– Мам, а мамка! – прильнув к её всё той же коричневой юбчонке под короткой стёганкой, дружно заголосили они. – Не оставляй нас, ма-а-а!
И наступило людское оцепенение. его разорвали лишь неожиданный грохот в сарае и вырвавшийся оттуда гулкий звон колокольчика. Нервно крутящая головой козочка проблеяла голосом убиваемого животного и несколькими прыжками по уже утоптанному бедой снегу оказалась рядом с участковым. Уперлась рожками в его висящую на боку сумку и стала дёргаться взад-вперёд, ударяя звоночком о прилаженный к ошейнику свёрточек.
Лейтенант ухмыльнулся в рыжие усы и с профессиональной подозрительностью киногероя подумал: «Что это за циркачка у них такая… А не это ли переодетый в козью шкуру убийца будет, а?» И осторожно, чтоб та не забодала, отстегнул бумагу. «Всякие там органы власти, – пробежал глазами участковый, – прошу никого в смерти моей не винить! Я и так много времени прожил за счет недоедания, страха, слез моих детей и жены. А ты, Танюша, прости меня особо за жизнь такую никудышную. И за уход срамной, безбожный также прости…»
Но он не «ушёл». Благодаря козьей смекалке выстрел пришёлся немного выше и правее сердца, рассыпав роковые дробины по плечу и челюсти несостоявшегося самоубийцы. Задуманное его безысходностью горе обернулось для всех не иначе как ниспосланным свыше Чудом. Выхоженный врачами, он больше не попросил даже простого снотворного. его же любимая козочка с красным ошейником, получив небывалый для козьего рода стресс, стала вдосталь поить целебным молоком всю эту вернувшуюся к улыбчивой жизни семью.
Из городского ломбарда, кованые двери которого настороженно смотрят на вписанную в лесную зелень реку, она вышла с важным видом как минимум его хозяйки. Какое же это необъятно-неописуемое счастье – вернуть заложенное сюда год назад фамильное кольцо. Чуть ли не весь полученный к отпуску годовой бонус инженера пустила, но обрамлённый ещё царским золотом прабабушкин бриллиант забрала.
«Ишь как складно всё заключилось: и «однушку» по ипотеке заимели, и семейную честь не схоронили», – радостным взмахом пальцев подпушив каре-причёску, подумала в рыжих конопушках женщина и взяла под руку свою пятиклассницу. Не прошли и ста метров, как из сумочки послышался имеющий неведомые для неё последствия звонок мобильника. Хотела отнекаться от полученного предложения, но затмившая голову радость оказалась сильнее материнского разума.
– Может, и вправду схожу наконец-то с подругами и отмою все свои горести, – улыбнулась она дочурке. – А ты, Ленусик, отнеси это колечко домой, а то в баньке-то всякое бывает.
Разошлись в разные стороны, как разлапистые ветки могучих приречных сосен. А довольная полученной свободой девочка побежала вприпрыжку к песчаному берегу, где обычно обитает её любимая белка. Увидела бабулю с семечками и блеснула мыслью: «Вот угощу свою пушистенькую – и домой». Сделала из салфеточки миниатюрный кулёчек и едва зашла в прибрежный лес, как её встретили одноклассницы. Рассмеялись бантики-косички, защебетали почти птичьими голосами и уговорили Лену «всего лишь на один нырок».
Отвернувшись от них, она вложила колечко в кулёк и оставила его вместе с одеждой у разбросавшей по берегу жилистые корни сосны. «Ладно, скупнусь и сразу побегу к Беле», – весело кинулась Лена с подружками в тёплые объятия спокойной речной волны. Но детская забывчивость, как будто упакованная в заманчивые возгласы групповой увлечённости, обернулась небывалой неожиданностью. едва повизгивающие от дружелюбного воздействия солнца, ветерка и воды девочки отплыли от берега, как подпрыгнул к их одеждам самец белки.
Повертел туда-сюда округлой, с большими чёрными глазами головой, словно бегающий от отцовских обязанностей злостный неплательщик алиментов. Шевельнул чуткими ушами и со всей опоры на длинные задние лапы пружинисто отскочил к прикрытому платьицем кулёчку Лены. Дёрнул его цепкими острыми когтями, взял в зубы и, петляя меж величавых деревьев, весело и натужисто поволок к густо-зелёной сосне. Отдышался малость, пощёлкал из кулёчка семечек и вновь ухватился за него зубами. Озираясь по сторонам, вскочил на уже проторённый его коготками ствол и с чемпионской сноровкой скалолаза устремился вверх, к своему украденному у сороки гнезду.
