Ознакомительная версия.
Собственно мастерская, или «пространство для творчества» – как его называет нынешний хозяин дачи – занимает приблизительно половину бывшей оранжереи, остальное завалено всевозможным дачным хламом – старой мебелью, одеждой, фантастических размеров чемоданами и перевязанными шпагатом пачками книг. В центре того, что осталось, находится деревянный поворотный круг, сделанный когда-то самим Панком Петровым из половины кабельного барабана. Этот круг, служащий постаментом для модели, с трудом, но может поворачиваться вокруг своей оси, предоставляя на обозрение скульптору любой интересующий его ракурс. Метрах в трёх от круга прямо на полу располагается глыба из неизвестного мне материала высотой с человеческий рост, от которой, надо полагать, скульптор в ближайшее время собирается отсечь всё лишнее. Остатки свободной площади занимают продукты творчества – разновеликие изваяния, в которых не всегда однозначно, но всё же угадываются женские фигуры, почему-то все как одна приземистые и пузатые.
В момент, когда мы, щурящиеся от непривычно яркого света, заходим в мастерскую, на кругу, широко раскинув руки, стоит обнажённый по пояс незнакомый мне молодой человек. Напротив него – Панк Петров в грязном халате с засученными по пояс рукавами, а чуть поодаль, меж двух статуй, плотный молодой мужчина с круглым розовым лицом и маленькими влажными глазками. На мужчине надето не застёгнутое длинное чёрное пальто, из-под которого выглядывает огромный усыпанный каменьями крест, чей вид воскрешает в памяти Татьянину историчку.
При нашем появлении молодой человек на кругу принимает обычную позу и проворно облачается в висевшую до этого на стуле длинную белую рубаху без пуговиц. Когда он, уже одетый, покидает место, на котором стоял, становится видна торчащая примерно из середины круга Т-образная деревянная конструкция. Мужчина в пальто, складывая пальцы в замок на выпирающем из пальто брюхе, молча поворачивается в нашу сторону всем телом.
– Это мои друзья, – представляет нас Панк Петров, – Валерий и Татьяна.
Делаю приветственный жест рукой (Pies!). Обозначенный мужчина реагирует на него странно: продолжая молчать, смотрит на нас, словно посетитель зверинца на экзотических тварей – с нескрываемым детским любопытством в глазах.
– Добрый вечер, – говорю я, протягивая руку.
– Отец Матвей, – будто очнувшись, отзывается он, – а это, – он показывает рукой на парня на кругу, который успел поверх рубахи надеть ещё и какой-то несуразный пиджак, – Серафим. Наш служка.
Пожимаю по очереди сначала пухлую мягонькую ладошку отца Матвея, которая с мороза кажется горячей, а затем узкую и холодную Серафима. Татьяна ограничивается пожеланием доброго вечера обоим и кивком головы.
Как обычно бывает в случаях, когда рядом оказываются незнакомые люди, повисает неудобное молчание.
– Мы обсуждали мою новую работу, – нарушает его Панк Петров, – для церкви.
– Для чего, не понял? – переспрашиваю я.
– Для церкви… – отвечает тот и отводит глаза.
– В Пушкино строится храм Вознесения Господня, – берёт слово отец Матвей, – я курирую внутренне убранство. Нам удалось кое на чём сэкономить, поэтому принято решение украсить южный неф скульптурной композицией. Мы с Олегом как раз обсуждали её состав.
Всё ещё не понимая, что происходит, смотрю на вчерашнего безбожника и не могу сдержать удивления. На моём лице, должно быть, даже ничего не смыслящий в физиономистике мог бы с лёгкостью прочитать: «И как же всё это понимать, дорогой товарищ?» Но дорогой товарищ будто бы ослеп – стараясь не встречаться со мной взглядом, делает вид, что всё в порядке.
– В центре будет, естественно, распятие, – не обращая внимания на наши гляделки, продолжает отец Матвей, – по обе стороны от которого будут стоять коленопреклонённые фигуры Иосифа и Марии. Возможно, за ними будут стоять святые, также приклонившие колени перед сыном божьим, но это ещё под большим вопросом, смета у нас не резиновая. Осталось решить, как быть со святым духом…
На полуслове он замолкает. Похоже, в его расширяющуюся книзу голову залетела какая-то важная мысль. Упёршись взглядом в Серафима, который, пользуясь моментом, слез со стола и придвинулся вплотную к калориферу, стоит он молча и недвижимо, подобно окружающим его статуям.
«Завис, – думаю я, – плохо дело…»
– Прошу прощения, – неожиданно подаёт голос Татьяна, – можно попросить чего-нибудь горячего попить, а ещё лучше выпить. Я замёрзла очень.
