Но остались стихи. У меня остались стихи, которые пришли ко мне, когда я полюбил Зяму. Иерофанты, надо отдать им должное, держат слово – они ушли, когда пришли стихи. Мы ведь так договаривались с иерофантами.
У меня остались стихи, посвящены они были прекрасной даме с шестом. И непременно увенчивались вензелем «З. Г.».
Поскольку мы со Стасиком решили стать поэтами, Усиевич первым делом решил выяснить, как строятся карьеры поэтов. Вскоре мой друг принес неутешительный отчет. Получалось, что поэты в разные времена действительно жили. Но жили недолго и умирали чаще всего в нищете, порой в неглиже, иногда даже и вовсе голышом, в ванной Марата. Не в смысле – Марата какого-то там случайного. Сафина, например. Большой теннис – это другое. Гонорары у поэтов ниже, чем у теннисистов, а ниже они потому, что у поэтов их лучшие матчи не публичны. И вообще, это странно – как поэт может оказаться в ванной Марата Сафина? Это же скандал. И не в смысле Марата Казея, хотя мальчик был герой, я настаиваю на этом, и даже, в конце концов, я об этом прошу. Нет, не в ванной Казея, у пионера не было личной ванной. Я имел в виду французского революционного мясника Марата, который, как известно, помылся однажды в ванной в крови, своей. До этого мылся в чужой крови, это престижно считается у политиков, а потом помылся в своей. Не престижно, но, что делать, бывает. В общем, получалось, что поэты долго не живут и карьеры, как таковой, не имеют.
– Как же так?! – сказал Стасик. – Что же теперь, мы должны жить вот так, как эти все?
– Как – так? – спросил я.
– Да вот так! – закричал Стасик, потрясая передо мной своим печальным отчетом – подборкой биографий поэтов. – Мало и… хуёво! Я не хочу, как Пушкин!
– В смысле? – очень удивился я. – Почему?!
– Не хочу, чтобы меня на дуэли убили в живот, не хочу умирать в муках, в долгах! – сказал Стасик.
– Ну, долги… Царь же отдал, – сказал я.
– А муки? Кто отдал? – возразил гневно Стасик. – Я вообще не хочу, чтобы у меня были долги!
– Ну, ладно, – сказал я. – Не хочешь – не надо… Ни у кого не одалживай тогда.
– Не буду, – твердо сказал Стасик. – И сам тоже никому одалживать не буду…
– Ну и все, – сказал я. – И потом, были же и другие поэты, не все же на дуэли…
– Кто? – спросил Стасик. – Ну, кто? Скажи еще – Лермонтов. Ну, кто? Гумилёв? Расстреляли. Маяковский? Застрелился. Кого не расстреляли, тот сам застрелился. Ну, что? Кто не застрелился – тот повесился. Есенин. Скажи еще – Шпаликов! Ну, что, кто еще? Хлебников твой любимый? Он вообще…
– Ну, Расул Гамзатов! – разозлился я из-за Хлебникова. – Что? И поэт прекрасный! И прожил 80 лет!
– Ну, мы же… – Стасик все же сомневался. – Не горцы.
– Поэты всегда горцы! – запальчиво сказал я. – Потому что они… Живут высоко! Так высоко, что другие там жить не могут!
– Так и они сами тоже… Так высоко жить, не особо могут… – печально сказал Стасик.
– Ну, что делать, – вздохнул я. – Да. А как ты хотел? Получить мировую славу, а взамен ничего не отдать? Так не бывает. Если хочешь стать поэтом, надо жертвовать чем-то. А что у поэтов есть? Только они сами. Значит, надо жертвовать собой.
– Ты же говорил, ты будешь импресарио нас двоих! Но я не хочу так, импресарио! – закричал Стасик. – Я не хочу умирать!
Мы со Стасиком помолчали. Мне нечем было его утешить.
Много сказано уже было и написано о том, почему поэты живут именно так, как сказал Стасик: мало и хуёво. Казалось бы, трудно сказать что-то новое по данной теме. Но я смогу. Я прямо и сразу назову трех главных врагов любого поэта и попутно еще развею миф, что враги поэта – власти.
