Ознакомительная версия.
– Не хочу гороскопов! – сказала Татьяна, – надоело все, – и, неожиданно для себя, добавила:
– Хочу танцевать.
– Дело! – заорала Маринка, – и я хочу! Скоро жизнь семейная, и прощай, молодость. Извините, конечно, дамы, – спохватилась она.
– А мне – пофиг, – меланхолично заметила Юлька, – лишь бы домой попозже…
– Я одно местечко знаю, – Маринка засобиралась. – Классное! У меня там мальчик знакомый работает. Только… ничего, что это – гей-клуб?..
Так и вышло, что спустя три часа Татьяна сидела в полумраке за столиком, щурилась на утопавшую в свете эстраду и размышляла, как неудачно вышло, что из всех девчонок она одна водит машину. Гремела музыка, на танцполе было людно. За соседним столиком целовалось двое парней.
– Лунные узел..ки, – заплетающимся языком объясняла Юлька, – это, когда проходит один период, приходит другой. И ты уязвима… Так говорит моя астроло.. гица…
У шеста танцевала Маринка. Гнулась, кружилась, текла. Взлет, поворот, рыжее пламя волос. Ни на кого не глядя, отдавшись танцу. Арабский скакун не должен тащить крестьянскую телегу. Танцовщица от Бога не должна печатать платежки. Вот и отрывалась на всю катушку.
– Узелки, узелки, – рассеяно кивала Татьяна.
Трезвая, как стекло. С каждой минутой ей становилось грустнее. Вечер катился к полуночи, и впечатлений от этого дня ей хватило, пожалуй, с лишком.
Они еще танцевали, болтали и пили, растворяя в бокалах усталость. Даже мрачная Юлька оживилась, глядя на одного из гостей:
– Боже, какой мальчик!
Таня обернулась: на Юльку насмешливо, но сочувственно поглядывал невысокий темноволосый парень, одетый сдержанней, чем большинство посетителей.
Юлька выдралась из диванных объятий и качнулась:
– Я должна его понюхать! – Не удержавшись на ногах, плюхнулась обратно, – только понюхаю, и все!
– Пора делать ноги, – шепнула Маринка, – Юльчика надо эвакуировать.
– Да ладно, – засмеялась Таня, – брось ты… Он первый от нее сбежит с воплем «Уберите от меня это существо!»
– Она, Танюш. Она. Посмотри внимательно.
Пригляделась. Действительно – небольшие ступни и ладони, ни следа косметики на лице. И взгляд, которым «парень» мазнул всю их компанию – чересчур понимающий. Девушка. Н-да. Юльке только этого не хватало в коллекцию неприятностей.
Поднявшись, девчонки подхватили упирающуюся коллегу:
– Хорошего понемножку. Пора по домам!
На обратной дороге Маринка баюкала подругу и говорила в трубку:
– Уже еду. Да, – и в этой сдержанной девушке трудно было признать сумасбродную танцовщицу.
Ночью опять не спалось. Таня завернулась в одеяло и побрела на кухню. Вертела в руке телефон. Наконец, не выдержала, набрала номер мужа:
– Да, – настороженно сказали в трубке.
Устал. Сколько он уже за рулем. Что сказать? Дуется, конечно. А спросишь – отмахнется, и говорить вроде не о чем.
– Юра. Ты про лунные узелки слышал? – неожиданно для себя спросила Татьяна. И съежилась, предчувствуя резкий ответ.
– Лунные? У меня тут луна над дорогой висит. Огромная, желтая. Смотришь – аж мурахи по коже, – и добавил: – поболтай со мной, Тань. Мне еще рулить. Дорога пустая, не заснуть бы.
На секунду зашлось, застучало сердце. И отлегло. Окатило теплой волной. Она заторопилась, стала рассказывать: про сумасшедший вечер, про девчонок, про лунные узелки…
Юрка слушал. Хорошо так, она чувствовала, что улыбается. Не злится совсем, наоборот. Скучает. Так же, как и она.
– Ладно, узелки… давай-ка на боковую, – сказал он спустя полчаса.
– А ты как? Не заснешь? – испугалась Таня.
– А я доехал. Вон мотель, там и заночую.
Масляно желтела луна в окошке. Таня ворочалась, засыпая. Придумают же люди на свою голову… астрология, карма, психологи. Вспомнила утро, фыркнула. Вот ведь бред!
Засыпая, уткнулась лицом в Юркину подушку, чтобы теплом дыхания разбудить впечатанный в наволочку запах.
– Девочки, все в автобус, – услышала Валентина крик, – уезжаем! Учения начались.
Опять учения, подумалось утомленно. Тело плавилось, растворялось в жарком июньском мареве. Солнце висело в зените, тонкое платьице не спасало от зноя. Дочь, трехлетняя кроха, в панамке и трусиках сидела в тени на меже.
