– А если сам президент пожалует?
– А что президент? Что он вообще может, президент этот, со своим фирменным «а шта»? С одной стороны, он видит наши тощие хари, а с другой стороны на него давят «демократы» и «либералы», которые ни за что теперь не отдадут, – ни добровольно, ни принудительно, – всё то, что они награбили хитростью, обманом, ложью, дезинформацией и прочими уловками. Тут требуется внимание местных властей, а не Центра. Президент, каким бы энергичным он ни был, не может просто физически вот так бегать по стране, чтобы решать подобные проблемы. Нынешняя «элита» неспособна действовать в интересах населения и страны. Плановая экономика при нынешних наших банкирах и монополистах тоже невозможна в принципе. Нужен террор. Только не по отношению к нам, а к ним.
– Да. Но нужны люди, которые будут этот террор осуществлять. Вы пойдёте этим заниматься?
– А что? Я бы пошёл. Вот как накроется всё медным тазом, так и пойду! Скоро в России денег останется так мало, что репрессии против тех, кто успел нахапать за последние годы, окажутся очень действенным способом получения средств, для хоть каких-то действий.
– А вот статистика утверждает, что средняя продолжительность жизни высокопоставленных чиновников на двадцать лет больше, чем продолжительность жизни рядовых граждан в нашей стране!
– Так с чего бы им не жить-то? В их положении изловчиться надо, чтобы заболеть или помереть!
Но не все вели такие боевые речи. Многим было просто тошно. Многие чувствовали, что их просто из работающих людей перевели в разряд рабов.
– Слушайте, а ведь мы же рабы. Вот в Древнем Риме и прочих рабовладельческих государствах хозяин должен был кормить своих рабов, чтобы они не умерли с голоду и могли работать. И нас тоже кормят ровно столько, чтобы мы не загнулись от голода и продолжали работать на капиталистов, которые ещё вчера все в КПСС состояли. Или умерли бы, но не сразу. Все эти прожиточные минимумы и потребительские корзины для чего придуманы? Кто это выдумал, что человек в день может обходиться набором в триста граммов хлеба и сто граммов мяса. У меня бабка в Блокаду получала шестьсот граммов хлеба, а иждивенцы получали триста грамм. А теперь работающим столько положено! А как же книги, музыка, театр, образование? Это нашему человеку уже не нужно? Человек в их глазах скотина бездумная? То-то теперь по телику герои фильмов только тем и заняты, что сношаются да водку жрут, а на любые возгласы телезрителей теледелатели отвечают: «Вы сами хотите на такое смотреть!». Не зря это всё, ой не зря.
– Ну, рабы, и что ж? Если каждый вытравит из себя раба, то кто же тогда будет работать? Кто будет строить, создавать, возводить? Эти? Эти со своим х…ем совладать не могут, если верить жёлтой прессе, а не то, чтобы с отбойным молотком.
– Но рабочий не обязан быть рабом, а из нас сделали какое-то быдло! Капиталистический рабочий или фермер не стоит у окошечка, не клянчит свою зарплату, как иждивенец пособие. Какое тут у нас может быть человеческое достоинство? Никакого. Погубили достоинство народа, а теперь с нами можно делать, что угодно. Теперь мы согласны унижаться, вкалывать за спасибо. Чтоб этим рабовладельцам ожирением заболеть и никогда не выздороветь!
– Потому что у нас рабство отменили не так давно, как в Европе или Америке, где быстрые поджарые чиновники уже не заклинены на своей царственности и относятся к своему посту, как к обычной работе, а не избранности. У нас же чиновничество, – это что-то вроде родового титула, с каким бессмысленно тягаться даже князьям. В России Крепостное право официально отменили в 1861-ом году, а на деле ещё совсем недавно рабочий не мог уволиться с завода, колхозник не имел права переехать в город, – даже паспорта им на руки не отдавали, чтоб не сбежали. Сейчас противоположная ситуация: катись, куда хошь! А некуда. Так что терпи, потому что и скулить бессмысленно, – сразу срежут своим фирменным: «НАШЕМУ народу такие пустяки не страшны!». Нас давят, а мы терпим и гордимся этим, потому что больше нечем. Люди подавляют в себе инстинкт голода, потому что жрать нечего. Собственнический инстинкт они давно в себе изничтожили, так как у обнищавшего населения не может быть собственности. А жесточайшее подавление базовых инстинктов (это только дегенераты думают, что базовый инстинкт – это какой-нибудь трах-бах, и только он) приводит к революции. Учёными доказано. Человек, живущий на подаяние, не может себя уважать, а уж когда подаяние получает работающий человек, так это стократный позор для него! Чтобы люди достойно жили и себя уважали, у них должно быть ощущение, что они славно потрудились и зарплату соответствующую получили. А мы-то нищие!
