Ознакомительная версия.
– …Но все дело в том, что все это не может нравиться всем.
Не может приниматься всеми, – Галя на мгновение остановилась, закурила сигарету, и сделала это так быстро – а может, просто я задумался – и не успел протянуть ей зажигалку:
– …Все мои рассуждения не такие уж и общие, как может показаться на первый взгляд.
Вы ведь не девчонку спасаете – всех попавших в беду девчонок не спасешь.
Но вы делаете все бескорыстно, значит, вы себе и другим доказываете, что можно жить по-иному.
Без зависти, жадности, корысти.
И многие, глядя на вас, начинают завидовать не себе, а вам.
Когда люди видят то, какие вы, они начинают надеяться на то, что сами они и сами – почти такие же…
– …И болезнь девушки, это не причина, по которой вы поступаете так.
Это только повод для вас поступать так, как вы считаете нужным.
Не случайно, больных на Руси всегда называли убогими – находящимися у Бога на особом учете, – в этот момент Галкина заметила мой удивленный взгляд и добавила:
– Если бы не было Змея, кто бы сейчас знал о Святом Георгии…
– …Знаешь, Гриша, в какой-то степени, вы спасаете эпоху.
– Ну, это ты, Галя, чересчур, – я вздохнул и закурил тоже, не обращая внимания на то, что на стене, прямо у меня над головой, висела табличка: «Не курить!» Впрочем, у Гали эта табличка была перед глазами. Потом добавил.
Просто так:
– И людям, и эпохам свойственно переоценивать значение собственных событий.
– Не всем, – проговорила Галя, – Иногда, людям свойственно искажать поступки других людей на свой взгляд. И эпоха реагирует по-своему.
Уже появились слухи о том, что девушка завещала вам свою квартиру.
И здесь, тоже, удивляться нечему.
Для того, чтобы говорить о людях хорошо, нужно самому быть хорошим человеком.
А на это, не у всех хватает сил, – после этого, Галя ненадолго замолчала:
– Клевета – это единоборство подлецов.
Потом, без всякого перехода, она проговорила:
– Спасибо тебе.
– За что? – подрастерялся я. Благодарность – это то, что я ожидал от своей бывшей жены, меньше всего.
…Впрочем, бывшие жены удивляют не одного меня.
Как-то Петр Габбеличев, разводившийся трижды, на вопрос о том, как ему удается поддерживать нормальные отношения с бывшими женами, ответил:
– Просто хочется сохранить в себе способность удивляться женской логике.
Это форма борьбы со старостью…
…В конце концов, спасали мы Олесю, а не Галю.
– …За что – спасибо? – спросил я.
– За то, что не рассказал Петру о том, что мы были женаты.
У нас с Петей могли возникнуть проблемы.
– …Кстати, разницу в деньгах за машину, твой покупатель тебе вернет. На то, чтобы наказать мерзавца, у меня связей хватит, – неожиданно для меня добавила Галя, – Ты, ведь, продал машину.
– Ты и об этом знаешь?
– Я многое знаю.
– Ты слишком много знаешь обо мне.
– То, что он вернет тебе разницу, говорит только о том, что знаний никогда не бываеет слишком много…
«Вот тебе и на, – подивился я неожиданному и извилистому ходу мысли моей бывшей жены, – А еще говорят, что то, что хочет сказать женщина – то хочет сказать Бог».
И не просто подумал, а даже, при встрече, спросил у Вани Головатова – правда ли это?
Иван посмотрел на меня, при этом, в его взгляде сквозило некое сожаление – так смотрят на детей-Даунов и Даунов-взрослых – и ответил:
– По-моему, Бог приходит в ужас, когда узнает о том, что мы так о Нем думаем.
Не то, чтобы Иван Головатов был большим специалистом по Богу, чем остальные мои знакомые, просто, когда все, кому не лень и кому лень – тоже, рассуждали о Всевышнем по любому поводу, он молчал. А молчащему, как правило, есть, что сказать…
…Но Гале я рассказал не о Боге, а о себе:
– Я просто спас нашу с Петром дружбу.
– Почему? – Галя вновь надела очки, и опять смотрела на меня сквозь бездиоптриотические стекла.
– Потому, что нужно уметь защищать близких тебе людей от своего прошлого…
…Наш разговор получился довольно неожиданным для меня.
Во всяком случае, я взглянул на свою бывшую жену по-другому, понял, почему мой друг Петр Габбеличев чувствует себя хорошо, общаясь с Галкиной, которую мы все считали беспробудной дурой.
А ее последние слова подтвердили, смутно родившееся у меня предположение о том, что, за то время пока я жил с Галей и пока не жил – я ничего в ней не понял:
– Ну что же – жизнь нужно прожить так, чтобы в конце жизни, твои поступки казались тебе такими же правильными, как и в то время, когда ты их совершал.
