Роман Григорьевич вспомнил и свои разговоры с этим самым Клаусом, который был известной фигурой в русской колонии. Он хорошо знал русский язык, активно дружил со многими нашими специалистами. После вышеуказанных событий стало известно, что он вербовал наших граждан для отъезда за рубеж. Возможно, это был вымысел спецслужб, но Роман Григорьевич помнил точно, что после исчезновения наших граждан со стройки, Клаус пропал из Египта и больше он его никогда уже не видел.
– А вы не знаете что-нибудь о дальнейшей судьбе вашей коллеги – Наталье? – посмотрел внимательно он на собеседника.
– Почему… помню…
– Расскажите о ее дальнейшей судьбе, – с надеждой вспыхнул Роман Григорьевич.
– О судьбе сказать много не могу, потому как не знаю… Но мы встречались с ней в Германии спустя год после получения мною гражданства.
– И что вы помните об этой встрече?
– Практически ничего… Это была формальная встреча… Знаю, что она имела уже новое имя Наталья Рей.
– А где она проживает сейчас?
– Не знаю… возможно, в Англии…
Роман Григорьевич почувствовал, что собеседнику что-то явно мешало говорить о подробностях этой встречи. Он постеснялся продолжать разговор на эту тему, догадываясь, что узнать что-либо конкретно о Наталье Рей теперь практически невозможно.
«Да и нужно ли?», – подумал он, – «Главное, бросается в глаза то, что все это было действительно организовано специальными людьми с запада… А, может быть, все это мне кажется…»
– Ну и как же сложилась ваша судьба дальше? – продолжал он.
– Работал в газете, увлекся православием, русской историей до советской власти… имею много трудов по истории этого вопроса… Правда, не всегда отзывы положительные… но убеждений не меняю.
– Это главное… Я вижу как вы можете убеждать собрание… Так вы теперь живете в Москве?
– В 91-ом переехал в Россию, поселился на окраине Москвы, работаю дома, общаюсь с людьми фонда. С 1994 года член Правления Российского христианского демократического движения, Председатель отдела Союза русского народа.
– Я познакомился с вашей деятельностью на сайте, – подтвердил Роман Григорьевич, – Что вы неоднократный участник русских маршей, отрицатель холокоста и подлинных документов Протоколов сиониских мудрецов.
– Вы с этим не согласны? – поинтересовался Михаил Викторович.
– Пожалуй, нет… Многое мне импонирует… Постараюсь хотя бы изредка посещать собрания вашего фонда.
– Приятна ваша позиция.
Роман Григорьевич каким-то внутренним чутьем приметил, что глаза собеседника при повествовании о своей жизни все-таки были какие-то печальные и неудовлетворенные.
– Видимо, вы счастливы, что посвятили себя избавлению России от коммунистических идей, – поинтересовался он.
– Ну, это звучит слишком пафосно… На самом деле немного жалею, что так быстро проходит жизнь, а мир не меняется в лучшую сторону.
– Это вековая проблема, – с легкой улыбкой отреагировал Роман Григорьевич.
Собеседник посмотрел в сторону и продолжал:
– Порой мне кажется, что мой сын явно считает меня неудачником… И сам я не могу его переубедить своим примером и своей жизнью… практически денег больших я не заработал… живу скромно.
– Сейчас время денег, а не глубоких идей.
Роман Григорьевич внимательно продолжал смотреть на собеседника.
«Не думаю, что этот человек может быть неудачником… А у сына, собственно, другая родина…»
– Это обычное сомнение зрелого человека… Подобное бывает и у меня, – заключил он.
Выходя из кафе, они пожали друг другу руки и расстались друзьями.
Идя домой, Роман Григорьевич как обычно размышлял:
«Многие события мы ощущаем и пытаемся осмыслить в силу своего внутреннего мира. Они складываются в исторические картины, которые прагматичны и сухи, а чувства не обманешь и не исказишь. Описания историков не всегда объективны и часто угодливы.
Жизнь – всегда насилие сильных над слабыми. Застой и неразумные действия политиков ведут к реформам и революциям, а это всегда кровь, несправедливость и разрушения. Надо иметь мужество и талант, чтобы двигаться вперед без ущерба нравственности».
Ближе к вечеру, возвращаясь домой, Роман Григорьевич решил ехать трамваем: толкаться в многолюдном метро в часы пик не хотелось. В районе Преображенской площади вдруг трамваи встали. Он вышел из вагона. Кругом потоки машин, спешащие равнодушные люди. Только вдалеке купола Преображенского храма немного успокаивали от суеты. Он купил в ларьке банку джин-тоника и долго большими глотками пил, стоя в раздумье.
