Ознакомительная версия.
Р
Разговаривая с человеком,
следует разговаривать именно с этим человеком, а не с обстоятельством своей жизни в его лице. Иначе полноценный диалог невозможен.
Объясню на простом примере.
Вот например мы собираемся идти туда, куда следует попасть к определенному времени, опоздание крайне нежелательно (на работу, в театр, к врачу и т. п.) У нас есть спутник, чье присутствие в том же месте, в то же время по каким-то причинам совершенно необходимо, и его отсутствие, как и опоздание нанесет нам тот или иной ущерб (репутационный, финансовый и т. п.). И этот спутник слишком медленно собирается, так что своей медлительностью ставит под угрозу возможность успеть вовремя и обойтись без проблем.
Так вот, штука в том, что такой спутник автоматически становится для нас препятствием той или иной степени неодолимости. И относимся мы к нему (к его медлительности) как к некоторой посторонней силе, внезапно вмешавшейся в нашу жизнь. И имеющей неплохие шансы ее (жизнь) испортить или просто усложнить.
Обычно наша реакция на чужую медлительность (раздражение, гнев, печаль и т. п.) – это скорее реакция на вмешательство посторонней силы (обратная сторона обычного человеческого страха перед неодолимыми обстоятельствами), чем реакция на поведение конкретного человека, обычно хорошо знакомого нам, часто близкого и дорогого – настолько, чтобы с пониманием и даже умилением относиться к его слабостям до тех пор, пока эти слабости не становятся инструментом создания проблем для нас самих.
Отделить мух от котлет в подобной ситуации мало кто может. А это совершенно необходимо, если нам нужна коммуникация, а не бессмысленный конфликт.
Потому что прискорбные обстоятельства – отдельно, а человек – отдельно. Вопить: «Да что ж это за наказание на мою голову?!» – вполне можно, только предварительно правильно выбрав адресата. Подобный вопрос следует задавать Господу Богу, судьбе, мирозданию, ну или себе. Почему вы выбрали настолько медлительного спутника в деле, не допускающем промедления? Ну или почему он свалился вам на голову по чьей-то высшей воле – формулировка зависит от степени фатализма вопрошающего.
Но этому диалогу свое место и свое время. С богами говорят в храмах, с судьбой и с собой – в уединении. И в любом случае сосредоточившись на этом разговоре.
…А вот говорить с человеком, как с безличной силой, совершенно бессмысленно. Он совершенно точно не знает, почему послан вам в качестве наказания (опасности, источника проблем). Даже если у него есть версии, вряд ли они заслуживают внимания. И в любом случае еще больше замедлят процесс сборов.
С человеком надо говорить именно как с человеком, которого знаете вы. И, исходя из ваших знаний, строить конструктивный диалог. Кому-то поможет совет бросить монетку, чтобы определиться в выборе носков. Кого-то подбодрит признание: «О, ты такой же тормоз, как я иногда бываю», кому-то достаточно просто напомнить про время, многие затягивают сборы только потому, что не умеют следить за часами. А с кем-то лучше вообще не говорить, потому что тогда он зависнет окончательно.
Неважно на самом деле. Важно, что конструктивный диалог возможен только пока мы не подменяем одного собеседника другим. Человека – безличным обстоятельством (или другим человеком, которого мы когда-то знали, и запомнили, что он вел себя похожим образом), а Бога – человекообразным существом, с которым можно поторговаться, обменяв хорошее поведение (как мы его себе представляем) на судьбу получше. Ну и так далее.
Очень сложно, я понимаю. Но других вариантов договориться с теми, с кем нам надо договориться, нет.
Разные мелкие подробности
– У меня есть друг, чье имя стало мне известно года через два после знакомства. На протяжении этих двух лет мы встречались примерно раз в неделю, пили чай и болтали о разных вещах.
А по имени его просто однажды при мне случайно назвали. Мне бы, наверное, так и не пришло в голову спросить.
– Я почти никого не помню в лицо, и некоторые ближайшие друзья свидетели, что я могу проскочить мимо, не узнав. Зато я сразу реагирую на направленное на меня внимание, поэтому нет проблем встречаться с кем-то в первый раз в людном месте. Сразу распознаю.
– Иногда у меня включается программа «МНЕНАДА», и в этом состоянии я могу получить все, чего хочу. Довольно быстро выясняется, что на самом деле было «нинада», но случившееся к этому моменту уже неотменяемо, и девать его решительно некуда.