Когда самец опять решил передохнуть, на ветках соседней сосны появилась белка. «Чё это он, трутень наш, поновой тащит? – подумала она и тоже притаилась. – Не детишкам же их мастеровой делатель подпитку несёт… только ж себе-е-е, любимому!» А он, как хорошо знающий этих рыжих особей, мысленно послал ей своё письмецо: «Это ж твоя, мать, забота – детёнышей да еду им в зубах держать. Мы ж, мужики пушистые, должны обихаживать самих себя». И хотел было нырнуть в гнездо. Но Бела пригляделась к его кулёчку и замерла от одной только мысли: «Ах и ох… В такой красненькой салфеточке лишь Ленусик носит мне гостинцы!» Предчувствуя что-то неладное, она испуганно и громко проголосила:
– Дук-дук… Ты где это слямзил, наглец-охотник?
– Где-где! Откудова взял, там больше нету! – по забывчивости, что держит в зубах кулёк, огрызнулся самец и выронил остатки добычи наземь.
– Мужлан, он и есть мужлан… даже если и в беличьей шкуре пребывает!
С этим выкриком она обрадованно сделала почти четырёхметровый прыжок на нижестоящее дерево и «зарулила» максимально распушённым хвостом вниз. Увидела уже полуразвернутую салфетку с рассыпанными «черноглазками» солнечного продукта и встревожилась ещё больше. «Где ж она сама-то, курносенькая стрекоза?! – заметалась в мыслях белка. – Неужель с ней что случилось… и где?»
– В-в-всё, девочки… мне хватит! – побывав почти до посинения в роли «моржихи», выскочила из воды Лена.
Постучав озябшими зубами и обдуваемая лёгким ветерком, она спешно направилась к своей одежде. Огляделась по безлюдным сторонам, быстро выжала трусики и натянула приятно прогретое на солнцепёке платьице. Подняла бейсболу и, вся такая по-фигово-весёлая от прохладного общения с природой и подружками, чуть не прикусила язык. «А-а-а-а… где же мой кулёк?! – хлестанула себя тревожной мыслью застрявшая в спокойной мимике девчушка. – Я ж ту-у-у-т его оставила… тут!» Обошла дрожащими ножками и всё более настороженным взглядом всю жилистую корневую канву столетней сосны и присела от испуга.
– Кто… как… где… куда?! – сначала тихо, потом почти навзрыд запричитала курносая.
Ещё раз-два обежала сурово замолчавшее даже на ветру зелёными колючками дерево. Постояла немного, тупо уставившись в эту, словно съевшую её клад, точку. И крепко сжала с нахлынувшего на неё страху костлявые коленки. «Там же мам… мам… мамкино колечко! – в судорожной мысли встрепенулась Лена. – Оно… оно ведь для ней, как сказала она, подорожей самой жизни. А я вот того… её эту жизнь-то, получается, прокупала, прораззявила!»
– Дук-дук… Где ж ты, маленькая хозяюшка этого красненького гостинца… почему мне его не донесла сама? Чё случилося с тобой, курносенькая косичка?! – нервно запрыгала от дерева к дереву опустившая хвост белка. А увидела блеснувшее в семечках колечко – растерялась вовсе: – А это… это чё такое?! То уж точно не мне она… кому ж тогда несла? И дорогущее, видать, такое.
Стала почему-то волноваться и его хозяйка. Распаренная банным контрастом и слегка расслабленная выпитой кружкой холодного пива, рыжеющая из простынки конопушками тела женщина поспешила к своему шкафчику. Быстро, чуть не сбив с ног несущую им новые напитки буфетчицу, вернулась назад и тревожно заявила:
– Всё, бабоньки, мне пора смываться. Ленка к домашнему телефону не подходит, а «сотку» я ей не дала… В общем, нелады какие-то с ней!
– Да успокойся ты, совсем её зашугала. Дай хоть чуток оторваться от юбки твоей! – рассмеялись также порозовевшие телесами подруги.
Но когда узнали, что девчонка-то эта, считай, материнским доверием окольцована, вмиг посерьёзнели и тоже завздыхали. Мол, и вправду, где же она, стрекоза, запропастилась с таким ценнейшим грузом всего их фамильного рода?
Для самой уже заплаканной «стрекозы» настал, меж тем, час как будто помутнения. ещё и ещё много раз бессмысленно обежав разлапистую сосну, она стала ощупывать буквально каждый её жилисто выступающий из песчаного грунта корешок. Заглядывать во все даже самые маленькие расщелины. А потеряв в отчаянии последнюю надежду на успех, Лена слезно посмотрела на величавую и мрачно закрывшую небо крону и прошептала:
– Теперь мне луч-ч-чше, лучше… утонуть, чем без колечка домой идти.
Чтобы не привлекать к себе внимание ещё шумно резвящихся в воде девчонок, тихо побрела в сторону каменистой извилины речки. Зацикленно бормоча словно стих: «Лучше так, чем такой косяк!» Присела обдумать порядок своего утопа, сумбурно вспоминая все увиденные и услышанные телесюжеты подобного жанра. И выбрала самый для себя «простой и быстрый» вариант: прямо в одежде нырнуть с высокого камня и уже на большой глубине резко сделать свой последний выдох.
