Надька открыла глаза. На ней барахтался губернатор. Его действия длили истому.
– Привет, – поздоровалась Надька.
Она была счастлива, что полынья – только сон.
Весь следующий день губернатор крутился как белка в колесе. Было нескончаемое количество нерешенных вопросов, и он их решал.
Губернатор звонил, ему звонили. Он заходил, к нему заходили. Но о чем бы ни шла речь, Иван Шубин думал только о Надьке. Тема беседы, конечно, присутствовала, но на фоне. А фоном была спящая Надька, ее молодое дыхание и проснувшаяся Надька…
Личная жизнь губернатора была похожа на нескончаемые песочные часы, струйка песка перетекает из одной половинки в другую. Единственное достоинство – стабильность. Так было. Так есть. Так будет. Но разве могила – не стабильность? Однако не каждый туда торопится.
Всесильный губернатор, хозяин леса, был одинокий медведь. Свое одиночество он чувствовал ночью. Утро выдергивало его и гнало по кругу. Этот круг был всегда интересен и напряжен, как рулетка. Или как спорт, прыжок с шестом: разогнаться, опереться – и вверх, перемахнуть через перекладину.
В последнее время кое-кто хотел вырвать у него шест, чтобы губернатор не смог опереться и прыгнуть. Этот кое-кто был значительно моложе, у него были крепкие клыки, и он ничего не боялся, плевал в землю, как урка.
Время, конечно, работает на молодых, но об этом лучше не думать. Как говорят: старая кобыла молодых на кладбище возила…
Лучше думать о дочери художницы.
Губернатор приказал помощнику найти Надежду Варламову. И соединить. И послать на домашний адрес корзину цветов. У властей предержащих была своя оранжерея и флористы, составляющие букеты.
Через полчаса губернатора соединили. Он услышал хриплый Надькин голос.
– Ты спишь? – спросил губернатор и понял, что волнуется. Последний раз он волновался тридцать три года назад на выпускном экзамене.
– Не знаю, – ответила Надька. Она действительно не понимала, спит она или бодрствует.
– Приезжай ко мне к девяти часам вечера, – попросил Иван Шубин.
– Разбежался… – отозвалась Надька. – Тебе надо, ты и приезжай.
– Куда?
Надька молчала, раздумывая. Потом продиктовала адрес.
– Мне надо. Я приеду, – отозвался губернатор.
Положил трубку. Отметил: ничего не боится. Разговаривает с губернатором как с ровесником. Это хорошо. Ему надоели подобострастные взоры и интонации, на дне которых так или иначе светилось «дай».
Всем от него что-то было нужно: жилье, должности, деньги. И никому не нужен был он сам, его настроения, одиночество, его гипертония.* * *
Вечером Иван Шубин подъехал к Надькиному дому. Нажал звонок. Из подъезда вышел гладкий мужик, скорее всего отставник.
– К кому? – спросил он, хотя наверняка узнал губернатора. Политики были в моде, как звезды шоу-бизнеса.
– К Варламовой, – послушно ответил губернатор.
– Одну минуточку…
Консьерж позвонил по телефону, проверил. После этого пропустил:
– Четвертый этаж.
Губернатор поднялся на четвертый этаж. Надька ждала его на площадке в желтом кимоно. Гейша. Губернатор хотел обнять, но постеснялся. И Надька тоже смутилась. Они стояли как школьники.
Вошли в квартиру. К ногам, как горошины, выкатились дети: девочка и мальчик. Они были рады гостю.
– Это чьи? – спросил Иван.
– Мои. Чьи же еще?…
– А муж дома?
– Какой муж? У меня нет мужа.
Иван вздохнул с облегчением. Он боялся, что Надька позвала его в семью. А почему бы нет? Разве плохо дружить с губернатором огромного региона?…
В доме пахло яблочным пирогом. Тихая домашняя работница увлекла детей в детскую комнату. Оттуда доносился их чистый перезвон.
Стол был накрыт в столовой. Основное блюдо – картошка с грибами. Губернатор любил картошку с мясом. Мясо тоже было. Стояло отдельно.
– Спасибо за цветы, – сказала Надька. – У меня никогда не было таких красивых цветов.
Губернатор оглядел букет, стоящий в высокой вазе на полу. Он любил полевые цветы, васильки, ромашки. А эти белые гробовые каллы его пугали.
– Неправда, – не поверил Иван.
– Правда. Сегодня я не хочу врать. И не буду.
Надька сидела напротив. Была спокойна и грустна.
Губернатор разлил вино по фужерам. Вино было густым, терпким.
– Это с твоих виноградников? – спросила Надька.
– С французских. У нас в Сибири виноград не растет.
Они пили и смотрели друг на друга.
– Расскажи о себе, – попросил губернатор.
– Не интересно, – сказала Надька.
– Мне интересно.
