А мы, трое, вытаращились на нее, стараясь вспомнить хоть что-нибудь о ней. Ведь мы же встречались с ней в какие-то отдаленные, непонятные для нас времена… Что-то должно же в нас от нее остаться?
Но ни Сандра, ни Хвостик, я по их лицам увидал, не возродили в памяти эту женщину, чье имя мы в себе, как тайну, не ведая об этом, носили всю нашу жизнь.
– Ну садитесь, – произнесла она ровно.
Голос ее и тут, вблизи, был медлителен и глуховат. Она больная, и голос больной. И лицо, и глаза – все у нее было больное. Теперь рядом с ней это стало еще заметней.
Мы, потоптавшись, присели рядком на диван, на самый кончик, чтобы его не замарать. На таком диване мы сидели впервые, как и вообще впервые были в настоящей квартире, среди настоящей мебели. У нас в «спеце» такой мебели, конечно, нет, все привычное, казенное, из досок: лавки, табуретки, столы… А здесь шкаф, так он будто не шкаф, а дворец украшенный, и стол блестящий, словно из камня, и почему-то кривоногий, а диван с белым покрывалом и высокой спинкой, а в спинке – зеркало!
Пока мы озирались, женщина ждала.
Потом она сказала:
– Значит, Кукушкины… – и остановила взгляд на Хвостике.
Что-то ожило в ее лице.
– Да. Мы – Кукушкины, – ответил я, и Сандра кивнула.
– Как же вас зовут?
– Меня – Сергей… А ее Сандра… Ну, Шура, значит… А его имени мы не знаем. Мы зовем его Хвостик.
– Правда, – похвалился Хвостик. – Меня так все зовут.
– Мама! – позвала чуть громче женщина, глядя на дверь, так и оставшуюся открытой. – Мама! Поставь чай! Их же надо накормить.
– Да уже поставила, – ответили из коридора.
Женщина посмотрела на Сандру, на меня и вдруг спросила:
– Твоя тетка приходила? Ну, чтобы я написала бумагу?
– Она не тетка.
– Все равно. Но я ей бумагу написала. Хотя, если честно, я и тебя не помню.
Я промолчал.
– Ты, возможно, не знаешь, что она разыскала каких-то твоих родственников!
Я продолжал молчать. Вот, чего боялся, то и случилось. Странная у меня началась жизнь! Сберегательная книжка, метрика, родственники… Егоров, который отец! И все, все одному мне! Распределить хотя бы на троих, было бы легче!
Кукушкина заглянула мне в лицо и, кажется, поняла, догадалась, что меня разволновало.
– Ты можешь к ним и не ходить, – произнесла. – Я их тоже не видела. Не представляю, какие они. Хотя догадываюсь. Но они знают что-то о твоем отце… Ты же о нем пришел спросить? Об Егорове?
Я помедлил. Но потом решился и сказал «да».
– Тогда поезжай к ним. Я тебе объясню, как их найти.
– А они? – Я показал на Сандру и на Хвостика. Но поправился: – А про них… вы что-нибудь помните?
Женщина покачала головой и устало вздохнула:
– Вас же было столько… Я не успевала считать, не только в лицо заглядывать… Да если бы и заглядывала!
– А почему… – спросил я, напрягаясь. – Почему нас было так много? И почему… нас стали называть не по-нашему? А по-вашему?
Теперь я увидел, что Сандра насторожилась, даже побледнела. И Хвостик перестал глазеть на квартиру, а уставился на Кукушкину. Женщина не ответила. Она опять посмотрела на дверь. Произнесла, не повышая голоса, в пространство:
– Мама! Как у тебя с чаем?
– Сейчас, – прозвучало из коридора. – Поспел, несу. И хоть мы слышали одну маму, мне вдруг показалось, что там в коридоре присутствует кто-то еще. Шаркали чьи-то ноги, поскрипывали половицы, раздавался кашель. Женщина терпеливо ждала, глядя на дверь, а мы глядели на нее.
Пришла мама Кукушкиной, она не показалась нам черной старухой, как там в подъезде, а была нарядной, в красной кофте и красной косыночке, с подносиком в руках. А на подносике, сверкающем, словно серебряный, стояли красивые чашки, прям как в ресторане, даже лучше, и еще чайник, тоже весь разукрашенный, а на отдельном блюдечке небольшие лепешки, мы сразу их, конечно, про себя сосчитали: четыре штуки!
Поднос ее мама поставила на блестящий столик с кривыми ногами и ушла. А Кукушкина налила из чайника чай, всем нам троим и себе, и велела брать блины. Она их так называла.
– Сахара нет. – Она оправдывалась, будто была перед нами виновата. – Но блины из мороженой картошки, сладкие… Может, вам понравятся. Их почему-то дерунами зовут…
Сандра и Хвостик по блину взяли, а чашки брать опасались. Они смотрели на меня. Все-таки я уже один раз ел из такой посуды, а они не ели ни разу.
Я старался изо всех сил, осторожно взял чашку, но тут же плеснул чай на пол. И с испугом посмотрел на Кукушкину.
– Ну, конечно, – сказала она спокойно. – Он же горячий! Не обжегся?
