Ознакомительная версия.
Тут трудно сказать, были ли это мысли Ольги, уловившей в небе вибрации Земли, или Земля сама углядела в иллюминаторе лицо одной из растерянных женщин, со страхом смотрящей вниз, на нее, Землю. Но было как было. Мысль вошла в самолет, и люди притихли, сжались… Им предстояла посадка. Встреча с Землей. И они ее боялись.
Уже ожидая выплывающих из преисподних глубин чемоданов, Илья Петрович спросил, встречает ли кто-нибудь Ольгу. Хотелось сказать «да», это был бы правильный ответ для благополучной женщины. И она даже заколебалась, не соврать ли.
– Увы! – ответила она. – Сейчас буду искать, с кем бы спариться на машину. Одна боюсь.
– Спарьтесь со мной, – ответил Илья Петрович. Хотя по маршруту удобней было бы забросить его на Савеловский, а потом ее – в Марьину рощу, но поехали сначала к ней. Возле подъезда она попросила:
– Поднимите меня на этаж. Я боюсь одна в лифте.
Уже возле двери она протянула ему руку, готовясь сказать все причитающиеся слова. Он взял ее руку, пригнул к ладони ее пальцы, потом взял и притянул к себе. Поцелуй получился, можно сказать, юным и страстным.
– Войду? – тихо спросил он.
– У меня дочь, – ответила она. – Она меня ждет.
– Больше никто не ждет?
Она ничего не сказала, потому что обиделась на вопрос, ответ на который и так был ясен.
– Телефон, – сказал он.
Она назвала и увидела, что он не записывает, поняла, что это так, соблюдение элементарного приличия после такого поцелуя. Но не будешь же настаивать на написании. Совсем бездарно.
Илья Петрович со вкусом поцеловал ей ладонь и ушел, а она стала открывать дверь: сейчас на шею кинется Манька, а потом пойдет потрошить чемодан… Но в квартире было тихо. Конечно, уже первый час ночи, но как она могла уснуть?
Бросив чемодан у порога, Ольга ринулась в спальню, но, уже открывая дверь, она поняла, что делать этого не следовало. Еще с порога она учуяла чужой запах в доме, некую кислость воздуха в прихожей, но объяснила ее тем, что Манька запустила квартиру, этого от нее вполне можно ожидать. Так подумала, и ринулась, и дверь открыла, а могла бы, идиотка с коридорными поцелуйчиками, сообразить все хоть на секунду раньше.
Они сладко спали, обхватив друг друга руками, – дочь и парень с не очень чистыми ногами и давно, видимо, с детства, не остригаемыми ногтями. Горел ночник. Светила луна. На тумбочке стояла пустая бутылка от какого-то – издали не прочесть – вина. Манька была голой и выглядела большой, вполне разработанной женщиной, никаких там поджатых коленок и заломленных от смущения локотков. Вот парень с ней, тот как раз выглядел в любви случайным дебютантом по некоторой жалкости позы плюс – опять же! – пятки и ногти. Они даже не пошевелились от скрипа двери. Манька сопела громко, даже с некоторым клокотанием в горле, а ее возлюбленный подсвистывал ноздрей. Ольга закрыла дверь и рухнула на диван. Не то что ее это удивило и возмутило… С тех пор как она унюхала запах зовущей плоти в собственном дитяти, она уже была готова к этому. Она даже пыталась сказать Маньке, что, если дойдет до дела, надо быть осторожной… Но дочь крикнула, что не надо учить ученого и вообще…
– Не смей говорить со мной об этом!
Ольге это даже понравилось. Это был хороший признак: не говори – значит, нет нужды. Почему она не подумала о том, что дочь прошла уже эту школу и мать припозднилась со своими поучениями? Но этого быть не могло! Где? Когда? С кем?
Сейчас Ольга была потрясена тем, что дочь, зная о приезде матери, сочла возможным таким образом ее встретить. Что ее просто вынесли за скобки как величину малосущественную, иначе как все объяснить? Ольга так и лежала в темноте, настолько оглушенная, что не было сил раздеться, умыться, внести из прихожей чемодан или там заорать благим матом и сдернуть этого когтистого сопляка, сдернуть так, чтоб он ударился затылком об пол (Ольга просто слышала этот звук хряснущего черепа). Ее оправдают. Манька несовершеннолетняя, а мать в аффекте.
Дочь вышла в уборную, шла теплая и сонная и увидела Ольгу, которую освещала полная луна.
– Ма, ты чего? – хрипло спросила Манька. – Ты же должна была завтра!
Ольга включила торшер. Как же хороша была дочь в этой своей молодой голости, стоит и светится, как Бог ее создал. Почему-то это смягчило Ольгу, и хотя мозг бунтовал, душа как бы шепнула ему: «Пусть. Это уже случилось».
– Он кто? – спросила Ольга.
– Сейчас, – ответила Манька и побежала все-таки сначала в уборную, громко поструилась, вернулась уже в материном халате и села напротив в кресло.
