Виктория Токарева - Извинюсь. Не расстреляют (сборник)

Я не знал, что мне делать: сказать что-нибудь или лучше помолчать. Подойти к ней или лучше держаться подальше…

Мне хотелось сказать ей «Лека», как назвала ее Наташина бабушка. И я почему-то помнил, что она самостоятельная и учится на «пять».

– Брось, – сказал я. – Не переживай. Дурак он, Саша твой. Что он понимает?

Я был совершенно убежден сейчас, что Саша этот круглый дурак и ничего, абсолютно ничего не понимает. Иначе бы он не заставил ее плакать здесь.

– Что вы знаете? – вскрикнула Гелана, оторвала от дивана голову. Глаза у нее были бешеные, даже какие-то веселые от бешенства. – Что вы вообще можете знать? Вы все ничтожества рядом с ним! Я умру…

Она снова ткнулась лицом в диван и заплакала. Сначала тихо, потом громче и, чтобы я не слышал, сильнее прижалась лицом к жесткому дивану.

А я слышал, и мне казалось, что у нее от духоты и отчаяния хрустнут ребра. И мне самому было душно.

Я отошел к окну, стал смотреть в сумерки. Напротив стоял дом. В прошлый раз, когда я сюда приходил, он еще не был заселен, а сейчас там светилось несколько окон. Я смотрел на окна и думал о том, что по мне никто так не заплачет и не скажет: «Я умру».

Мне нравилось бывать в обществе женщин. С ними я чувствовал себя талантливее и значительнее. Я всегда любил не их, а себя в них. Знакомясь, я обычно сразу предупреждал, что не собираюсь жениться. Я сразу так говорил, чтобы больше потом к этой теме не возвращаться. И получалось, что женщины действительно на меня не рассчитывали, а относились несерьезно, как к эпизоду.

И мои ученики никогда не станут профессионалами. Они вырастут, и каждый будет заниматься своим делом. Может быть, иногда вспомнят, что ходили когда-то на музыку. А может, и не вспомнят. Забудут, как неинтересный эпизод.

За окнами двигались тени. Я смотрел на них и думал о том, что моя жизнь – сплошной эпизод, а сам я – эпизодический персонаж.

А я мог бы играть главную роль в жизни того же Миши Косицына, если бы иначе относился к нему. Вернее, к себе. И женщина сумела бы по мне заплакать. А почему нет? У меня хороший характер, я ни от кого ничего не требую, и со мной легко.

Я ничего не требую, потому что сам ни в кого и ни во что себя не вкладываю. А «где ничто не положено – нечего взять».

– Пойдем, – сказал я Гелане. – Я тебя домой отвезу.

Мы шли по улице. Она плакала так, чтобы этого никто не заметил.

– На! – Я протянул ей носовой платок. – И не реви. Люди подумают, что это я виноват.

Гелана взяла платок и сказала:

– Я выстираю и верну. – Гулко высморкалась, добавила: – Только не вздумайте меня жалеть…

– А я и не жалею, – сказал я.

Дориан стоял под вывеской «Галантерея. Трикотаж», как мы условились, и ждал меня. Вернее, не меня, а свои ключи.

– Подожди здесь. – Я оставил ее возле газетного киоска. – Только стой на месте и не двигайся. Я сейчас.

Дориан скакал с одной ноги на другую – то ли развлекался, как умел, а может, грелся подобным образом. Увидев меня, перестал скакать, встал на обе ноги.

– Порядок? – участливо спросил Дориан.

– Порядок, – сказал я и отдал ему ключи.