Начну с мифа. Поэтам самим удобнее, чтобы их врагами считались власти. Даже с Пушкиным ту же историю притянули, мол, царь хотел иметь Наталью Николаевну Гончарову и из-за этого унижал всячески наше всё и чуть ли не сам подстроил дуэль нашего всё с Дантесом. Но это не так. Да, Наталья Николаевна действительно это желание вызывала у всех современников – иметь ее, но ведь Пушкин и сам это знал, когда брал ее в жены. Тут что-то не так. Царь ни при чем. Власти поэту не враги. Они, можно сказать, поэту только лучше делают. Отправляют в ссылку в имение – а там у поэта тут же начинается Болдинская осень. За неимением имения могут выслать из страны – а там у поэта тут же Нобелевская премия. Власти поэту помогают стать большим поэтом. Даже в случае с Гумилевым и Мандельштамом, Хармсом и Клюевым – то есть такими поэтами, которых власти физически сгубили, ни за что ни про что, суки, замочили, – это все равно верно. Некоторым поэтам преследования со стороны царей и царьков помогают написать свои лучшие тексты. Некоторым помогают стать не просто поэтами, а героями. А герой должен умереть, это догма. Ну а некоторым, есть и такие, расправа помогает дойти до наших дней, то есть мы знаем их сегодня потому, что их расстреляли, сослали и так далее. Многие ли знают, что был такой поэт – Павел Васильев? А ведь, когда он был живой, многие думали, что он будет круче Есенина. До того как Сталин его замочил, поэт написал:
Тяжелый мед расплескан в лете,
И каждый дождь – как с неба весть.
Но хорошо, что горечь есть,
Что есть над чем рыдать на свете…
Что скажешь, читатель? Ведь за одно это уже можно поэта считать таковым. А упоминают Васильева потому, что Сталин сволочь. Но Сталин – это не главное. Сволочь не может быть главной. То есть может, но не вечно. А поэт остается главным навечно.
А Сергей Клычков? Когда случилась революция, он так поверил в это все, он написал даже, что «самым торжественным, самым прекрасным праздником теперь будет праздник Любви, к зверю, птице и человеку!». Вот человек. А что мы знаем о нем? Что его погубил Сталин? Но разве может коротышка погубить великана? Да, может. Но не навсегда. Все равно люди будут помнить великана, а коротышку забудут. Может, не сразу они это сделают. Но раньше или позже это случится. Поэты – это жертвы, которые всегда переживают своих палачей.
Ну и, конечно, всем поэтам, и тем, кто в ссылке увидел вдруг, что за окном не просто осень, а Болдинская осень, и тем, кто, присев на чемодан, думал, как потратить лучше Нобелевку, и тем, кто, как Клычков и Васильев, сохранились как бабочки в янтаре потому только, что Сталин закатал их в янтарь, – всем им, всем поэтам, власти оказывают самую главную услугу. Они помогают им пострадать. А страдания для поэта – как героин для наркомана. Это главное. Первым делом самолеты. Ну, а девушки? Ну, что девушки… Потом.
Когда я был маленький, я удивлялся – откуда может взяться оливковое масло? То есть как его делают? Ну, понятно, как томатный сок делают, – сожми помидор в руке, и вот тебе сок, на руке и на лице. Виноградинки потверже, но у моего деда, винодела, был такой пресс специальный, дед называл его давилкой, он давил в ней осенью ягоды, чтобы сделать вино. Но оливковые косточки, удивлялся я маленький, они же такие твердые. Сколько ни сжимай их в руке или даже в виноградной давилке – не выжмешь ни капли. Но потом дед объяснил. Он сказал – нужна давилка побольше, потяжелей. Тогда можно выдавить даже из самых твердых косточек – масло. Вот и с поэтами так. Нужна давилка побольше, потяжелей, чтобы из поэтов полилось драгоценное масло, стихи. Вот и вся функция Сталина – он просто давилка, он выдавливал стихи из поэтов. Мы обязаны Сталину Хармсом. Факт.
Умные поэты – хоть, как было сказано выше, поэты близки к музыкантам и потому бывают глупы, – так вот, самые умные поэты всегда понимали все это. Вот Пастернак, например. Не терял время на глупости, делом своим занимался, писал. А вот Мандельштам, когда написал «Мы живем, под собою не чуя страны», прочитал Пастернаку. И умный Борис Леонидович говорит:
– То, что вы мне прочли, Ося, это не литературный акт, это акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал.
Пастернак только поэтому и не попал в давилку для косточек – умный был. Но Осип не послушал совета Бориса. Он отправился на битву со Сталиным. Это была битва чижа с птерозавром. Птерозавр, правда, так и не узнал, что битва была. Он в тот день плохо выспался, снились кошмары, как будто он скоро вымрет, проснулся разбитым, полетел без настроения как-то. А в это время навстречу птерозавру летел чиж, летел с отчаянным боевым криком «ура». А летающий ящер не выспался, ну и зевнул. Вот и кончилась битва. Чиж проебал все, но стал героем. И кто знает, что потом было? Может быть, именно в этот день и началось вымирание птерозавров? Может быть, динозавр отравился чижом? Потому что тот и в животе у него еще какое-то время орал свой крик боевой, нелепый, рифмованный? Да, так и было. Спросите любого биолога в мятом свитере. Птерозавры вымерли, потому их вытеснили птицы. Проглоченные ими птицы их вытеснили.
