– Но ведь это все для меня как-то слишком умно, миленький!
Она заговорила:
– А ведь любовь – это важно. Ты разве не знаешь, что говорил Пушкин?.. Он об этом много говорил: «Пока ты молод…» – и дальше о любви. Что-то замечательное. Я забыла. В общем, стихи такие были.
– Стихи?.. (Когда она рассуждала, это надо было послушать!)
– Ну да, миленький. И очень красивые!
(Это ее «миленький» раздражало меня.)
– Валь, по-моему, ты очень счастлива, когда притворяешься совсем уж дурочкой?
– Ага! – Она звонко рассмеялась. – Ну, пока. Не печалься, миленький! – Она встала и ушла.
Я остался один. Пытаться передать ее обаяние – это, видимо, все-таки невозможно. Смысла нет описывать глаза, руки или жесты.
Прошло три или четыре года. Это если считать от распределения. В эти три года Гущин и стал самым молодым академиком. Тиховаров защитил кандидатскую. Дягилев погиб.
Хромая и некрасивая Женечка Лукова вышла замуж за красавца актера одного из московских театров. Сначала он был в ТЮЗе, где играл Павлика Морозова и иногда Володю Дубинина. Ему было тридцать лет, когда он перешел в театр более высокого ранга: теперь он играл Кречинского. Он действительно был красавец, первый сорт. Ума не приложу, как он разыскал нашу тихонькую хромоножку. Или как она его разыскала. А жили они, так сказать, прекрасно.
Егоровы, то есть Егоров и Надя Цаплина, тоже жили прекрасно. Гущины и Чуриловы жили хорошо. А Гребенниковы, после того как опять сошлись, жили опять же неважно. Все шло своим чередом.
Жили неважно. Но это еще не значит, что они не были счастливы.
Дягилев ушел из института на четвертом курсе. Все колебался, не взять ли отпуск с правом восстановления, но так и не взял. Волокитное дело. Он стал матросом – объездил весь белый свет. Тонул. Болел. Охотился под водой. А в одной из стран Ближнего Востока попал в холеру.
Кораблю там было приказано покинуть порт, и Дягилев вернуться на него не успел. Двадцати четырех часов не дали. Дягилев и некий Стефан, провиантщик с польского судна, оказались там вдвоем. Без языка. И с очень незначительной валютой. Вдвоем они пробирались ночами через всю страну, прячась и обманывая холерные патрули. Сумели перейти границу. И уже в другой стране пробрались в порт. В порту, уже видя на близком расстоянии корабль с польским флагом, Стефан умер. Он умер, повторяя свое «не сгинела». Поляк всегда поляк. А Дягилев холеру пересилил. Он сумел попасть на чей-то корабль. Затем добрался к своим. Уже тут погиб, гоняясь за какой-то необыкновенной рыбкой. Он очень любил подводную охоту. Так и погиб.
Ну-ка, скажите, что он не был счастлив.
Весельчак Толя Тульцев женился в третий раз. Он был, кстати сказать, хорошим инженером. Но ему все «было мало». «Жизненная нитка – это мура, хочешь, я тебе расскажу о жизни?» – сказал он.
Он сказал, что провинциал должен найти в жизни нечто, что полностью задавит ему мозги и выбьет из него веселость. Ему нужен груз, как ослу. Иначе провинциал не будет счастливым. Иначе он будет думать, что вот приехал сюда, а так-таки ничего и не нашел. Груз, чтоб от тяжести обвисли плечи и вывалился язык. А в качестве дополнения хотя бы маленькую гипертонишку. Для начала… И вот у Толи была уже третья жена. И ребенок был. И гипертонишка. И у каждой из двух оставленных жен было тоже по ребенку. Но ему все еще «было мало».
И однажды он заговорил так:
– Со мной что-то странное. Я хочу бегать на длинные дистанции.
Сначала все решили, что Толя попросту спятил.
А страсть к бегу тем временем разгоралась. Толя всерьез участвовал во всех соревнованиях для начинающих. И ведь уже была не юность. И алименты платил по двум каналам. И в своей семье тоже – болели. И вот инфаркт, и только тут плечи Толи обвисли, глаза посуровели, веселье пропало, и плюс та самая небольшая гипертонишка. Весь ассортимент. Груз был найден: Толя Тульцев стал счастлив. Наконец-то. Он так и говорил:
– Тяжело, хоть в петлю. Жизнь жуткая. Я уже не помню, когда я смеялся. Нет больше Толи Тульцева… – И добавил: – Но, ты знаешь, кажется, я наконец-то утолил жажду.
Вот так все и шло. Своим чередом.
Была такая девочка. Валя Чекина. Жила в провинциальном городке, жила без отца, неплохо училась. Провинциалочка. Поступила в институт в Москве. И даже закончила его. Вышла замуж за своего однокурсника Гребенникова. Увлеклась – и вышла замуж за другого. А затем опять вернулась к Гребенникову. И они опять неважно жили.