Уже у дверей я услышал слова бывшей своей Гали:
– Знаешь, почему мы разошлись?
– Почему? – довольно глупо переспросил я. Словно, для того, чтобы разойтись нужно больше причин, чем для того, чтобы не расходиться.
– Гриша, ты очень хороший человек, и всегда поступаешь правильно.
Но, ты не совершил ни одного безрассудного поступка.
Ты ни разу не поступил как сумасшедший.
– То, что я на тебе женился – разумеется, не в счет?..
Не знаю, есть ли в каждой фантазии доля истины, но в каждой правде, часть фантазии есть обязательно…
«…Всю зиму я работал очень мало.
Не потому, что не было идей.
Просто работа у меня такая, что требует покоя для моей бессмертной души, а не смятения этой самой непонятной и частоупоминаемой субстанции.
О которой одни говорят, что она точно есть, а другие, что ее точно нет.
И это не научный спор, и, даже, не теологический.
Это спор желаний.
Желаний обременять свое тело, и желаний не обременять.
Для бессмертия души у нас много слов.
Слов.
Не удивительно, что и те, кто верит в существование души, и кто, нет – используют это словесное многообразие, как неопровержимый аргумент в свою пользу.
Но иногда, так хочется свести все к простому разуму.
Да что-то не всегда получается.
И как-то, постепенно, я привык к тому, что, просыпаясь, я первым делом думал о том, как дела у Олеси, и, засыпая, думал о ней тоже.
Почему?
Если бы любой из нас отошел в сторону, то после того, как много мы уже сделали для посторонней нам девушки, никто не осудил бы нас.
Да и сами себя, мы бы не осудили…
…Обо всем этом я думал, возвращаясь из больницы, стоя в очереди на автолайн на площади у Киевского вокзала. Очередь была не большой и не шумной, и в ней не оказалось ни одного знакомого человека – так, что я спокойно мог не обращать ни на кого внимания, рассчитывая, на то, что никто не обратит внимания на меня.
Автолайны, возящие пассажиров в наше Примосковье, это большие светлые полу-атобусы вмещающие кучу народа.
И того хвостика очереди, с которым я стоял на остановке, не хватило для того, чтобы заполнить салон. В таких случаях, шофер не отправляется сразу, а дожидается тех пор, пока народу не соберется достаточно много, чтобы рейс окупился.
Днем, когда желающих поехать не много, такое ожидание может продлиться минут двадцать.
Почти столько же, сколько занимает дорога до нашего райцентра.
В принципе, это создает некоторое неудобство, но когда мои дети аргументируют свои редкие приезды ко мне тем, что до меня трудно добираться из-за пробок на дорогах, приходиться отвечать:
– Конечно, на нашей дороге много машин. Потому, что ваша Москва даже не райцентр.
– Москва – цельный субъект федерации, – почему-то вяло дискутируют мои дети.
Я выбрал себе место возле задней двери и приготовился вздремнуть до тех пор, пока народ не соберется. Во время движения, я никогда не сплю, потому, что, однажды задремав, проехал не только свою остановку, но и всю петлю по нашему городу, и проснулся, когда машина вновь подъезжала к Киевскому вокзалу.
Когда я, не помню – к чему, рассказал об этом своему старшему сыну, тот оценил ситуацию:
– Папа, если хорошо спишь – значит, совесть чистая.
И только я прикорнул у окна, как у меня над головой раздался басовитый, явно привычный к употреблению в разнообразных людских собраниях, и одновременно, очень мягкий и глубокий голос:
– Свободно ли место возле вас?
Надо мной возвышался батюшка, пышноволосый, курчавобородый, одетый длинную, до самого пола, рясу с большими нагрудными карманами.
Я поднял взгляд, и наши с батюшкой глаза встретились.
В этот момент я подумал о том, что за все время, что мы боролись за Олесину жизнь, ни одному из нас не пришло в голову пойти в церковь и помолиться за ее здоровье.
Или мы перезревшие атеисты, или – недозревшие православные…
…Эти мысли были не длинны, но все-таки, заняли некоторое время, а батюшка продолжал смотреть на меня спокойными, не торопящими глазами.
Мне стало неловко за эту задержку, и я немного засуетился:
– Конечно. Присаживайтесь, пожалуйста, – при этом я невольно сдвинулся еще ближе к окну, освобождая место широкой рясе.
– Не беспокойтесь, – проговорил батюшка, – Я не стесню вас.
Наши взгляды вновь встретились, и я подумал о том, что рядом со мной оказался именно тот человек, которому я мог бы рассказать о своих мыслях.
Ознакомительная версия.
