Ознакомительная версия.
Жилищный вопрос дядю не беспокоил. Любой из друзей юности готов был его принять. Мы опасались, как бы от счастья и хорошей компании он не запил. Но он удержался. В деревне находилась заброшенная лесопилка. Дядя на паях с кем-то из местных задумал её купить и наладить бизнес. Денег, вырученных за магазин, не хватило. Тогда волшебник Гена опять устроил ему льготный кредит, а может, дал взаймы.
Здесь я с горечью сознаюсь, что обстоятельства последних месяцев жизни дяди Виталия мне едва известны. Равно как и обстоятельства его смерти. Мне придётся шагнуть в опасную зону слухов, домыслов и фантазий. В тот год я поступил в аспирантуру и был очень занят собой. Точнее, наукой в себе. Помню любимый тост в аспирантском общежитии «За нас в науке – и науку в нас!»
В общежитии меня изумило количество умных людей на единицу площади. Я так много и сразу нигде не видел. Прямо аура. Даже тараканы казались погружёнными в размышления. А вахтёры напоминали академиков из учёного совета. А девушки… Свободные, уверенные, знающие всему цену. Такую охмурить – навек себя зауважать. В общем, голова моя шла кругом. Естественно, мне стало не до родни.
В одной из редких телефонных бесед мама сказала, что дядя Виталий интересовался мной.
– Как он сам?
– Вроде ничего, голос трезвый. На днях будет проездом в Москве.
Вскоре дядя позвонил мне в общежитие. Оставил записку: «Жду завтра на Киевском вокзале в час дня. У главного входа». Увидев его, я понял, как здорово соскучился. Мы обнялись, похлопали друг друга по спинам. От него пахло хорошими сигаретами и одеколоном.
К вокзалу примыкал большой рынок. В те годы вся Москва напоминала большой рынок. Мы устроились на каких-то ящиках рядом с табачным ларьком.
– Погоди-ка.
Дядя отошёл к ларьку и вернулся с блоком сигарет Rothmans. Распечатал, достал пачку. Остальное протянул мне.
– Возьми, это я тебе купил.
– Дядь Виталь, зачем? Что я, сам не могу?…
– Бери, бери. Угостишь друзей в общаге. На стипендию-то не больно разгонишься, а?
Я взял сигареты. На самом деле я был очень рад. Сразу знал, что возьму.
– Кстати о стипендии, – продолжал дядя. – Я, Макс, хотел с тобой поговорить. Может, лезу не в своё дело. Но… Мы не чужие, и я всё-таки постарше, – он открыл Rothmans, предложил мне. Щёлкнул зажигалкой. – Мне кажется… напрасная это затея с аспирантурой. Тебе сколько лет? Тридцатник почти. Пора мужиком становиться, зарабатывать деньги. А ты всё учишься, учишься. А толку? Живёшь по казённым углам, одет, как босяк…
Тут я обратил внимание, что на дяде несколько помятый, но явно дорогой светло-серый костюм. На тонком запястье часы Vatican. Рядом элегантная сумка из мягкой кожи.
– Вот кем ты будешь после аспирантуры? – не унимался он.
– Кандидатом наук.
– А потом?
– Доцентом. Профессором.
– Лет в пятьдесят, да? Знаешь, я в твои годы на северах имел больше любого профессора. А потом – в Сочи и в Ялте имел всех этих профессоров.
Мне показалось, что для своей биографии он излишне дидактичен. Дядя будто прочёл эти мысли.
– Хорошо, я был дурак, – сказал он, – но ты-то у нас умный. Так включи наконец свою голову. Мне Генка рассказывал, что он тебя на фирму звал. Как ты мог отказаться, я не понимаю?!
А-а, вон откуда ветер дует, подумал я. И вспомнил разговор трёхмесячной давности.
Отмечали юбилей тёти Жени. Тамадой за живописным столом был, естественно, дядя Геннадий. Ещё под холодные закуски он как следует выпил. И от здравиц имениннице быстро перешёл к анекдотам.
– Разговор в приёмной Ельцина. Если президента удастся вывести из состояния работы с документами… ха-ха-ха! – то он вас примет! А вот ещё. В Москве произвели уникальную операцию по пересадке… Бориса Ельцина из самолёта в машину… ха-ха-ха-ха!
Отсмеявшись, дядя качнул головой нам с Серёжей:
– Айда, орлы, покурим.
Мы вышли на балкон. Закурили.
– Макс, мы тут подумали, – вдруг сказал дядя, – короче, нам в фирму нужен человек. Заместителем к Сергею. (Брат кивнул.) И не кто попало, а чтоб мы ему доверяли. Пойдёшь?
Возникла пауза. Всё это звучало довольно неожиданно. Я ничего не понимаю в строительстве. Кроме того, совсем недавно я поступил в аспирантуру МПГУ. Выдержал конкурс тринадцать человек на место! Мама только что объявила это гостям.
– А как же аспирантура? – выговорил я.
Дядя Гена пожал плечами.