Мне уже несколько лет удавалось не включать (вернее, вовремя выключать) эту программу. Это очень трудно, но МНЕНАДА!
Ой.
– Я почти не присутствую в собственной жизни; впрочем, в последние годы посещаемость удалось повысить. Так, благодаря фотокамере я теперь умею смотреть по сторонам и даже замечать некоторые детали. Долгие годы перед этим для меня даже поездки в разные прекрасные города имели смысл только ради атмосферы в целом (единственное, что я всегда замечаю) и запахов в частности. Запахи долгое время были для меня самой ценной информацией о внешнем мире, потому что их невозможно игнорировать.
– Что касается игнорирования, мне удавалось, в частности, крепко, не просыпаясь, спать у стены, которую с другой стороны сверлили дрелью. И это скорее норма, чем исключительное событие.
– Больше всего на свете я люблю учиться – почти все равно чему. Но не могу делать это в одиночку. Только в компании. Не в любой, но о строгой избирательности речь не идет. Штука в том, что присутствие другого (живого) человека включает мое внимание. Это единственный известный мне (по крайней мере, пока) способ гарантированно его (внимание) включить.
– Видимо, поэтому, я очень быстро устаю от людей. Не в том смысле, что видеть их не могу, а в том, что кофе с друзьями для меня – работа такой интенсивности, что больше ничего я в этот день, пожалуй, не сделаю. А если сделаю колоссальным напряжением воли, потом буду долго восстанавливаться. Но не то чтобы это меня когда-нибудь останавливало.
– Дружба (полноценное, интенсивное взаимодействие с другими людьми) – мой главный наркотик и самый большой соблазн, ради которого можно забить на все остальное. Я, кстати, не знаю других людей с подобным пороком.
– Но в одиночестве мне настолько легче, что этот порок меня все-таки вряд ли погубит.
– Второй мой главный наркотик – музыка. Но я редко позволяю себе отрываться по-настоящему. Потому что, во-первых, отходняк тяжелый, а во-вторых, всегда есть риск, заслушавшись, превратиться во что-то такое, что здесь совсем не живет.
– При этом музыку, которая мне не нравится (такой очень много), мне почти всегда удается игнорировать. То есть натурально не слышать.
– Игнорировать мертвое вообще довольно легко. Как ни странно.
– Читать меня научил дедушка на острове. Мне тогда было три года, и дедушка на острове мне снился. Хорошее было время.
… – У меня, как и у всякого обычного человека, есть набор фундаментальных представлений о норме. И большое желание, вернее, настоятельная потребность, чтобы все вокруг было нормально.
Другое дело, что мои представления о норме не имеют вообще ничего общего с общечеловеческими. Большинство этих представлений я даже обсудить ни с кем не могу, потому что они за пределами языка.
– Я – бесконечно агрессивное существо. Вы даже не представляете, насколько. При этом разрушение (в любой форме) для меня абсолютно неприемлемо – настолько, что согласившись сознательно разрушать, я как бы вообще отменю себя.
Я – созидатель. Очень агрессивный созидатель.
– Я совершенно точно знаю, что ни одно однажды рожденное сознание не должно угаснуть. Думать о возможном угасании сознания неизвестного мне дяди Васи из города Котовска для меня ровно так же мучительно, как думать о возможном угасании собственного сознания. Более того, у меня ощущение, что я все время каким-то непонятным образом борюсь с этой гипотетической опасностью (в которую не особо-то верю). И это объясняет, почему у меня не хватает внимания на всякие пустяки типа собственной жизни.
– В детстве мне хотелось научиться двигать и связывать линии мира – что бы это ни означало. Теперь уже нет той ясности понимания. Но сейчас ее все-таки больше, чем, скажем, двадцать лет назад. И это хорошая динамика.
– Мне очень трудно смотреть кино. Потому что в кино я втягиваюсь до такой степени, что проживаю его во всей полноте, вообще без дистанции. А это не всегда полезный опыт. И какое же счастье, что на свете есть Джармуш. «Мертвец» – единственный известный мне кинофильм, который кажется мне полноценным и даже счастливым отдыхом.
– Все это я пишу потому, что мне захотелось. А теперь больше не хочется. Поэтому пока – все.
Ознакомительная версия.