Услышав заветное слово, Панк Петров удаляется куда-то за статуи. Через секунду оттуда, куда он скрылся, раздаётся звук падающего на пол тяжёлого предмета и негромкие матюги.
– Это не очень-то вежливо, девушка, перебивать старших, – с укоризной произносит спустившийся с небес ОТЕЦ Матвей, – особенно когда те духовного звания…
– Я думала, вы закончили, – отвечает Татьяна спокойно.
– Нет, я не закончил, я сделал паузу, задумался… – хмурится отец Матвей, – а вы меня с мысли сбили…
Я вижу, что они с отцом Матвеем встречаются взглядами, и что в глазах у обоих ни капли уважения друг к другу.
– Ну, извините, – примирительно говорит Татьяна, – в следующий раз дождусь, пока вы кончите, обещаю.
Появляется Панк Петров с парящей эмалированной кружкой, на ручку которой намотан непрезентабельного вида носовой платок. Не снимая перчаток, Татьяна принимает из его рук дымящий источник тепла.
– У меня он уже был готов, – виновато поясняет Панк Петров, – я просто забыл про него, чёрт…
– Не ругайтесь, Олег, – одёргивает его отец Матвей.
– Прошу прощения, – отвечает тот с неестественным поклоном в его сторону и, обращаясь к нам: – давайте тоже чаю попьём, я сейчас табуретки принесу.
Не дожидаясь нашей реакции, он снова скрывается в статуях.
– Ну, чаю, так чаю! – бросаю я ему вслед, но он не обращает ни малейшего внимания на мой сарказм.
Всё дело в том, что здесь, в подвале, хранятся буквально тонны самодельного вина, различных настоек и наливок, некоторые из которых остались ещё с генеральских времён. Распитие какого-нибудь сливового или грушевого, или даже рябинового вина до сегодняшнего дня было обязательным пунктом посещения мастерской, а теперь вот, на тебе – чай.
Когда мы шли сюда по заснеженной улице Марины Цветаевой, одной из моих мыслей было, что мы непременно выпьем сейчас красного из высоких, больше похожих на мензурки, стаканов, потом Панк покажет нам что-нибудь новенькое, и мы это новенькое будем долго и восторженно обсуждать, потом, когда винный хмель захватит мозг, станем говорить об искусстве в нас и наоборот, потом об искусстве вообще, пока хозяин не станет предлагать Татьяне ему попозировать, разумеется, в первородном состоянии… Но всё выходит по-другому.
Мы рассаживаемся на принесённые Панком Петровым табуретки вокруг постамента, на котором недавно стоял Серафим. Усилиями хозяина на «столе» появляется чайник и кружки, такие же убогие, что и та, которую он принёс Татьяне. В качестве закуски нам предлагается нечто среднее между бубликами и сушками. Я выкладываю на наш с Татьяной вклад в общий стол – вафельный тортик, приобретённый в ларьке у станции Болшево. Слуги божьи, как и полагается, принесли в гости только свои тела.
– Я думаю, вопрос со святым духом достаточно понятен, – неуклюже разливая кипяток по кружкам, говорит хозяин, – обычно его изображают в виде голубя, как, например, а Исаакиевском соборе.
Отец Матвей, который в этот момент только-только пригубил божественный напиток, кивает в ответ, но как-то неуверенно.
– Но у нас не к чему его крепить, – кривясь от горячего, сообщает он, – разве что между стен на растяжках…
– Может, лучше, на длинную такую спицу нанизать, – предлагает Панк Петров, – с резьбовым концом. Спицу в цвет стен покрасим – незаметно будет – а сверху навертим птицу.
– А что, это мысль! – оживляется заскучавший было отец Матвей. – Палку, то есть, спицу только надо потоньше…
– А центр тяжести сместить птице в зад, для устойчивости… в смысле, в гузку…
Мне представляется голубь со смещённым в гузку центром тяжести, и этой же частью насаженный на длинную металлическую спицу. Пернатый в моей фантазии выходит с растопыренными в стороны крыльями, открытым клювом и донельзя выпученными глазами. Непроизвольно улыбаюсь – хорош святой дух, ничего не скажешь.
– Мне кажется, лучшая аллегория для изображения святого духа – это луч света во тьме, – слышу я голос моей спутницы, – почему бы вам не придумать что-нибудь подобное, а?
Воцаряется молчание. Отец Матвей переводит на источник звука, то есть на Татьяну, недобрый взгляд. Панк Петров шмыгает носом и отворачивается.
– Вот вы опять нас перебили, девушка, – с напускной укоризной произносит первый, – простите, как вас?
Ознакомительная версия.
