– Можешь?
– Могу, поскольку есть некоторые полномочия, Рылеев. Ну – проснешься как-нибудь утром, и все кругом другое. Другие друзья, другие враги, другая работа, другая жизнь. Другой мир.
– Без Федотовой.
– Да, Федотовой больше не будет, как не было. Но и трупов не будет. Впрочем, можешь рискнуть и оставить все как есть. И надеяться – не молиться, потому что молиться в этом случае ты не посмеешь – надеяться, что Федотову пощадят.
Он взял у Рылеева флягу и плотно приложился. Сунул флягу в карман. И положил руку Рылееву на плечо.
– Не плачь, Рылеев. Будь мужчиной.
– Значит, просто молиться, – сказал Рылеев, вытирая щеку рукавом.
– Не потому, что ты должен.
– Нет. Потому что я так хочу.
Альтер Эго оглянулся.
Двери церкви стояли открытые. Рылеев, тоже оглянувшись, поднялся на ноги. И пошел по ступеням вверх.
В церкви зажегся свет.
Глава двадцать вторая. Размолвка
Федотова села мужчине на колени и прижала голову к его груди.
– Ты знаешь, где он? – спросил мужчина.
– Догадываюсь.
– Сколько еще человеческих жизней понадобится, чтобы ты от него отказалась?
– Я не просила. Не хотела. Это все ужасно.
– Нет, это просто реальность. Бизнес, если желаешь. Так сколько же?
– Нисколько.
– Ну так действуй, – вкрадчиво сказал мужчина.
– Хорошо, – сказала Федотова.
Она встала, взяла со столика телефон, и набрала номер.
***
Рылеев снова присел на ступеньку церкви и обхватил голову руками. Он был один. На улице показались прохожие, и зашастали вуатюры и такси, а он все равно был один.
Зазвонил телефон. Рылеев включил связь.
– Федотова? Где ты?
– Помнишь кафе в двух кварталах от сквера?
– Помню.
– Будь там через пять минут.
Бумажник ушел в благотворительность, но несколько купюр нашлись в кармане пиджака. Заплатив таксисту, Рылеев вошел в кафе и сразу сел к оконному столику. Кофе принесли через три минуты. Федотова прибыла через семь минут – в белой блузке, белом жакете, белых капри, и белых туфлях, с зеленой сумочкой через плечо. Рылеев вскочил на ноги, не обращая внимания на боль в плече.
– Сядь, Рылеев, – холодно сказала Федотова.
– Баронесса…
– Сядь.
Он сел. Он был в шоке. Он не желал верить. Федотова отодвинула стул и села не у стола, а рядом.
– Мы расстаемся, Рылеев.
Молчание. Десять секунд. Двадцать секунд. Рылеев сказал в пространство:
– Я не об этом просил.
Федотова нахмурилась.
– Что?
Рылеев повернулся к ней.
– Это не … Что случилось?
– Ничего. … Нет, что-то случилось. Помолчи, и так тяжело. Мне нужно тебе кое-что сказать. Я люблю другого человека, Рылеев.
– Совсем не об этом просил … – повторил Рылеев, обращаясь не к ней. Затем: – Что происходит в Спокойствии? Ты имеешь к этому отношение?…
– К убийствам отношения не имею. Но человек…
– Нет?
– Нет. Но человек…
– Твой любовник. Человек, с которым ты мне изменяла.
– Наоборот. Это я ему изменяла – с тобой. Семь лет подряд.
Рылееву понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить сказанное.
– Он из той же команды? Спецназ?
Она кивнула. Подтянув к себе его чашку, она отпила кофе и поморщилось.
– Без сахара.
– Это он – убийца? – спросил Рылеев.
– Нет. Но в его силах предотвратить дальнейшее.
– Дальнейшее?
– То, что уже произошло – это только цветочки. Дальше будет…
– Он тебя шантажирует? Ты бросаешь меня, чтобы спасти остальных? Федотова, ты меня знаешь. Мне можно сказать. Мне можно довериться.
Она невесело улыбнулась.
– Нет, Рылеев. У него рука в Спокойствии. Понял?
– Понял.
– Слушай внимательно, Рылеев. Мы никогда больше не увидимся. Документы по разводу…
Но он не слушал. Он действительно все понял.
Глава двадцать третья. Дело сделано
Маска индейского вождя на стене улыбалась злорадно.
Амелита, с кляпом во рту, привязанная к стулу, с руками за спиной, скрученными изоляционной лентой, сидела в центре комнаты и не могла пошевелиться. Человек в черном тщательно полил бензином пол, занавеси, и стол.
И вышел.
Амелита попыталась дернуться, упасть на бок, встать вместе со стулом – все напрасно.
Смуглый мальчик вылез с деловым видом из-под стола. Амелита замычала, но он не обратил на нее внимания. Он открыл один из ящиков, посмотрел внутрь, закрыл. Открыл следующий, и в нем обнаружил перочинный нож. Открыл его. Подошел к Амелите. Прижал палец к губам.