– Придётся выбирать. Дадим тебе офис, зарплату… топ-менеджерскую. Через год возьмёшь машину. Через два – квартиру по ипотеке. Сотрудникам – льготы.
– С жильём можно быстрее решить, – добавил Серёжа, упитанный, не по годам вальяжный человек. Хотя он с детства был такой. Видимо, барство в третьем поколении – уже генетическая аномалия. – Сдать Максу задёшево одну из наших квартир для гостей. Будет хоть куда девушку привести. Это не в общаге по углам тискаться, хэ-хэ. Реально, пап?
– Молодец. Отличная идея! Ну, пойдём, Макс, обрадуем твоих стариков. И по рюмахе за такое дело!
Тут мне удалось остановить время. На лицах дяди и брата застыли меценатские улыбки. Виньетки дыма зависли в пространстве. Я думал. Мне очень хотелось в аспирантуру. И в Москву. Это была единственная в моей жизни настоящая, крупная победа. И что же – засунуть её коту под хвост? Сменять на квартиру-машину? На службу у этого барчука? Я вспомнил свою поездку в черноморский лагерь Орлёнок. Она состоялась только потому, что заболел брат. Ещё вспомнил некондиционный телевизор за полцены. Хоккейные коньки. «Почти новые» фирменные шмотки, которые я донашивал после Серёжи. Барахло дяди Гены, которое пятнадцать лет донашивал мой отец. И осознал, что унизительные подачки этой семейки должны быть закончены раз и навсегда. Прямо сейчас. Мной.
Дядя Гена и брат всё так же знающе улыбались. Они не сомневались в моём решении. Отказаться в этой ситуации мог только идиот. Я отпустил время и сказал:
– Нет. Спасибо, но нет.
И дяде Виталию я тоже сказал:
– Нет. Я сам разберусь со своей жизнью.
– Как знаешь, – он взглянул на часы. – Всё, надо двигать на платформу.
– Проводить тебя?
– Пошли.
Я не знал, что провожаю его навсегда.
Через полгода, весной, звоню маме с почты. Голос у неё странный.
– Мам, что случилось?
– Виталий умер.
– Как умер?! Когда?
– Повесился в деревне. Четыре дня назад. Уже похоронили.
– Как же так?… Почему ты раньше не…
– Не кричи. Мы сами только вчера узнали – без подробностей. Всем занимался Геннадий. Видимо, решил, что так будет лучше.
Несколько раз в жизни мне сообщали подобные известия. И всякий раз происходит одно и то же. На мгновение я убеждаю себя, что этого звонка не было. Да, он мне померещился. Затем понимаю, что звонок был, но там явная ошибка. Похоронили кого-то другого. А дядя ходит где-то неподалёку в модном своём костюме и платиновых часах. В любой момент появится из-за угла и спросит:
– Ну, как ты здесь? Выживаешь?
– Мне не хватает тебя, – боясь проснуться, отвечу я.
Постепенно мы кое-что узнали. Дядина лесопилка оказалась убыточной. Меньше чем за год растущие пошлины, налоги, цены на электричество съели почти все деньги. Платить рабочим стало нечем. A вкалывать за обещания согласились немногие. Затем его кинули партнёры, или не рассчитались клиенты, или ещё что-то. В итоге дядя всех послал и снова запил. На этот раз в компании сельских алкашей.
A что же Вадим? Ведь он жил в этой самой деревне и наверняка знал о бедах отца. Известно, что в деревне все обо всех всё знают. И всё-таки степень этого знания недооценена городскими людьми. Одно время я тоже работал сельским учителем. Шёл поздно вечером домой, часов в одиннадцать. Оступился, набрал полный сапог грязи. Всё это в кромешной тьме. Наутро школьники спрашивают: «Ну как, Максим Леонидович, понравилась наша грязь?» Конечно, Вадим знал. И, скорее всего, умыл руки. А что он мог сделать? Вывести отца из запоя? Одолжить денег из учительской зарплаты?
В августе дядя Виталий явился к брату Геннадию. Выглядел он так, что Серёжа, открывший дверь, его не узнал. Серёжа с папой отвезли беднягу в элитный рехаб. Затем поселили в апартаментах дяди Гены, который тогда был в завязке – лечился от цирроза. Гена к тому времени давно развёлся. Жил один в трёх комнатах под домашним арестом сына. Так что общество излеченного Виталия пришлось ему кстати. Каждый день Серёжа привозил им еду, газеты, видеофильмы. Потом снова запирал на ключ. И вот они целыми днями смотрели кино, читали и беседовали. Позднее Серёжа рассказывал, что дядю Виталия тяготило это затворничество. Какой-то он дёрганый был, неспокойный. Разговаривал с пятого на десятое. Сигареты и чёрный кофе из рук не выпускал. Всё рвался в деревню – кого-то наказать. Серёжа и дядя Гена понимали, что отпускать его нельзя. Но сколько можно держать под замком взрослого мужика? Через месяц дядя Виталий уехал.
Ознакомительная версия.
