, что человека ничему не учат собственные ошибки и что он не извлекает никаких уроков из жизненного опыта других.
«А сколько его – чужого опыта, чужих мыслей, чужой мудрости вокруг, – думал Ждан. – И чем больше знаний, чувствований и впечатлений даруются человеку, тем менее они оказываются востребованными. Существует предел, за которым человек словно бы не замечает их, тем самым ещё более обособляя себя от окружающих, таких же людей, как и он сам».
– Странно, не правда ли, что все тобой открытые острова в океане непознанного попросту никому не нужны? – Незнакомец приветливо улыбался, словно безразличие людей к самозабвенному труду души и неистовому поиску ума его несказанно радовали.
– Действительно, странно, – отвечал Ждан. – Мне всегда казалось, что мои картины для кого-то нужны и мой взгляд на то, что волнует и занимает меня, кому-то интересен.
– Так пусть и впредь тебе так кажется, зачем же лишать себя приятного заблуждения. Только природа творчества такова, что она подпитывается совершенно иным, требует иного и приносит вовсе не те плоды, которых ты ожидаешь. Любое творчество, начинаясь как монолог с самим собой, неизбежно перерастает в диалог с Богом. Да и разве результат творческого поиска принадлежит тебе? Разве это не подсказка Того, с Кем тебе посчастливилось вступить в диалог? И разве ты не видишь разницы между созданным тобой и тем, что подчас возникает в результате Божественного Откровения? Поэтому и не пытайся как-нибудь обособить себя, ссылаясь на свой дар. В творческих озарениях нет никакой твоей заслуги, и ты отличаешься от остальных лишь ответственностью перед Тем, благодаря Кому творческий дар присутствует в тебе.
– Но если никто не нуждается в том, чему посвящены мои мысли и к чему обращены мои чувства, то стоит ли посвящать этому своё время?
– Удивительно слышать такое от тебя. Ты же ощущаешь себя свободным? Попробуй, если сможешь. Однако всё-таки не тебе решать, что и когда будет востребовано. Человек зависит не от того или иного выбора или способности его совершить, а лишь от необходимости такового, а это – не только за пределами твоего понимания, но и за пределами воображения. Впрочем, это я не только о творчестве. Творчество – всего лишь частный случай и далеко не самый важный. Поймёшь меня правильно – значит навсегда избавишь себя от нелепых вопросов о смысле жизни, поисках себя и своего места, оставишь сожаления о прошлом и не будешь страшиться будущего. Тебе больше нечего будет спросить у моря.
Ждану показалось, что своего визави он уже где-то видел. Странные параллели и ассоциации возникали в памяти, когда он глядел в эти серые, то насмешливые, то, напротив, внимательные и сосредоточенные глаза. В них узнавался не то неутомимый шкипер Глокен, не то вечный и мудрый Архей или же перед его внутренним взором отчего-то вырастала громадная синяя фигура, укрытая в тяжёлую и неподвижную ультрамариновую тень.
Лицо молодого человека вновь преобразилось снисходительной улыбкой.
– Иди, счастливчик, разуметь, как тебе поступать со своим счастьем, которого ты никак не в состоянии разглядеть, поскольку наивно полагаешь, что оно какого-то одного ровного и жизнеутверждающего цвета. Но вот незадача: всё самое главное обычно сокрыто в мельчайших деталях и прячется в тонких и неповторимых оттенках. Посмотри, сколько их блуждает в отражённых перламутровых лучах. Скажешь – розовый, – и ошибёшься, скажешь – зелёный, – и снова будешь неправ. Бессмысленно рассуждать о чём-то глобальном, не вникая во всё многообразие его последствий, вариаций и подобий. Ты скажешь, что в таком случае правда неотличима от иллюзии. В каком-то смысле это, действительно, так, разве что правде ты склонен более доверять. Хотя подчас иллюзии бывают гораздо нужнее правды.
Незнакомец повернулся в сторону моря. И прежде, чем слиться с переливающейся всеми цветами радуги дорожной полосой, обернулся и указал на разлом у ног Ждана, в котором уже буйно занялась полярная флора.