– Шшш.
Зайдя Амелите за спину, он начал перепиливать слои изоляционной ленты. Нож оказался тупой, и было трудно. Мальчик передумал, изменил план действий, переместился к красивым, хоть и по-простонародному крупным, ногам Амелиты, и снова занялся перепиливанием изоленты.
– Ммм! – сказала Амелита.
– Тихо, сука! – сказал мальчик шепотом. – Все испортишь, корова!
Он освободил ей левую ногу, затем правую. Оглянулся. Сделал жест, означающий, что она должна попробовать подняться. Снова оглянулся. Амелита вдохнула глубоко носом, широко расставила ноги, наклонилась вперед, и поднялась – со стулом, привязанным к спине и жопе. Мальчик еще раз прижал палец к губам, а затем этим же пальцем указал на дальнюю дверь. Амелита кивнула и направилась, осторожно, чтобы не потерять равновесие, к двери. Мальчик шел рядом, поддерживая ее под руку время от времени.
А в гостиной, у входа в кабинет, стоял человек в черном и смотрел, как сочится из-под двери бензин.
Он закурил.
В кармане у него зазвонил телефон.
– Да?
В темном безлюдном переулке Федотова прислонилась спиной к стене, держа телефон возле уха. И сказалa:
– Все нормально. Успешно…
Человек в черном улыбнулся, затягиваясь сигаретой. И снял маску.
– Ты человек слова? – спросила на другом конце связи Федотова.
– После стольких лет ты все еще в этом сомневаешься? – удивился Зураб Кипиани.
– Смертей больше не будет?
– Ничего не имею против этих людей. Дело закончено. Встречаемся где обычно?
– Да.
Связь выключилась.
Еще раз затянувшись, Зураб Кипиани набрал номер.
– Да? – сказала Людмила.
– Все готово.
– Наконец-то.
– Подождем, пока они подпишут? Прижать их еще?
– Не нужно. Подпишут как миленькие, рано утром. Можешь отпускать команду. А ты-то сам? И … ну, знаешь, кто.
– Нет нас больше в твоей жизни. Ушли, долю свою забрав. Наслаждайся.
Людмила отключила связь, села в кресло, и водрузила ноги на стол. На лице ее проступило вдруг неподдельное мечтательное выражение.
Зураб Кипиани, стоя у двери в рылеевский кабинет, положил телефон в карман и еще немного полюбовался лужей бензина под дверью. Подумал. Бросил сигарету на пол и затоптал. Поколебался. Надел маску и зашел в обратно в кабинет.
Войдя и осмотревшись, он снял маску.
Кабинет был пуст.
Немного поразмыслив, Зураб Кипиани набрал номер.
– Ну? – спросили его на другом конце связи.
– Все, сворачиваемся. Отчаливаем завтра на рассвете. Кстати, если прибудете до меня, приберите там в каютах. Вы такие свиньи, что даже не смешно. И пивом пусть кто-нибудь запасется, а не как в прошлый раз. Путь все-таки долгий. Ну, пока.
Он выключил телефон.
Внизу, в вестибюле, следователь Иванов тоже положил телефон в карман – и сделал знак полицейским. Те кивнули и вытащили телефоны.
В квартире Зураба Кипиани Евлалия, дядя Вано, и его мальчики с интересом слушали и смотрели по телевизору речь:
– Конституция соединила два базовых приоритета – высочайший статус прав, свобод граждан и сильное государство – подчеркнув их взаимную обязанность – уважать и защищать друг друга. Убеждён, конституционный каркас должен быть стабильным, и прежде всего это касается второй главы Конституции, которая определяет права и свободы человека и гражданина. Эти положения Основного закона незыблемы.
У Евлалии зазвонил телефон.
– Да, – сказала Евлалия. – Да. Понятно.
Выключив связь, она кивнула присутствующим.
– Мы здесь – всё? – спросил любитель конкретики дядя Вано.
– Ага, – весело заверила его Евлалия. – Finis.
Все поднялись с мест.
В вестибюле Цицерон, Мими и Вадик зачарованно смотрели, как команда Зураба Кипиани в полном составе, один за другим, направляется к выходу на улицу – переодетые, в джинсах, кроссовках, куртках, со спортивными мешками: следователь Иванов, полицейские, Евлалия, Мария, дядя Вано, мальчики.
Следователь Иванов обратился к остающимся:
– Все, уважаемые, мы тут закончили. Спокойной ночи. Утром придет адвокат и все вам тут распишет.
Вадик, очнувшись вдруг от транса, почти закричал:
– А? Что такое? Что закончили? Где моя жена?!
Цицерон схватил Вадика за локоть и сказал ему в ухо яростным шепотом:
– Хочешь сдохнуть – твое дело. Но здесь есть другие, и у них, возможно, имеются по этому поводу иные соображения.
