Мужчины в жилетках, дохрустев синими яблоками, взялись за руки и кругом пошли вокруг молодых, выбивая сапогами пыль из плотно утрамбованной свадьбой земли. Грянули чернобородые музыканты в картузах. На этот раз музыка была веселая и озорная. Хоровод перерос в огненный искрометный танец, вихрем закрутившийся вокруг жениха и невесты.
В небе показалась точка… Она быстро росла и вскоре превратилась в странную композицию – деревянный колодезный журавль с привязанной к носу цепью, на которой болталось металлическое ведро, держал зацепленный уключиной цирковой обруч. На обруче сидела, покачивая босыми ножками, прелестная юная акробатка в белом бальном платье. Она весело помахала свадьбе рукой и жестом пригласила к себе… В небеса… Танец к этому моменту достиг своего апогея. Вихрь дорожной пыли поднялся над землей и взял в кольцо молодых. Медленно, держась за руки, они поплыли над бушующей внизу свадьбой навстречу деревянному журавлю. Вслед за ними из пылевой воронки вынырнула белая ворона в кроваво-красной ермолке и устремилась вдогонку. Достигнув обруча, она подтянула под себя рыжий крендель своего хвоста и решительно приземлилась в самый центр воздушной композиции – к девочке на плечо. Вся компания, сделав прощальный круг над родным местечком, стала подниматься еще выше, совсем близко к перламутровым облакам. Потерялся из виду пыльный вихрь… Где-то далеко внизу осталась гулять свадьба… Постепенно растворилось и исчезло в легкой воздушной дымке их родное местечко. Из поднебесья поверхность земли напоминала расстеленное во всю ширь самодельное лоскутное одеяло, в котором разноцветные страны-лоскуты были сшиты между собой крупными портняжными стежками. Вдоволь насмотревшись вниз, они выстроились в клин. Любознательная ворона летела впереди, регулируя хвостом воздушный поток. За ней, равноудаленно, по обеим сторонам, следовали журавль с девочкой на борту и молодые, сначала счастливая невеста, со свистом рассекая воздух колодой свадебного платья, а потом уж и зеленорукий жених с раскиданными по ветру пейсами. Их курс лежал на запад, к океану…
…Призывая на помощь богатое воображение, используя весь отпущенный ему арсенал мимики, жестов и звуков, Армен продолжал сюжетное повествование, пытаясь изобразить статую Свободы с горящим факелом в руке и кружащий над статуей дельтаплан… Ким смотрела, как завороженная, слегка приоткрыв рот…
– Нью-Йорк, – выдохнула она, – е-е…
Внезапно Армен с горящими глазами вскочил с кресла, раскинул в стороны руки – дельтаплановы крыла, словно на самом деле стал собственным мультипликационным персонажем, и… И тут погас экран видеомонитора, фильм в салоне закончился, и на какое-то время они оказались в полной, абсолютной темноте… Дельтаплан сложил крылья, прицелился и обрушился со всей высоты полета в мягкую посадку комфортабельного кресла Ким… Сердце режиссера бешено заколотилось, к горлу подступила горячая волна, кровь прихлынула к лицу… Он нежно и сильно схватил Ким за плечи, развернул к себе, нашел своими губами ее губы и впился в них, почти теряя сознание… Она не стала вырываться и ответила на поцелуй… Так же глубоко и нежно… И он почувствовал, как она вдруг мелко завибрировала всем телом. Он сунул руку ей под юбку и почти сразу ощутил голую кожу. Там заканчивались чулки с широкой ажурной, на ощупь, каймой. Он продвинул руку дальше и почувствовал, что там влажно… Она тоже, словно в беспамятном бреду, положила свою руку к нему на ширинку, туда, где уже все рвалось и лопалось в безудержном и безумном желании…
Зажглось дежурное освещение… Ким резко отпрянула и перевела дух.
– Зэтс ит… – выдохнула она.
Мыриков оглянулся, ощупал острым взглядом пустующее Арменово кресло и перевел взгляд дальше, пытаясь пронзить недремлющим чекистским оком непрозрачную перегородку, за которой в полной темноте развернулась поднебесная трагикомедия с режиссером и исполнителем главной роли в одном лице.
Ким посмотрела на часы. До конца полета оставалось около двух часов и одна кормежка.
– Нью-Йорк, – сказала она, пытаясь быстро прийти в себя. – Ту ауарз, – и подняла вверх два пальца…
…Америка возникла внезапно… Просто разом разошлись облака над краем Атлантики, и взору их открылась удивительной красоты панорама. Стена домов-великанов примыкала прямо к берегу океана. Гудзонский залив, изогнувшись в реку, плавно нес соленые воды под нависшим над рекой Бруклинским мостом и омывал небольшой островок, сухое пятнышко, совсем недалеко от берега. На пятнышке этом возвышалась величественная женщина. В одной руке она держала факел, другой – прижимала к своему бронзовому телу огромную книгу. Голову статуи венчала зубчатая корона.