Господи, о чем это она? Тут как бы чего не замарать да не разбить! А об нас уж речи нет! Лучше бы я обжегся, да пол не замочил. Ведь уйдем, а кто-нибудь подумает: «Ну что с них взять… Они и чашку-то не умеют держать! Недоделанные какие-то!»
Теперь я держал чашку двумя руками и сразу увидел, что Сандра и Хвостик тоже держат чашки двумя руками и дуют на кипяток.
– А вы налейте в блюдечки, – подсказала Кукушкина.
Дальше мы пили уже без происшествий, а мама Кукушкиной еще приходила два раза и каждый раз приносила на тарелочке по четыре блина. Она их где-то там в кухне пекла. А еще там чьи-то ноги в коридоре все шаркали и шаркали.
Я подумал, что если бы я лично пек или кто из наших, мы бы сперва сами нажрались на кухне, а потом бы подумали, угощать каких-то приходящих или лучше не угощать! Мало ли народу по городу-то шастает! Блинов мало, а их, то есть нас, вон сколько! На всех продуктов не хватит!
А Кукушкина сказала, посмотрев на дверь:
– Ну, хоть немного-то сыты? Вот и хорошо. Девочка, поди, закрой дверь, а то дует, – и Сандра закрыла. – А теперь я отвечу на ваш вопрос… Почему вас было много… Да потому, что ваших, ну, родителей было много… Там…
– Где? – спросил я в упор. – В тюрьме?
Она не отвела глаз. Но замялась:
– Да. И в лагерях тоже.
– А почему их было много?
Она молчала.
– Они все были врагами?
И тут мама Кукушкиной произнесла из-за нашей спины, мы не заметили, как она объявилась:
– Да ее саму записали во враги… Из-за вас, между прочим! Там позвонок и перешибли!
– Мама, – сказала Кукушкина ровно. – Я тебя прошу!
Но мама будто осерчала и стала быстро говорить, что она свою дочь предупреждала, что это плохо кончится!
– А когда ее взяли и стали допытываться, зачем она вас засекретила, и она ответила, что вовсе не засекретила, а дала вам свою фамилию, потому что вы не помнили собственных, а они ей не поверили! И стали бить! А потом выпустили, когда в инвалида превратили… И вы тут! И ходите, и ходите! Хоть бы пожалели ее! Ведь она из-за вас пострадала!
И мама ушла. На этот раз в сердцах даже дверью хлопнула, но так сильно, что дверь открылась.
Мы испуганно молчали, а Кукушкина побледнела еще сильней.
– Да ладно, – отмахнулась, – сидите… Она не на вас это… Она вообще…
– Они вас били? – спросил я. – За нас, да?
Кукушкина сказала Сандре:
– Девочка, поди закрой дверь… Обычно мы с открытой дверью живем. Но что-то похолодало.
А пока Сандра ходила и закрывала, она уже успокоилась. Только бледность не прошла. Она посмотрела на Хвостика и вдруг оживилась:
– А вот его я помню. Он до моего ареста за два дня был. Но у него и правда не было ни имени, ни фамилии.
Кукушкина с оглядкой на дверь прошептала:
– Вы небось к товарищу Сталину хотите попасть?
– Мы к нему не попали, – ответил я.
– И не надо! Не надо!
– Почему?
Она пожала плечами и покосилась на дверь:
– Лучше сходи к своим родственникам… Тут две остановки… на метро…
– А на метро разве разрешают? – удивился я.
– Ну, а как же! Купи билет и езжай, я вам на билет денег дам! У вас же ничего нет?
– У нас сто тыщ есть! – вдруг выпалил Хвостик. – В книжке!
Кукушкина не удивилась. Она нарисовала на бумажке план, как мне найти родственников и как к ним доехать на метро. Остановка «Дворец Советов».
Про Дворец Советов мы учили в школе, он выше всех в мире, а на нем Ленин с протянутой рукой, а на руке у Ленина аэродром, в голове у Ленина зал заседаний для товарища Сталина!
– Нет, – возразила Кукушкина, посмотрев на дверь. – Вы Дворца не увидите, его нет… Но там совсем недалеко… Поезжайте! А насчет книжки я знаю, и я говорила вашей тете или как ее, что не нужна вам эта книжка! Зачем вам такие деньги?
– Бухарик хлеба купим! – сказал Хвостик. – А может, и еще пайку! Если останется!
Кукушкина посмотрела на него задумчиво. В глазах засветился дальний такой теплый-теплый свет.
– А ты, Кукушонок, сказки читаешь? Ну, вот я тебе расскажу. Сказку про слона и про маленькую-маленькую мышку. Встретились они на улице, слон и говорит: «Чего это ты такая маленькая? Надо больше есть! Вот смотри на меня: я много ел и вон какой вырос!» Мышка вздохнула и прошептала: «А я долго болела»… Впрочем, это я про себя… – закончила Кукушкина, вздохнув. – Ну, а хлеб-то, конечно… Там, кстати, касса та самая, где эти деньги положены, рядом с домом… На противоположной стороне. Только дорогу перейти.