Женщины прислоняли грабли к копне и неохотно тянулись в автобус, ворча на ходу. В приграничном городке к учениям привыкли, но трястись в духоте никому не хотелось.
– Аллочка, иди к маме, – позвала Валя, – едем кататься!
Они ехали четвертый час в направлении от границы. Так уже бывало, но сегодня дорога казалась очень уж длинной. Дочка спала. Водитель с хмурым лицом на расспросы не отвечал.
– Валя, поговори с ним ты, – тормошили девушки.
Она, жена офицера, могла сослаться на мужа и попробовать выяснить, долго ли еще их будут возить и когда, наконец, можно будет вернуться домой.
Но делать этого не пришлось. Автобус остановился, шофер повернулся к ним и сказал угрюмо:
– Вылезайте. Дальше не повезу.
Шум, возмущенный гвалт и расспросы он перекрыл одним словом. Короткое и резкое, оно оборвало шум и ледяной коркой покрыло упавшую вдруг тишину.
Война.
– Бесплатно не поеду. Не нанимался, – огрызался водитель, понимая, что сейчас, в этой неразберихе, среди напуганных женщин никто не сможет найти на него управу.
– Возьми, бессовестный, – Валентина стянула с пальца золотое кольцо.
Кто-то из женщин снимал цепочку, кто-то сережки. Водитель сгреб украшения, взвесил их на ладони и завел мотор.
На станции они были к вечеру.
Тут начинался ад. Валя не знала, что делать: денег у нее не было, документов тоже. Все осталось дома, там, откуда увез их автобус с водителем-крысой. Там, где через сутки уже были немцы.
Но никто не о чем не спрашивал. Поезда заполнялись и шли, отправляя беженцев от границы подальше, в тыл. В давке и суете люди штурмовали вагоны и ехали, неизвестно к кому и куда.
Уже сидя в поезде, как в тумане, она вспоминала, как кто-то их подсадил, кто-то – подвинулся, освобождая место. Алла хныкала:
– Кушать хочу!
Валя баюкала дочь. Ребенка кормить было нечем. Кто-то протянул им яблоко, кто-то отрезал хлеб. Стыдно ей было невыносимо – она же комсомолка! А получилось, будто бы попрошайничает. Хороша же она: босая, в мятом несвежем платье, с голенькой, в одних трусах, дочкой. Кто признает в ней сейчас смешливую певунью, первую красавицу гарнизона…
Так и ехали. Поезд нес их от дома все дальше. Мысли теснились – как быть? Где муж, Саша? Жив ли? Как он найдет их? И куда ей теперь?..
День, ночь, второй день пути, третий. Их вагон перецепляли несколько раз. И уже никто не мог точно сказать, куда они едут…
Москва встретила веселым дождем. Они босиком шли по городу, мама и дочь. Алла, словно в рясу, была закутана в кем-то подаренную блузку из крепдешина.
– Где тут горком комсомола? – обратилась Валя к первому же милиционеру.
В горкоме им помогли. Война только начиналась, еще не пошел поток беженцев, он захлестнет страну позже.
К ним отнеслись с пониманием. Накормили, выслушали, выделили угол. Валентине, комсомолке и активистке, нашлась работа.
Война катилась по стране, разбрасывая, растаскивая, отрывая людей друг от друга.
Валя ходила в военкомат, стучалась по кабинетам, разыскивая мужа. Где Саша? Что стало с его частью? Жив ли? Отправляла письма, искала родных.
В январе получила письмо от мамы. Жива. Отлегло. Они с дочкой стали собираться туда, в Костромскую.
Опять поезда. Люди, холод, кислый чад от немытых тел. Кипяток в жестяных кружках.
На том дальнем полустанке сходили только они. Долго брели по снегу, постучали в узорное от мороза окошко. Мама выглянула, схватилась за сердце:
– Родные мои…
Стали жить. И вскоре, туда же, в апреле, пришел треугольный конверт. Ухнуло вниз, заколотилось сердце. От Саши! Жив! Какой молодец, догадался, что нужно на мамин адрес писать!
В деревне остались одни женщины. Валентина, хоть и ростом была птичка-невеличка, работы никогда не боялась. Конечно, тяжело было. Но не тяжелее, чем остальным. Дни складывались в месяцы, очерчивая страницы войны сухими сводками Информбюро.
Редкие письма с фронта становились короче и суше. Словно и не жене Саша писал.
Валя думала – конечно, до нее ли ему сейчас? Главное, что живой. Но почему не найдет теплого слова для нее и для дочки? Вкрадчиво, змеей, вползала мыслишка, нашептывало чутье женское, неистребимое: да в войне ли дело?..
В тот день, морозный и ясный, Валя чистила на дороге снег. В трех кофтах, в ватнике, одетом поверх, в рукавицах и пуховом платке, закутана была так, что и на себя не похожа – круглая и неуклюжая. Услышала крик:
– Орлова! Валюша! Тебя на станции спрашивают!..
Ознакомительная версия.