Надька подумала и стала рассказывать – все-все-все… Европейский период, московский период и последний семилетний марафон, именуемый «Андрей». Ничего не пропустила и никого.
Период «Андрей» закончен, и теперь в ней пустота, чернота и невесомость. Как в космосе. И она не знает, как ей дальше жить.
– Если бы я не боялась смерти, я бы не жила, – созналась Надька.
Горел нижний свет. В полумраке Надька была такая молодая, почти девочка, и уже так смертельно уставшая.
– Просто у тебя не было мужика, – сказал губернатор.
– Как это не было? – не поняла Надька. – У меня их воз и маленькая тележка.
– Много – значит, ни одного. Нужен один.
Надька молчала. Постигала простую истину.
– Немец – больной. Русский – инфантильный, как ребенок. Все тянул в рот и ни за что не хотел отвечать. Это не мужики. Мужик – тот, кто отвечает за женщину.
Надька слушала.
– Ты была одна. Без поддержки. Выживала как могла. А это очень трудно. Уж я-то знаю… Тебя никто не любил.
– Может быть, я не стою любви? – бесстрашно спросила Надька.
– Ты не фальшивая, настоящая, – определил губернатор. – Ты бриллиант среди стекляшек. Ты яркая и неожиданная, как фейерверк в ночном небе…
«Фейерверк в ночном небе…» Это была новая точка зрения. Надька привыкла к тому, что все ее клянут и критикуют: так нельзя, так плохо… А оказывается, все можно и все хорошо. Она права одним фактом своего существования. Она – есть, и этого достаточно.
В Надькиной груди зажглась ответная теплота. Она смотрела на губернатора, и он показался ей красивым со своей чистой смуглой лысиной, чистыми и крепкими зубами. От него исходила мужская сила.
– Оставайся, – сказала Надька.
– А как же дети?
– Дети в своей комнате, мы – в своей.
– Я не могу…
– Не поняла.
– Я останусь только в том случае, если я на тебе женюсь. Тогда детям будет понятно – почему я здесь сплю.
– Ну так женись, – просто сказала Надька.
– А ты пойдешь?
– Пойду.
– А зачем это тебе? Ты молодая, а мне пятьдесят.
– Я всегда мечтала выйти замуж за Аристотеля Онассиса. Ты на него похож.
– Такой же маленький и лысый?
– Когда ты становишься на свой кошелек, ты самый высокий.
– Меняешь молодость на деньги?
– Нет. Меняю молодость на силу.
Иван Шубин поверил. Ему хотелось верить, и он поверил. Он никогда не чувствовал своего возраста, он только знал, что ему – пятьдесят. Но эта цифра не имела к нему никакого отношения.
– Останься, – попросила Надька.
– Нет. Я не могу на цыпочках, утром, как вор… Я мужик деревенский, простой. Мне гордость не позволяет.
– Странно…
Андрей уходил именно на цыпочках, именно как вор.
Надька забыла, что бывает по-другому.
Губернатор спустился на лифте. Консьерж посмотрел на него, в глазах стояло много чего. «Верный бериевец», – подумал Иван. Хотя для бериевца консьерж был молод. То поколение вымерло.
Губернатор вышел из подъезда.
Шофер тихо тронул машину.
– Я женюсь, – сказал Иван. Он доверял своему шоферу.
Шофер приподнял брови.
– Потому что если не сейчас, то когда? – спросил Иван.
Это был риторический вопрос, который не требовал ответа.
– А вы ее знаете? – поинтересовался шофер. Это был вопрос-предостережение.
– Я ее чувствую, – ответил Иван.
Чувство важнее знания.
Губернатор ушел. Надька позвонила Ксении.
– У меня новость, – сказала Надька.
– Ты беременна? – испугалась Ксения.
– Губернатор Шубин сделал мне предложение.
– Этого не может быть, – не поверила Ксения.
– Иван Савельевич сделал мне предложение, и я приняла.
Ксения долго молчала. Потом спросила:
– А что он в тебе нашел?
– Меня, – сказала Надька. – И себя.
Положила трубку и тут же набрала Нэлю.
– Я выхожу замуж, – сообщила Надька.
– Ты уже говорила.
– Не за Андрея. За губернатора Шубина.
– А где ты его взяла? – не поняла Нэля.
– Бог послал.
– На дом?
– Нет. До востребования.
– Когда?
– Вчера.
– И уже замуж?
– Когда СКЛАДЫВАЕТСЯ, то складывается сразу. Или никогда.
Нэля замолчала, как провалилась.
Похоже, что Надька права. Корявая Фрида прочно сидела в своей супружеской нише, и выковырять ее оттуда было невозможно. Да никто и не пытался.
Следующий звонок был Нине.
– Я выхожу замуж. За Онассиса.
– За грека? – удивилась Нина.
– За русского. У русских тоже есть Онассисы.
– А как же Андрей? – не поняла Нина. – Была такая любовь…