– Ты рухнула? – спросила она Ольгу, и в голосе ее были сердечие и сочувствие. – Бедняжечка… Я правда думала, что завтра. Хотела все-все убрать… Чем это у нас кислым пахнет? Хорошо было в Париже?
– Не возвращалась бы, – ответила Ольга, но почему-то вспомнила этого чертова араба с его сладким духом. Полезли в голову мысли о сравнительности запахов. «Я понимаю, – подумала Ольга. – Я боюсь с ней говорить про это. Хорошо бы мне пересидеть в кухне, чтоб парень собрался и сгинул. Я бы выкинула белье и все забыла».
– Это Вовка, – сказала Манька. – Ты его знаешь… Он ушел после восьмого… Сейчас зарабатывает нечестным трудом на откос от армии.
– Что значит нечестным? – спросила Ольга.
– Это я фигурально! Торгует чем Бог пошлет… Еще у него есть команда по дверям. Ставят металлические. Если не наберет денег на откос, уедет в Питер на время, чтоб потеряться… Там у него бабушка. Правда, она сбрендила на Ленине и может Вовку не понять. Но Чечня – аргумент, а Вовка все-таки внук. Он попридуряется перед ней… сходит на «Аврору» там или я не знаю куда? Мне его разбудить?
– Куда же ночью? – ответила Ольга. – Еще прибьют… Угрызайся потом.
– У него пистолет, – сказала Манька. – Но, конечно, пусть поспит.
И она спокойно так встала и ушла, и Ольга вдруг поняла, что как-то плавно, почти без толчков и вибраций въехала в новую для себя ситуацию.* * *
Она не задала дочери ни одного существенного вопроса. Хотя бы такого: любит ли она Вовку? И давно у нее с ним? И предохраняется ли она? Маня сбила ее с толку абсолютно спокойным поведением, и Ольга подумала: «Это же надо так! Случись такое со мной…» Она вспомнила, как пришла тогда, в свой шестнадцатый год, как закричала с порога дурным голосом, а мама, царство ей небесное, поняла все сразу, как будто ничего другого и не ожидала. Как звонила в милицию, а Ольга потом водила милиционеров к старой парковой эстраде и показывала место, будто здесь . Никто не уличил ее во лжи, а она так этого боялась. Потому что ложь ее была лучше, во сто крат лучше той правды, что с ней случилось. Эту правду со штабом и Юрием Петровичем надо было скрывать и скрывать, потому что это еще стыднее… «Почему стыднее? – уже сейчас подумала Ольга. – Почему? Потому… Я на самом деле не сопротивлялась. Я сама за ним пошла. Как шла за ним собирать металлолом, мести в субботник улицы, потрошить на овощной базе капусту, ну и лечь смогла, когда позвали». К горлу подступила тошнота, как тогда, когда она плела милиционерам про насильника. Мифический, он как бы освобождал ее от греха внутреннего, греха рабства и покорности… Счастливая Манька! Где бы она ни нашла этого немытого Вовку, она сама его нашла. Почему-то думалось, что в их детском романе водила Манька, а мальчишка просто собачка на веревочке. Хотя кто его знает? А могла бы спросить, могла…
К утру Ольга уснула, стянув со спинки дивана плед. Проснулась, когда дочь провожала идущего на цыпочках Вовку. Сквозь ресницы, чтоб они не увидели, что она не спит, обратила внимание, что парень оказался высок и строен, что у него красивые вьющиеся волосы и на боку правда болтался пистолет. Уходил он тихо, по-кошачьи, а дочь осторожно закрывала дверь. А чемоданы так и стояли нераскрытые в прихожей. С чего она взяла, что Манька перво-наперво кинется к ним? Она хорошо, со вкусом одевала дочь, но барахольщицей та не стала. В ней была кулибинская кровь, на которую Ольга злилась, а сейчас вдруг как бы увидела иначе, и ей понравилось, что она в этой своей части папина дочка.
Толчок, который произвела в жизни Ольги Маня, оказался все-таки посильнее, чем «Фауст» Гете! Во всяком случае, Илью Петровича из головы выдуло напрочь. Поэтому, когда он позвонил уже утром, Ольга не сразу сообразила, кто он есть. Понял ли это Илья Петрович, уловив в голосе Ольги заминку, неизвестно. Может, объяснил ее тем, что женщина укрощала звук телевизора или выключала чайник. Илья Петрович предлагал встретиться тотчас.
– Слышите, чем гремлю? У меня прекрасные квартирные ключи, – сказал он.
«Без обиняков, – подумала Ольга и запуталась в слове, не зная, куда поставить мысленное ударение. – Вот что значит пользоваться словами не из своей жизни».
– Имеется в виду, что я тут же срываюсь с места и бегу? – ответила она грубо, как из всех своих мужчин могла бы ответить только Кулибину.
– Именно это и имелось, – засмеялся Илья Петрович, игнорируя грубость, опять же как делал это Кулибин.
Ознакомительная версия.