Ждан увидел в пестром разломе дорожного полотна нежные диковинные цветы. Это была прекрасная природная пастель: голубоватые, палевые, сиреневые и розовые цветы, которые сплелись в затейливый и замысловатый букет. Окружённые бесцветной каменной пустыней они казались чудом, каким-то удивительным осколком Эдемского сада волею судьбы оказавшегося здесь, на этой безжизненной и холодной земле. В них звенела велеречивость флоксов и проступала задумчивость розы, угадывалось дерзновение гладиолусов, и сквозила торжественность хризантем. Но это были иные цветы. Они обрывались на последнем камне, насыщенном перламутровым свечением, никак не желая сходить с дороги на бескрайние просторы свободной арктической земли.
«… И не научился я мудрости, и познания святых не имею.
Кто восходил на небо и нисходил? кто собрал ветер в пригоршни свои? кто завязал воду в одежду? кто поставил все пределы земли? какое имя ему? и какое имя сыну его? знаешь ли?..
…Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его…»
«Вот увязался за мною этот болтун», – сокрушался Ждан, за которым неотступно тащился Петрович. Он по привычке что-то бормотал, причём его речь от безделья – а Петрович уже три дня как был без работы – сделалась совершенно глухой и бесцветной. Ждана Петрович почти не раздражал, но он не хотел, чтобы на месте, которое он ранее приметил, мог бы оказаться кто-нибудь ещё. Там открывался интересный вид на затейливые остроконечные шхеры, включающий в себя причудливое нагромождение прибрежных камней, напоминающее разноцветную мозаику, которая многократно усиливала высокое звучание изрезанных океаном сгрудившихся островов. Только вот сзади, по усыпанному ледниковыми валунами плоскогорью тянулась блестящей лентой заброшенная дорога, местами прерывающаяся яркими оазисами вспыхнувшей на ней диковинной флоры.
Ждан старался не оглядываться, чтобы лишний раз не встречаться с Петровичем взглядом. Глаза Петровича редко представлялись Ждану осмысленными, кроме того было в них что-то невероятно жалкое и пристыженное, а бесконечная речь его, по сути, была ничем иным, как вечным самооправданием, хотя никогда Петрович не давал волю своим воспоминаниям, словно бы не было у него никакого прошлого и не существовало даже самой обыкновенной, заурядной биографии. Ведь если разобраться, думал Ждан, то кто из нас не «Петрович», и единственно о чём каждому будет уместно вспомнить, так это об упущенных возможностях и о времени, растраченном по пустякам. Но случается и другое, когда от земли тебя отрывает неизвестно откуда взявшаяся лёгкая волна, и ты свободно устремляешься ввысь, высоко-высоко, откуда становятся неразличимы все твои обиды и промахи, где вокруг только глубокая синева и отсутствие силы тяготения. Люди по привычке это состояние называют счастьем, хотя как отличить его от вдохновения, устремлённости или чистого созерцания? Возможно, именно здесь заключён сокровенный смысл существования человека, а весь, прилагающийся к судьбе, скорбный список утрат и несвершений – лишь случайная величина, нелепое недоразумение, ошибка, от человека независящая, ведь говорил же древний мудрец, что человек измеряется не от земли до головы, а от головы до неба. Тогда выходит, что всякий человек – счастливчик, раз уж ему случился такой шанс – быть. «Постой, постой, – что-то внутри Ждана не желало соглашаться с подобным рассуждением. – А как же «чаша» бытия и его дикость, несуразность и сомнительность. Разве это – случайность или ошибка?» Ждан старался гнать от себя такие мысли, но присутствие Петровича не позволяло им исчезнуть.
«Вот Петрович уж определённо – счастливчик, – пытался убедить сам себя Ждан, – он уж точно не чувствует вокруг себя смрадного дыхания жизни, не ощущает сосущей пустоты бытия и не осознаёт тщетности и бесполезности человеческих усилий в противостоянии судьбе. Да и нет у него ни сил, ни желания для такого противодействия, он, напротив, стремится плыть по её течению, оказавшись в согласной стае таких же, как он, непротивленцев. Не знать, не жалеть, не помнить! Разве это не исчерпывающая формула счастья».
Ознакомительная версия.