– И не надоест им вот так кривляться-то перед нами? Сказали бы сразу: «Пшли все нах!». Ан нет, суетятся всё чего-то, крутятся, вертятся, как плохие актёры в бездарном спектакле.
– Нужда заставит, – ещё не так кривляться начнёшь. Они ведь актёры и есть. Только не по призванию, а по принуждению.
Даже электрик Ворохов приуныл, забросив свои мосталыги:
– Не умеют они руководить, вот что. Нет у нас в России хороших режиссёров жизни, которые сумели бы увлечь свою страну хорошим спектаклем с удачным сценарием! Ведь жизнь – это не просто набор сцен, а научно обоснованное действо со своей сверхзадачей. А они ведут себя как в Средние века, когда профессии режиссёра ещё не было, когда театр был похож на оркестр без дирижёра. Это всё последствия той политики, когда советский народ в Перестройку обвинили, что он якобы привык жить на всём готовом. Дескать, советская власть нас избаловала до невозможности, обеспечивала работой, зарплатой, жильём, а вы вот попробуйте сами по себе жить. Это нас-то власть избаловала? Разве что войнами и истреблением, а ещё ударными стройками в Сибири и на Дальнем Востоке. Никому же не давали ничего просто так, надо было заработать! Но народ поверил, что он был слишком уж сплочённым. Наш народ всегда и всему верит, – ничего уж тут с ним не поделаешь. Вот и начали все сами по себе существовать: и люди, и власть. А когда в театре каждый сам по себе, – спектакля не выйдет. В оркестре без дирижёра каждый на свой лад балакает что-то, пусть даже грамотно и правильно, но мелодии-то нет. А как нужна власти мелодия, – особливо накануне выборов или приезда каких-нибудь иностранцев, – так бездарность какая-нибудь выскочит, начнёт руками размахивать и недоумевать: «Чего это вы не играете слаженно?! Я же гениальный дирижёр!». Никакой ты не дирижёр и не режиссёр. Ты только думаешь, что постиг все необходимые премудрости этого непростого ремесла, а на самом деле даже не способен вникнуть в причины, побуждающие того или иного героя твоего спектакля действовать и говорить именно так. Азы системы Станиславского не знают!
– А зачем во власти система Станиславского? Зачем чиновнику быть режиссёром?
– А как же! Это в его же интересах, – если он, конечно, настоящий режиссёр в своей отрасли, – чтобы в его спектакле каждый занимался своим делом, так как он создал для этого все необходимые условия. Он не ждёт восхищения своей сознательностью и ответственностью, потому что он работать сюда пришёл, а не тешить своё незрелое самолюбие. А плохой режиссёр умеет только орать на актёров и операторов, винить их в бездарности и тупости, сетовать, что никто из них не понимает его избранности и гениальности. Сколько я перевидал в театре этих глупых мальчиков, которые возомнили себя новыми Копполами и Феллини: дескать, поэтому им всё позволено, а дисциплина и организованность – это для жалких актёришек и техников сцены! И что они создали? Ни-че-го! Только развалили всё, что было создано до них.
В последний день забастовки на Завод приехало начальство аж из самой из Москвы.
– Допрыгались! Доигрались! Уже до столицы о вашей дурости слухи докатились, – бегал бледный Тренькин, и было видно, что он этого высокого визита боится больше, чем мы.
Никто даже не догадывался, что этот обрюзгший и неповоротливый чиновник ещё может так бегать! Ну, пусть растрясётся, хоть маленько, от кабинетного застою во всём организме. Так что ему это даже полезно. А нам-то что бегать? Нам за беготню не платят. Нам вообще не платят! А вера, что «вот приедет барин, барин нас рассудит», давно оставила нас.
Приехали иномарки. Много иномарок. И мы в сторонке стоим в телогрейках. Всё словно бы продумано для того, чтобы каждый почувствовал это противопоставление «мы – они». Из машин сначала выскочили какие-то проворные молодые люди, стали открывать двери пассажирских мест. И вот начали медленно-медленно, царственно-царственно вываливаться и сами чиновники! В дублёнках и шубах, в меховых воротниках и высоких шапках: ни дать ни взять – бояре! Или даже можно сказать просто: бары. Тары-бары-растабары. Налетели, как хищные птицы на неприбранное тело.
