Ознакомительная версия.
2 кр. пива: 20 копеек
На чай слуге: 20 копеек
На чай швейцару: 15 копеек
Итого: 1 рубль 70 копеек.
Действительно, какой завтрак без водки и 2 кр. пива? Особенно если утро начинается в двенадцать. Обед накрывали в три пополудни, ужин в десять. К одиннадцати съезжалась толпа после вечерних спектаклей.
Однажды заехал Шаляпин с большой компанией, навеселе. Только уселись, как в зале раздалось:
– Шаляпин! Шаляпина на сцену!
Фёдор Иванович встал, смущённо поднял руки:
– Господа! Я недавно болел, горло ещё не в порядке, а вы…
– Шаляпин! Шаляпин!
– Ладно, попробую, не в полный голос.
Пел чудесно, широко, с захватом.
В другой раз явился Игорь Северянин – вполне обыденный человек с лицом усталой таксы. Сел у окна. Заказал, ко всеобщему удивлению, рюмку водки, солёных рыжиков и бифштекс. А вы думали, он питается ананасами в шампанском, идиоты.
Сквозь звяканье вилок, томную музыку, папиросный дым наркома провели в кабинет. Он не опасался быть узнанным. Гуляли в основном спекулянты, шулера, публичные девки. Два пьяных толстяка за столом жадно целовались. Наркома скривило. Половой распахнул меню.
– Неси-ка бокал вина. Вот этого. А дальше я подумаю.
– Ждёте-с кого-нибудь?
– Да. Штору не задвигай.
Уха из стерлядок под расстегайчики оказалась вычеркнута. Равно как и ботвинья с раковыми шейками, телячья голова под соусом «Татарский» и ещё с десяток блюд. В наличии оставались бульон из курицы, щи суточ., пирожки. Индейка, ростбиф. Цветная капуста. Сосиски лучше франкфуртских. Хм. Водочка, а к ней закусочка.
Ресторан был одним из немногих заведений города, где дозволялось подавать спиртное. В остальных тянули ханжу из чайников. «Может, он потому согласился увидеться здесь, что хочет выпить, не отравившись? – размышлял нарком. – Или отужинать за счёт партийной кассы?»
Принесли вино. Он пригубил. Человек, которого он ждал, опаздывал.
В зале что-то объявили, музыка взвизгнула. На сцену (ту самую, где пел Шаляпин) залез куплетист – ряжен под блатного: кепка, драный шарф – и загнусил, приплясывая:
Как-то раз по Ланжерону я брела,
Только порубав на полный ход,
Вдруг ко мне подходють – опа! – мусора:
Заплати-ка, милая, за счёт!
Ребята, ша! – возьми полтоном ниже,
Брось арапа заправлять…
«Как вы мне осточертели…» – подумал нарком. И тут же мучительно заныли отрастающие ногти. Особенно внизу, в сапогах. Скулы и подбородок выперли, натянув кожу. Нос обратился в дыру с перегородкой. Пенсне скользнуло в бокал. Звяк. Алые кляксы брызнули по скатерти. Существо растопырило когтистую лапу и выдохнуло: «Хххх… Всех… прочь! А его – сюда».
Вмиг опустел ресторан, застыл в неживой тишине. Только шторы качнулись, будто от сквозняка. Да выстрелы контрастно звонкие хлестнули на Гороховой. Дах! Дах! Дахдах! И сразу в конце зала появилась высокая фигура. Это был поэт, которого ждал нарком.
Двигался он не совсем уверенно, будто человек, только проснувшийся. На секунду остановился у бара. Махнул рукой кому-то в пустом зале.
– Сюда, Алексей Алексеич! – позвал нарком. – Я здесь. Здравствуйте. Уж боялся, что вы не придёте.
Поэт едва заметно кивнул, усаживаясь напротив.
– Я было вовсе раздумал идти, – тихо сказал он. – Заболел. Жар, озноб. В сердце вонзаются иглы. Телефон отключён. Хотел послать кого-нибудь с запиской, да слуг ведь нету теперь. Надо идти. Собрался, вдруг – черно в глазах. Забылся на минуту, а очнулся здесь. Как шёл – не помню, – он покачал головой. – Но вот странность, болезнь моя чудом прошла. Ни лихорадки, ни болей. Удивительно.
– Да-а, – улыбнулся нарком, – there are more things in heaven and earth, Horatio…
– Than are dreamt of in your philosophy, – закончил его собеседник.
За два года, что они не виделись, поэт мало изменился. Только стригся коротко после фронта. Та же надменная осанка, глаза полуприкрыты. Лицо, которое кто-то сравнил с античной маской. От времени маска чуть потемнела.
– Как ваши дела? Семейство здорово ли? – спросил нарком.
– Зачем говорить об том, что вам совсем неинтересно? Лучше сразу к делу.
– Нет, прежде мы выпьем.
Он потрогал ногти под столом – исчезли. И негромко щёлкнул пальцами.
Возник половой, тряхнул светлыми кудрями. Нежное, почти девическое лицо модного стихотворца из крестьян.
– Что изволите пить?
Нарком взглянул на гостя.
– Водку, наверное.
– Графин водки.
– Большой? Маленький?
– Средний.
– Средних не держим-с.
– Тогда большой.
– Закусить или сразу ужин?
– Ужинать не буду, – сказал поэт.