…Воздушный клин замер, пораженный ее гордым величием. Молодые вопросительно посмотрели друг на друга. Ворона тявкнула и слегка помахала хвостиком, так, на всякий случай. Журавль тряхнул ведерком и скрипнул уключиной. Лишь юная акробатка совершенно не удивилась, как будто заранее точно знала конечный маршрут небесного путешествия. Она улыбнулась и приветливо помахала статуе рукой. Внезапно облачко, возникшее неизвестно откуда посреди ясного неба, налетело и окутало голову статуи. Так же внезапно и растворилось, осев в Гудзон. Теперь статую венчала другая голова. Это был старик. У него были седые кудри и тонкий с горбинкой нос. Голова была живая. Глаза улыбались, а один глаз даже ухитрился задорно подмигнуть путешественникам. Факел в бронзовой руке старика вспыхнул и разгорелся веселым огнем. Огонь брызгал в стороны горячими белыми звездочками, они ненадолго зависали в воздухе и затем падали в Гудзон, шипя в соленой воде.
Клин распался… И теперь, уже в отдельности, каждый из них совершил пару медленных облетов вокруг старика… Здесь воздушная трасса для каждого заканчивалась. Пришла пора определяться…
Молодые снова крепко сцепились за руки, подлетели к журавлю, прощально погладили его по деревянной шее, пощекотали над хвостом у подлетевшей вороны и подправили ей сбившийся от встречного ветра кружевной воротничок. Девочку на обруче они обняли по очереди и крепко расцеловали. Мендельсон затеял в воздухе свой марш, воздушный поток легко подхватил тела молодоженов и, снова раздув в стороны курчавые пейсы жениха и фату невесты, повлек их за собой, назад, к океану… Факел в руке статуи постепенно угасал…
….Ким вышла в салон и натужно улыбнулась в сторону Мырикова. Сашка продолжал досматривать предпохмельный сон. Армен, не глядя на Мырикова, медленно прошел к своему креслу и, пребывая в задумчивости, не стал садиться… Температура его была еще слишком высока, чтобы поставить последний крест.
– Сейчас или никогда… – твердо сказал он сам себе.
Безумие не хотело отпускать, оно вернулось к нему с новой силой.
«Будь что будет, – обреченно подумал он. – Черт с ними, со всеми… – С кем – «с ними», времени додумывать не было. – Никаких спецэтажей… Здесь и сейчас! И если получится, пусть это будет лучший день в моей черножопой жизни…»
Неожиданно в голову пришла по-идиотски несвоевременная мысль о том, что впервые за всю жизнь он думал сейчас по-русски, а не по-армянски. И последняя мысль, о той, предпоследней, и эта, теперешняя – о той, прошлой – тоже были по-русски.
– Ким! – глухо произнес он…
– Чего тебе? – очнулся от забытья Сашка Ким…
– Ким! – повторил он ее имя, не слыша и не видя Сашку… – Можно уан минут?
Мыриков напряженно следил за развитием событий, Сашка Ким снова провалился в сон… Армен резко направился к краю салона и зашел за перегородку. Туда же, с послушным вопросом в глазах зашла она… На этот раз слов не было… Он сильно, но не грубо схватил ее левой рукой, правой распахнул дверцу туалета и просто втолкнул Ким туда, захлопнув за собой дверь. Ее испуг длился лишь первые три секунды, пока он ненасытным взглядом раздевал ее. И тут глаза ее затянуло поволокой, все тело пробила сладостная дрожь, и она подалась к нему навстречу покорной и страстной самкой…
…И пока он бился в ней, молодым, яростным, влюбленным зверем, он что-то говорил, он вышептывал самые ласковые слова из всех, что знал на этом свете. И била горячим гейзером его огненная кровь, и натягивалась до надрыва его упрямая стальная жила, и никто и ничто не могло сравниться в этот миг с его счастьем. Потому что счастье его это действительно было таким…
…Когда все уже было позади, они стояли еще какое-то время, так… не в силах расцепить объятий, переваривая этот бешеный смерч, в который их всосал, а потом плавно выпустил из своих алюминиевых объятий этот большеголовый пан-американец, красавец, лучший в мире…
Наконец Ким опустошенно выдохнула:
– Инкредбл! Итс джаст риллы… риллы инкредбл… Ю ар дивайн лавер…
Она быстро поправила волосы, заправила блузку и выскользнула из туалетной комнаты. Через минуту вышел Армен…
«Что же, интересно, она сказала? – подумал он серьезно, правда, без особого уже теперь волнения… – Может, насчет денег? Надо будет потом отдать ей документ Дэвида… Ни хера понять не могу… Да! И телефон ее не забыть, нью-йоркский…»