Минут через двадцать трамвайное движение возобновилось, и Роман Григорьевич вновь вернулся в вагон. Скоро впереди показался Богородский храм. Купола бросали в небо синеву. Глядя на них, Роман Григорьевич вдруг почувствовал прилив сил и необъяснимое желание жизни.
Он обратил внимание, что храм был деревянный, но в нем явственно просматривалась неподдельная прочная сила и красота. Ровные ярко-коричневые венцы несли мощь и подчеркивали прочность нравственных основ прошлых поколений. Что-то глубинное, родное, истинно русское и теплое разлилось в душе. Он не ожидал этих чувств, и от того вспомнилось умиротворение детства: с родительскими ласками и заботами о нем мамы и жившей неподалеку бабушки.
«Мама говорила, что именно в этом храме они с бабушкой крестили меня», – пронзило его.
Какой-то неведомой волной его потянуло к храму. Он встал с удобного сидения и пошел на выход к двери. Выйдя из трамвая, он оказался на пустынной остановке и решительно пошел к воротам храма. Народа почти не было. Он миновал ворота. К сожалению, входная дверь храма была закрыта. Он спросил у проходящего служителя:
– А почему закрыты двери?
– Сегодня все службы прошли и в семь их закрывают, как обычно.
Роман Григорьевич не ожидал такой развязки, но почему-то продолжил движение вглубь территории. Пройдя вдоль здания церкви, он заметил открытую дверь.
Из нее вышла пожилая женщина в темной одежде, видимо, из обслуживающего персонала.
Желание зайти в храм не оставило его, и он, не раздумывая, вошел в церковь. В безлюдной глубине женщина собирала потухшие свечи.
Тишина и отсутствие людей и надвигающая темнота создавали необычное состояние влияния высших сил. Пройдя почти перед алтарем вглубь храма, Роман Григорьевич неторопливо оглядывал иконы. Он искал глазами богородицу. Давным-давно он приходил сюда, и Она на ярком голубом фоне иконы поразила его. Черты лица и яркого взгляда надолго остались в памяти, но время немного стерло тот твердый сакральный лик.
Он тихо двигался по храму, и вдруг взгляд остановился на знакомой красивой иконе. Она же как бы ждала его взгляда и смотрела с благоговением на его ищущие глаза.
– Так вот она Богородица на голубом, – прошептал он.
Он видел страждущий, твердый взгляд, спокойный и ровный. Тепло огня и Ее наполненные истиной жизни глаза по-новому проникали в душу.
В память вновь пришло озарение. Ее черты вселяли уверенность и значимость смысла существования. Он чувствовал незримые укоризненные изменения в Ее облике.
Взгляд был строг и почти без той нежной улыбки, которую он когда-то ранее чувствовал.
Он долго стоял перед иконой. Строгий, уверенный лик. Роман Григорьевич ощущал этот никогда не поддающийся слабости и искушению взгляд.
Он опять задумался:
«Как понятно и проникновенно, что нас разделяет молчание… Видно, в молчании и созерцании душа обретает покой… Молчат ушедшие в неизвестность друзья, близкие… Они всегда рядом… в душе…»
Чувствуя себя незамеченным и боясь, что боковую дверь закроют, Роман Григорьевич вышел также тихо, как и вошел. Он направился к выходу с территории храма.
Параллельно с ним к воротам шел пожилой священник.
– Батюшка, скажите, бывает так, что сами ноги привели сюда…
– Бывает… Это вовсе неслучайно… Возможно, это знак для вас.
– Какой знак?
– Это трудно объяснить, – батюшка говорил не спеша, поглядывая на собеседника, – Жизненный путь тернист и… результаты его остаются в сердце… Оно и несет его следы, которые остаются в памяти…
– Странно, но я довольно редко в своей жизни бывал в церкви, – признался Роман Григорьевич.
– И все-таки ваша душа все помнит… и всегда готова к общению с Богом.
– Вы так думаете?…
– Уверен.
– А каково это общение?
– Надо любить живых, помнить об ушедших, каяться в совершенных грехах и думать о хорошем… Это начертано самой природой и Богом.
Роман Григорьевич задумался и внимательно посмотрел на собеседника, а тот продолжал:
– Только когда мы любим, стараемся быть лучше… Уходят люди, которые нас любили, радовались нашим успехам, переживали, а может быть и осуждали, но главное были не равнодушны к совершенным поступкам.
Роман Григорьевич одобрительно молчал.