– Закусок холодных неси посвежее. Сам реши, не обидим. И скатерть замени.
– Зачем скатерть? – удивился поэт. – Она же чистая.
– Ах, да… Верно. Оставь её.
– Вы не заметили, как он похож на…
– Да, очень, – нарком внутренне усмехнулся своей шутке. – А я слышал, вы Chateau Lafite предпочитаете. На Вилле Родэ, говорят, по три бутылки за ночь усиживали. А после к девочкам, так? Или врут?
– Врут, – кивнул поэт. – Так что у вас за дело ко мне?
Тут явился половой с водкой и закусками. Воротился он так быстро, словно всё было готово заранее. Мигом сервировал, наполнил рюмки, исчез.
– Prosit!
– Prosit!
Нарком закусил бужениной с хреном. Подцепил вилкой маслину. Поэт хрустнул солёным огурцом.
– Хорошо. Повторим?
– Не откажусь.
* * *
– Дело моё по вашей части, – отерев усы и бородку, сказал нарком, – я тут недавно хэх… согрешил… Отдался, так сказать, полёту вдохновения. И сочинил что-то вроде поэмы. Хотел бы услышать ваше мнение.
Он достал из кармана несколько сложенных вчетверо листов и подал своему визави. Тот взял не без лёгкой брезгливости.
– Вы только за этим меня позвали? Могли бы выслать почтой.
– Увольте, какая теперь почта! Нет, я должен знать сейчас. Да вы разверните, не бойтесь.
– Я давно ничего не боюсь.
Поэт развернул листы. Увидел столбик машинописного текста. Наверху заглавие: «Поэма революции». Он поморщился и стал читать. Перелистнул страницу, затем – быстро – ещё одну. И вернул, заметив:
– Это не стихи.
– Совсем плохо?
– Я не знаю. Судить об агиткуплетах не компетентен. Кое-где похоже на Мишу Савоярова, только у него забавнее. Не советую вам это публиковать.
– А я и не собирался, – веско произнёс нарком. – Это опубликуете вы.
– Я?… Вы шутите или бредите?
– Под своей фамилией в нейтральном издании. О хорошем гонораре мы позаботимся. Деньги, мы знаем, вам нужны.
– Какие деньги? Что за бред. Хотите меня оскорбить? Не выйдет. Я не занимаюсь плагиатом. Это всем известно. И не сочиняю базарных частушек. До свидания.
Поэт сделал движение встать. И не смог – закружилась голова. Ноги обмякли, тело поплыло. Собеседник молча наблюдал. Потом заговорил:
– Кто сказал плагиат? Переделывайте, как хотите. Сохраните только общий стиль, ритм. Вот этот твёрдый шаг революции… Тра-та-та-та, тра-та-та, – он порубил воздух ладонью. – И ещё несколько фраз, я их там подчеркнул.
– Да ничего я не сохраню! И переделывать ничего не буду. С какой стати? Почему я? Мало у вас придворных скоморохов?
– Мало. И талантом не вышли. Нет. Нам нужны именно вы – живой классик, признанный мэтр. Притом социально чуждый. Такая публикация означала бы, что вы приняли нас всерьёз. А ваше слово нынче дорогого стоит. У нас ведь кое-какие… осторожные товарищи до сих пор изумлены, что удалось захватить власть. Что мы всё ещё держимся. Мы, бормочут, только демонстрацию хотели произвесть, и вдруг такой успех. Не говоря о врагах и обывательском болоте.
Он наполнил рюмки. Поэт машинально выпил.
– Вы не дали себе труда вчитаться в смысл, – продолжал нарком, – а между тем в поэме нет ни панегирика, ни апофеоза большевизма. С таким же успехом в ней можно увидеть сатиру на большевизм. Повторяю, мы не ждём от вас хвалебной оды. Это глупо. Но сам факт вашего отклика архиважен.
– Архиважен кому?
– Партии. Революции. Народу.
– Я в партиях не состою. А что до народа… Откуда нам знать, что ему важно? Нет. Легче смерть, чем участие в этом фарсе.
– А супруге вашей тоже легче? – зубасто улыбнулся нарком. – Или мамаше? Узнали бы на всякий случай, а?
– Оставьте мою семью. Они здесь при чём?
– Ещё как при чём. В городе, сами знаете, ужас что творится. Матросики шалят. Насильничают, грабят. Всякое может случиться.
Будто нарочно за окном пьяно крикнули и снова ударили выстрелы. Ддах! Дах-дах!!! Палили уже со стороны Малой Морской.
– Я не верю, – поэт качнул головой. – Мне казалось, вы хоть и с ними, а другой. Не верю, что европейски образованный интеллигент, знающий пять языков…
– Шесть.
– Вот именно. Такой человек не может причинить зла безвинным женщинам.
– Конечно, не может. Это будет несчастный случай.
– Мразь, – глухо сказал поэт. – Уничтожу.
Он глянул на собеседника бешено и прямо. Кольнула боль в глазах, словно вонзились и потянули рыболовные крючки. Глаза наркома надвинулись, точно двустволка. Тьма. Затем поэт узнал свой дом на углу Пряжки и Офицерской, где с четвёртого этажа видны купола церквей и мачты. Он всегда подбирал жильё рядом с водой, утоляя детскую страсть к морю и кораблям.
Ознакомительная версия.
