Страхолюдина себе уже четвертый стакан заказала. А платить кто будет? Ладно, сижу ровно, помалкиваю. Тут красавица, перебрав в памяти все «светлые моменты», которых раз-два и обчелся, перешла к вопросам. А у тебя как? Это она к страхолюдине обратилась? А та ей: «Так я уже рассказала, просто ты не слушала!»
Тут я мальчишку с цветами и увидел. Благо сидели за уличным столиком. Подозвал пацана, и он обеим моим спутницам по букетику вручил. От моего имени. Содрал, правда, гад, втридорога. Пришлось платить, кто ж перед бабами торговаться станет.
Букетики девочек расслабили. Они даже помолодели, хотя какие наши годы. А красавица и вовсе хихикнула: «Ты до сих пор в меня влюблен?» Насмешила! Я хмыкнул, а страхолюдина пятый мартини заказала. Красавица совсем разошлась, букетик ее нехило подзадорил, поехали танцевать, говорит. Поехали.
Двести до «Солянки».
Потоптались в очереди на входе. Королева наша начала даже сомневаться, что мы пройдем. Я мечтал, чтобы страхолюдину отсекли. Но заносчивый дохляк на входе впустил всех.
Букеты и сумочки сдали в гардероб. Поднялись. Народу – кот наплакал. Самое начало вечера. А может, место из моды вышло, пока мы взрослели и начали стареть. Так и понимаешь, что стал папочкой. Не по наличию деток и не по плеши и плохому стояку, а потому, что перестаешь быть в теме.
Пристроились у бара. Страхолюдина клювом своим утиным повела и в мою руку когтями разрисованными вцепилась. У нее это, наверное, называется сексуальным поведением. Типа я от этого завестись должен. Да я даже девственником от такой херни не заводился.
– Я угощаю! – разинула клюв страхолюдина.
Широкий жест. Спасибо, конечно. Валяй, если охота.
Красавица улыбнулась почему-то виновато и тоже согласилась.
Выпиваем, осматриваемся. Чувство, будто родственники из провинции приперлись и ты обязан их выгуливать. Долгие паузы, никаких общих тем.
Думаю уже, как бы слиться незаметно. Проверяю телефон – жена вроде не звонила. Сама, наверное, где-нибудь шляется. И тут к нашей красавице какой-то дрищ подваливает, модненький такой, узкие «правильные» брючки, пиджачок «правильного» цвета, купленный в каком-нибудь невъебенно «правильном» магазинчике, очечки тоже «правильные». И вот он весь из себя с места в карьер давай петушиться. С барменом шуточкой перекинулся, ладошкой по барменской лапе шлепнул, типа «дай пять». С барменами только хвастливые ублюдки треплются, типа они тут завсегдатаи, свои в доску. Бармены таких презирают, подыгрывают ради чаевых, а потом руки моют с мылом. Я-то знаю, проработал месяц в одном кабаке, пока не турнули за неучтивость с посетителями.
Гляньте, она уже с ним вовсю болтает, орет что-то в ухо, хоть музыка еще не очень громкая, вполне можно нормально разговаривать, не облизывая барабанную перепонку собеседника.
Обидно стало. Стрельнул у страхолюдины «Вог» с ментолом. Шатнуло после первой затяжки, как в первый раз, юность-то, видать, еще не кончилась. Хотя, нет, причина в которой по счету рюмке. Плевать, с кем она болтает. У меня к ней никаких чувств, но у нас тут святое! Встреча одноклассников, а она первым попавшимся лощеным модником увлеклась.
Помню, выхожу из школы, вижу, она одна идет, толпы поклонников почему-то рядом в тот день не оказалось. Я в то время как раз стал о смысле жизни задумываться, портвейн в подъезде, бессонные ночи. И вот смотрю ей вслед и понимаю, вот он – смысл жизни. Она уже порядочно отошла, улица пустая была, далеко видно. Я следом. Догнал, отдышаться не могу. «Хочу тебя проводить», – сказал. А она улыбнулась так, будто я какой-то чудак, и в то же время таинственно, и сказала: «Давай». И мы пошли рядом. Помню, я все дыхание не мог успокоить, а она под ноги смотрела. Я даже не сразу догадался помочь ей тащить модный рюкзачок. Сейчас и не поймешь, почему все от нее балдели, сейчас она просто красивая баба, а тогда – сплошное умопомрачение. Короче, я совсем осмелел и стал ее и в другие дни провожать. И даже гулять позвал. В парке возле ее дома. Довольно густой парк. К самой реке спускается.
Весна дыхнула зеленым, и ее дыхание задержалось в ветвях. Пели птички, деревья, выкрашенные по низу белым, выстроились, как школьницы на линейке, природа трепыхалась от восторга. Хотелось громко хохотать и вытворять что-нибудь бестолковое. Хотелось раствориться в запахе скамеек и мокрой коры, превратиться в старую кирпичную стену, в железную крышу, в жирную землю, в блеск на асфальте. Мы купили бутылку какого-то пойла из отборных сортов винограда, шли по дорожкам и передавали бутылку друг другу.