Была она и нелживая, и неискренняя. Была вне этих слов, сама по себе. И это ерунда, что я так подтасовал факты, чтобы в конце ее как бы наказать за ее переменчивость. Этого нет. Я бы и рассказывать не стал такого… Я считаю, что она счастлива. И всегда была счастлива. Я на этом стою. В этом есть не очень-то выразимая, но очень важная мысль.
Все, кого я ни встречал из «наших», говорили, что Гребенниковы живут плохо. Валю поругивали, но еще больше осуждали самого Гребенникова: «Тряпка, а не мужчина. Слюнтяй. И чего он с ней мучается?.. Оторвал бы разом – и кончено…» Такие вот разговоры.
Я слышал, что живут они по-прежнему в Подмосковье, и что «все у них плохо», и что Валя все еще не может окончить аспирантуру. И оказалось, что так оно и есть. Однажды Гребенников приехал ко мне ночью, и я узнал, как говорится, из первых рук.
Был уже час ночи. Он позвонил в дверь, а я, и жена, и наша дочка спали. Я открыл ему:
– Входи. – И я добавил: – Только тс-с… спят.
Квартира состояла из комнаты и кухни – мы прошли на кухню. Мы сели, закурили, и Гребенников очень спокойным и простым голосом стал рассказывать, что Валя опять его обманывает.
– Она была в Киеве. Там что-то вроде съезда по вычислительным машинам – всю молодежь пригласили…
Для постороннего человека голос Гребенникова показался бы совсем уж ровным и как бы будничным:
– Съезд еще продолжается, а Валя оттуда незаметно уехала. Удрала. Ее там уже нет.
– Ну и что?
– Да ведь и дома ее нет, – все так же буднично проговорил он.
– Где же она?
Он невесело усмехнулся. И молчал.
Я встряхнул головой:
– Ты извини. Я сонный… Рассказывай, рассказывай!
– Да что ж рассказывать. Часть людей вернулась из Киева пораньше. Встретил я на работе Витьку Флягина, встретил вашего Тиховарова…
– Тиховарова? – переспросил я.
– Да… Как, говорю, съезд? То да се. А как, говорю, моя Валя?.. «А она же вернулась. В одном вагоне ехали», – сообщил мне Тиховаров.
– Ну?
– Ну и все. Сказал я Тиховарову: «Пока», – и быстренько домой. Ждал, ждал – ее нет.
– Может быть, задержалась где-то. Например, в магазин пошла…
– Это было два дня назад.
Я молчал. Затем, как бы размышляя, сказал:
– Значит, она где-то здесь? В Москве?
– Да.
– Задача… – сказал я.
Он улыбнулся этакой характерной своей улыбкой – тихой и будто бы даже покорной:
– Только не делай вид, будто ты не догадываешься…
– Я догадываюсь. Ну, разумеется… Я конечно же – и как тут не догадаться, – заспешил, заторопился я.
– Все просто. Она здесь. Она в Москве. Она с кем-то. – И он улыбнулся с той же своей естественностью и простотой: – И я хочу ее найти.
Я все это понимал – да оно и немудрено было, зная Валю! – но вот что мне было неясно:
– А почему ты ко мне пришел?.. Я же ничего не знаю.
– Ну так. Все-таки беда у меня случилась… Совет дашь. Друг все-таки.
Я не мог дать никакого совета. И другом его я не был. Тут было вот что: я и его Валя были земляки, были родом из одного маленького провинциального городка. Вот и все.
– Д-да… Друг – это конечно, это разумеется, – сказал я сочувственно, – но что же я могу посоветовать?!
Я вытащил остатки ужина, налил чаю.
– Давай-ка горяченького…
Из комнаты выглянула жена. На плечи она накинула одеяло – вот так, верхней половиной, и выглянула:
– Что-нибудь случилось?
– Нет-нет, – сказал я поспешно. – Ничего. Спи.
Она сонно щурилась на свет:
– Правда?.. Может, что случилось?
Гребенников улыбнулся ей:
– Нет.
И я сказал:
– Павел зашел к нам переночевать. Вот и все.
– Ты найдешь, что ему постелить? – спросила она.
– Найду.
– Одеяло в шкафчике.
И она ушла.
– Замечательный чай… – Гребенников медленно вертел в руках стакан. – …Замечательный чай. Мне ведь и правда надо бы у тебя переночевать.
– Я так и понял.
– Нет. Не только сегодня. А вообще. Пока я буду ее искать…
– Хорошо, Павел.
И я тоже стал отхлебывать понемногу чай. Теперь я понял: Гребенниковы жили в Подмосковье, и он не хотел терять время на ежедневные поездки туда-обратно.
– Я буду искать ее. Понимаешь – я не хочу время терять.
– Я понял.
– А твои домашние не будут против?.. То есть против…
– Ночлегов?
– Да.
– Нет, не будут. Ну а будут – тоже ничего. Потерпят.
– Стеснять мне бы вас не хотелось. Но мне очень надо ее найти.
Я ничего не стал расспрашивать больше – я постелил ему и пошел спать. Жена спросила сквозь сон:
