А при чем здесь особист? А вот при чем. Я курю и наблюдаю заключительную фазу данного спектакля с крылечка офицерского общежития, отстоящего от плаца метров на двести. Стараюсь не очень светиться: на фига на глаза разъяренному быку попадаться? Тут на это же крылечко выходит наш капитан-особист, одетый, мягко говоря, не по форме. В тапочках, в расстегнутой гимнастерке. И тоже закуривает. Он, в отличие от меня, совсем не прячется, и когда полковник, разнося очередного ефрейтора или сержанта, встречается с капитаном взглядом, делает ему приветствие ручкой. Полковник на долю секунды замолкает, еще больше багровеет, а затем продолжает свою тираду на полтона выше.
Познакомился я с этим особистом в пору, когда обмундировывался в нашем полку. Жил он, как и я, в офицерском общежитии. Видать, и для таких кадров государство не могло квартирный вопрос решить. Познакомился и, можно сказать почти подружился (нет, не стучал я). Увидел как-то капитан этот у меня карандаш цанговый, тоненький такой, ноль пять миллиметра, наверное. Они, карандаши эти, тогда только-только в Москве появляться стали. Увидел он, и глаза у него загорелись. Я каким-то шестым чувством понял, что надо ему такой карандаш подарить. Свой жалко было, и я родителям написал, чтобы они подобный купили и мне посылкой выслали. Родители не сплоховали и выполнили наказ сыночка своего. Ну а когда посылка пришла, карандаш этот я торжественно особисту вручил. И после этого попал в категорию его друзей. Один раз мне это даже пригодилось.
Поехали мы как-то со старшиной и водилой-солдатиком в полк на машине, а по дороге нам ваишник повстречался. Сотрудники военной автоинспекции в иерархии страхов для военных водителей тоже одну из самых верхних ступеней занимали. Гаишник ведь не каждую гражданскую машину тормозит для проверки, а вот ваишник практически каждую, военных машин на дорогах поменьше будет, чем гражданских. А докопаться в армии, как вы уже знаете, можно даже до телеграфного столба. Хотя до большинства и докапываться не надо, ежели сзади, например, флажки к кунгу примотаны и мелом написано, что стопов и поворотов нет. Вот и нас на дороге прапорщик-ваишник тормознул.
Тормознул нас ваишник, мы остановились, приоткрыли дверцу. И тут блюститель военного автопорядка, глядя на нашего старшину, выдал: «А что, прапорюга? Бушлат-то у тебя шибко знатный. Подари его мне, и я не буду у вас техталон отбирать». Не уверен, что документ на машину, который у нас хотели отобрать, назывался техталон, но пусть здесь будет именно он. Мы, честно говоря, от такого обращения и наглости слегка прифигели. Вымогательство открытым текстом, да еще при трех свидетелях, но, видать, он этого совсем не боялся. Когда к старшине вернулся дар речи, он спросил: «А почему это я прапорюга? А ты тогда кто?» Это, учитывая, что старшина наш старшим прапорщиком был, а ваишник всего лишь обычным, без приставки «старший». Но ваишник, ни минуты не задумываясь, ответил: «Ты-то вот прапорюга, а я – прапорщик». Дальше старшина попытался объяснить, что бушлат этот выдан ему в качестве обмундирования, что срок его замены еще далеко, и где он новый найдет? Но и тут ваишник нашелся, что ответить: «Захочешь – найдешь». Старшина бы нашел, о его доставальческих способностях в райцентре легенды ходили, но тут он решил пойти на принцип. Посему дальше в полк мы поехали уже без техталона.
По дороге старшина спросил меня: «Жень, а у тебя вроде в корешах особист ходит. Не поможет ли он нам документы на машину из ВАИ вызволить?» Я пообещал, что по крайней мере обращусь. По приезде в полк я нашел в офицерском общежитии своего капитана и пересказал ему в лицах случившуюся на дороге историю. Капитан смачно выматерился, а потом процедил сквозь зубы: «Завтра этот прапор сюда на коленях приползет и будет умолять, чтобы вы свои документы обратно забрали». Я тогда подумал, что это просто так фигурально сказано, и если хотя бы просто вернут документы – уже хорошо будет. Но я ошибался. На другой день тот самый хамовитый прапорщик с большой дороги именно полз к нам на коленях, держа в вытянутых руках отобранный талон. При этом он что-то там блеял: «Извините… я не знал… был неправ… такое больше не повторится». Или это из кинофильма «Асса»? Ну, может, и не те слова были, но по смыслу такие же. Зауважал я после этого особиста, а ваишника было совсем не жаль.
У меня на дежурстве разбился вертолет. Мы его и видеть-то не должны были, разбился он на удалении что-то около пятидесяти километров и шел на высоте пятидесяти метров. А по тактико-техническим данным наших РЛС на такой высоте мы бы смогли его обнаружить только за восемнадцать километров от нас. Это еще при условии, что в том направлении углов закрытия не было. Но одно дело – возможности техники, и совсем другое – ожидания начальства, ему же как-то оправдываться надо перед вышестоящими.