Напряжение нарастало, и на половине бутылки я спросил: «Можно я тебя поцелую»? – и засмеялся слишком громко. А она сначала на меня посмотрела внимательно, а потом тоже засмеялась. И я совсем уж громко засмеялся. И все умолкнуть не мог.
Допивали молча, а когда допили, я зашвырнул бутылку далеко в реку. Меня в детстве папа учил гранаты метать. Пока мама в доме отдыха была, он мне на даче ямку выкопал, окопчик, и бутылок туда навалил – кидай не хочу. Стена сарая была вражеским танком, а я, зарывшись в бутылки в своем окопчике, регулярно останавливал наступление. Мама это дело пресекла. Наехала на папашу покруче «Тигра», поставки боеприпасов резко сократились, пришлось собирать осколки, натянув грубые рукавицы. Маман всколыхнуло не то, что папаша под это дело резко увеличил количество опустошаемой тары, и не то, что осколки «гранат» летят на соседский газон, а то, что я милитаристом расту. В любом случае уроки даром не прошли, бросок удался. Если бы по реке в тот момент плыл фашистский танк, я бы его подорвал с первой гранаты.
Бутылка выскочила из волны горлышком вверх и поплыла в сторону Черного моря. Я стоял, опустив совершенно теперь лишние руки, смотрел вслед бутылке и хотел провалиться сквозь землю.
Тут меня кто-то тронул нежно, смотрю – она. Лицо свое к моему приближает. Я расстояние и приложенное усилие не рассчитал, с размаху стукнулся зубами о ее зубы, стал тыкаться носом, глаза закрыл, естественно. Короче, первый поцелуй. Оказалось, что бухать и метать гранаты намного проще, чем лизаться.
Неопытность моя, однако, не была встречена насмешками. Красавица меня не оттолкнула, только скривилась немного – я ей губу прищемил. Но кочевряжиться не стала, улыбнулась, видно было, ей приятно. К тому моменту я глаза уже приоткрыл и мог ими смотреть. Понял, короче, что можно двигаться дальше, и прильнул уже нежнее.
В тот день я научился целоваться. Минут за пять, максимум за десять. Все было именно так, как я себе представлял. Будто я до этого только и делал, что целовался, а не гранаты метал. Забродившие сорта винограда тоже свою роль сыграли. Я быстро осмелел, был и страстным, и нежным, и напористым, и уступчивым, и каким пожелаете. С того дня ничего нового я про поцелуи не усвоил, но все тащатся. Даже проститутки однажды похвалили.
Дальше нечто невероятное началось. Всё весна, птички эти со своими лужеными глотками, отборные сорта винограда. Обнявшись, мы углубились в заросли, которые как раз начали зеленеть, углубились и упали в прошлогоднюю листву, сухую траву и волшебный мир жучков и муравьишек. Они тоже проявляли сезонную активность и радовались весне. Мы устроили бедолагам настоящий апокалипсис. Катались по земле, обхватив друг друга, стискивая, лаская, срывая одежду. Помню, я уже вовсю присосался к ее прекрасным сисечкам и вообще вел себя как заправский ёбырь, по крайней мере мне так в тот момент казалось, отщелкнул, уже не без труда, верхнюю джинсовую пуговку, и тут она на меня как повалится.
Я не сразу понял, что это обморок. Довольно тяжелая оказалась. Хотя грудь могла бы быть и побольше. Всем весом осела, короче, и лежит.
А меня на ржач проперло. Между глотками мы еще дудку взорвали, мой сосед по парте, товарищ Сталин, как раз употреблять и распространять начал, в основном употреблять, и мне презентовал косячок из своего ассортимента. Косячок у меня в тайнике за ящиком письменного стола, для особого случая, хранился, и вот он, особый случай. Травка выдохлась и оказалась в самый раз. Да мы тогда и не разбирались, какая выдохшаяся, а какая ядреная. Может, это и не травка была вовсе, просто сосед по парте прикололся. Но думаю, травка, иначе я бы не ржал.
И вот я ржу и богиню мою по щекам шлепаю и на щеки ей плюю. Вспомнил, что в случаях обмороков людей смачивают. Вот и плюю. А плевки бордовые. Я чуть со страху не помер, подумал, чахотка. Меня как раз Чехова заставили за прошлый год пересдавать. Потом про отборные сорта винограда вспомнил и заржал еще громче.
Тут милая моя очнулась, таращится, озирается, лицо утирает. А я ржу, не могу остановиться. А она как блеванет. Жучкам и муравьишкам тяжко в тот день пришлось. Я тогда еще не знал, что девочкам волосы держать принято в таких случаях. В общем, я полюбил ее еще больше. Аж захотел ею стать, так полюбил. Некоторые мужики бабами хотят стать по другим причинам, а я только от совершенного восхищения предметом моего сердца.