Началось расследование, дознаватель в роту приезжал, снял с меня показания и уехал. Я и успокоился, даже почти забыл о произошедшем. А тут бац – вызывают меня в военную прокуратуру в Хмельницкий. Вызывают – значит, надо ехать, мы ведь люди подневольные. Приехал, нашел и прокуратуру, и кабинет, в который мне надо. В кабинете, не шибко большом, находились два подполковника в черной морской форме. Хотя, если в морской, – значит кавторанги. После недолгих выяснений, кто я и зачем тут, заставили меня рапорт-объяснительную писать про разбившийся вертолет. Я попытался заартачиться, что все уже писал полковому особисту-дознавателю. Но отбрехаться не получилось. «То ты для своих писал, теперь для нас напиши», – спокойно так предложил один из прокураторов. Делать нечего, надо писать. Ну и написал все то же самое, что этот вертолет мы видеть не видели, да и вообще по ТТД видеть не должны были. Написал и отдал одному из кавторангов. Тот прочитал, коллеге своему тоже показал, потом сел напротив меня и спокойно так говорить начал: «Ну ты же, лейтенант, грамотный, институт окончил. Понимать должен, разбился вертолет, погибли люди. Должен же кто-то за это ответить? Правильно понимаешь, должен. Вот ты и ответишь». Дальше говорящий начал постепенно повышать громкость своего вещания, последовательно доведя его до ора. Закончил он свой монолог так: «Ты что, лейтенант, думаешь мы тебя не посадим? Обязательно посадим, даже не рыпайся».
Честно говоря, в таком ключе про разбившийся вертолет я и не думал. С другой стороны, в то самое злополучное дежурство мы не обеспечивали никакой специальной проводки целей, не знали, кто, куда и во сколько полетит. Просто работали и выдавали наверх координаты того, что реально видели. А вертолета того мы действительно не видели. Да и средства объективного контроля это подтверждали. Не было требуемой отметки на фотках экрана РЛС за указанный интервал времени. А фотки эти обычным бытовым фотоаппаратом «Зенит-ЗМ» наш же солдатик делал, а потом в обычном же бытовом фотобачке пленку проявлял, затем с увеличителя, тоже бытового, фотки с пленки той печатал. Сколько раз пленка оказывалась то засвеченная, то при проявке и закреплении что-нибудь путали. Но на этот раз мне повезло, все в том контроле было действительно объективно. Я все это пытался честно донести до орущего кавторанга, но безрезультатно. У него, видимо, другая задача была – виновного найти, и я, с его точки зрения, идеально на эту роль подходил. А что, сослуживцы рассказывали, что многие оперативные по маршруту следования Руста присели, и на немалые сроки. Почему бы к ним до кучи еще одного лейтенанта не отправить? Мне бы заявить этим прокурорским, как в фильмах, что я буду говорить только в присутствии своего адвоката. Но, боюсь, сие бы не прокатило. Потом, опять же, военные прокуроры, как я уже на своей шкуре выяснил, имелись, а вот были ли военные адвокаты? Этого я до сих пор не знаю.
Первый раунд в военной прокуратуре закончился безрезультатно. Все стояли на своем. Видимо, наоравшись и устав, меня отпустили со словами: «Ладно, иди пока, лейтенант, но не расслабляйся, мы тебя еще вызовем». Я поехал домой. Пока до автостанции в Хмельницком добрался, потом еще автобус ждал, затем еще с час на автобусе трясся. В общем, где-то часа два-три ушло на путь от дверей прокуратуры до дверей хаты, где я квартировал. То есть было время успокоиться. Но, видать, шибко я впечатлительным оказался. Через какое-то время температуру решил померить, что-то лоб мой показался мне чересчур горячим. Померил, а там тридцать восемь с чем-то. Во, думаю, заболел еще к тому же. Лег спать, а с утра опять за градусник, а там тридцать шесть и шесть. Значит, вчера от треволнений температурка накатила.
Больше в прокуратуру меня не вызывали. Наверное, другого козла отпущения нашли.
Кого в армии больше всего ненавидят? Поспрошайте строевых офицеров. Наверняка в ответ услышите должности командиров всех мастей (тут все понятно, эти работать заставляют), ваишников, скорее всего, вспомнят (страшнее на дорогах для военных никого нет), особистов вряд ли вниманием обойдут (что они делают – не шибко ясно, но если не взлюбят, то…) и, как мне кажется, обязательно не забудут политруков или, еще более обще – политработников, освобожденные которые. Эти вообще чем заняты и зачем нужны – абсолютно не понятно. Если строевой офицер забудет политруков упомянуть в своей шкале отрицательных ценностей, то уж на уточняющий вопрос: «А про политруков что думаете?» – вряд ли что-то хорошее выдаст.
