Ознакомительная версия.
Он уверенно говорил, но Видонова не вслушивалась в слова, понимая, что никто её ни о чём не спросит, – и она разглядывала его, ещё при жизни легендарного человека.
Он кивал головой и под подбородком его появлялась глубокая складка. «Тяжело ему», – пожалела она его. Скромный серый костюм, тёмно-синяя джерсовая рубашка – и всё не с иголочки. Поворачиваясь он поворачивался всем туловищем, а волосы далеко отступили со лба.
Она спокойно рассматривала и вдруг почувствовала, что взгляды присутствующих обращены к ней, и память, автоматически сохранившая заданный вопрос, тотчас воспроизвела его: – Почему у вас к этой работе допущены техники?
– Я – не техник, – услышала она свой собственный тонкий голос. – Я инженер.
– Вы свободны, ступайте на рабочее место.
Она пошла, переступая через ноги сидящих и, закрывая двери, слышала за собой:
– Я хочу понять, почему вы халатно относитесь к своим обязанностям?
Она не пошла в отдел, а осталась в приёмной, наблюдая, как секретарь Нина Борисовна манипулировала с одиннадцатью телефонами.
– Что, голубушка? – спросила та между звонками. – Я бы на вашем месте от страху умерла.
– А на своём? – подняла голову Видонова.
– На своём я уже привыкла, – рассмеялась секретарша.
Входили и выходили люди, звенели телефоны, высокие деревянные часы били в углу. А она сидела и ждала, пока не появился Воронихин с бледным непроницаемым лицом.
– Вы здесь? – строго спросил он. – Почему не работаете?
И она пошла к себе надоевшим коридором с уступами вдоль стен. Останавливалась, читала плакаты, которых не замечала до сих пор. О чем? О программе подъёма сельского хозяйства, о размещении производительных сил, о совершенствовании структуры и подъеме благосостояния – много правильных, современных плакатов.
Их комната была опечатана. Она сняла с опустевшей вешалки в коридоре свое пальто и пошла в сторону проходной. Портреты передовиков уже прикрепили к щитам, и одним из первых висел Аркадий Взоров с искаженным неподвижностью лицом.
Она шла безразлично, но почему-то замечала детали, не бросавшиеся прежде в глаза. Отметила, что щиты портретов, как крылья бабочек, и крепятся к серебряной трубе. У основания её серп и молот, окруженные золотистым венком, а на верхушке трубы ещё серп и молот, но без венка.
В праздники она сидела дома, заставляя домашних теряться в догадках. На неё подозрительно поглядывали, не понимая, куда девалась её обычная суматошность и что такое в конце концов произошло? Она казалась рассеянной и на вопросы отвечала односложно.
Утром второго праздничного дня её подозвали к телефону.
– Голос мужской, – многозначительно предупредила мать.
Звонил Аркадий.
– Как жизнь молодая?
– Что было дальше? – спросила она.
– Материли всех и в хвост и в гриву. Потом и меня выгнали: работайте. Я тебе вот для чего звоню. А не махнуть ли нам к Генеральному конструктору?
Генеральным конструктором звали между собой Евгения Иркина, командовавшего прибористами, она запомнила, что в одном из отдельских капустников в ритме Мойдодыра о нем говорилось: «всех паяльников начальник и триодов – командир».
– Почему его так зовут?
– Старая история. Дома называли Геня. А тут Генеральный конструктор. ГенКа.
– Удобно ли?
– Удобно и даже необходимо.
Иркины никого не ждали. Видонова появилась у них впервые. Странно было видеть Иркина, спокойно вьющего нить разговора и распутывающего словесные узлы, которые он бы непременно разрубил на работе. На днях она видела Пухова, выставляемого из иркинского кабинета, а следом ему летели кирпичами иркинские слова:
– Разве это инструкция? Суконный язык. Тургеневщина какая-то…
В отделе Иркин казался недоступным, а здесь в ковбойке и шлёпанцах домашним и простым.
Сначала сидели у телевизора, смотрели видеозапись матча. Аркадий, словно уводя от главного вопроса, небрежно говорил:
– Дворовая команда. Ни техники, ни скорости. Не бьют, друг другу перепихивают. Совсем, как у нас.
«Какая странная прическа», – подумала Инна, глядя на вратаря. Волосы его посередине делились ровным пробором. Приглядевшись, она увидела, что это ремешок маски. Комментатор сыпал обычный словесный набор: Защитник отправил шайбу… Квинтет исключительно остро атаковал… Невероятно опасный момент у ворот…
Она отошла к окну. Просто в мире развелось очень много слов, вереницы слов, хороводы. И редко, когда к ним тесно пристыковывается смысл. Много всяких слов, юрких, как мыши. Они везде прогрызают дороги. За словом потянешься, а это – скользкая мышь…
Внизу, на улице зажёгся фонарь, и он качался под козырьком, бросая яркие импульсы света и, точно поддакивая, подмигивал ей.
Слова, слова. У теоретиков редко хвалили игру, как бы не играли, и она слышала лишь: бред, ничего хорошего… А ей хотелось определенности и простоты.
Последнее время что-то творилось с ней. Уходя из дому, она несколько раз проверяла выключен ли газ? И холодела от мысли, что в чём-то напутала. То потеряла вдруг координацию, ранила щеку вилкой, прикусывала губу, и на душе у неё кошки скребли. Их острые коготки действовали попеременно: потянут – отпустят. В работе она была похожа на услышавшего анекдот и разбирающегося тогда, как другие смеются. И все её раздражало.
В чём же дело? Она попала в круг лиц, кого не принимают всерьез, как Ольга Григорьевна с её смехотворными планами, когда существуют графики Главного Конструктора, как девочки – расчётчицы. Они пришли сюда девочками: из школы и техникума, хотя теперь им уже под тридцать, их все по-прежнему называют девочками. А она – выбрала теорию. Каждый хозяин своей судьбы. Но если честно, пришла она из-за Эрика Гаушуса. Он ей понравился бледным бесстрастным лицом, а дальше обычное – убедила себя с теорией. А что теория? Нечто бесплотное, не то, что жизнь.
На что она способна в теории? Хотя шла сюда создавать шедевры и удивлять внимающий мир. А если по делу? С Аркадием Взоровым воплощать чужие бредни, а это значит – просить, доказывать, увязывать, обманывать. Всё для того, чтобы услышать затем: «Этим теоретикам только диссертации писать» и считать бесконечные расходы. Она так же далека от теоретиков, как рыба от птиц. Они чирикают в поднебесной высоте, парят на крылышках, а она в житейском море сплошных забот, в водоворотах течений с плотностью среды, отличающейся от небесной в тысячу раз.
В перерыве хоккея показали парад физкультурников. Она представила себя на физкультурном празднике: она вместе со Взоровым в колонне физкультурных среднячков, а рядом в секторе прыжков готовится к прыжку другой… Его и спортсменом-то не назовёшь. Высокий, тощий и волосы до плеч. Какой он, к богу, спортсмен? Хиппешник. Но именно он берёт небывалую высоту. И теория не для неё. Теория – нечто выхолощенное.
В детстве она любила играть в войну, а теперь охотнее взяла бы на себя роль слабой и беспомощной, и хотелось, чтобы её приласкали и успокоили… «Слова, слова, – с тоской думала она, прижимаясь лбом к стеклу, – очень много слов, а у Главного – не просто слова».
Она вспомнила, как во время перекура бригадир комплексной бригады говорил о нём громко и напористо:
– Он – самоотверженный. Ну, кому нужно читать самому всю документацию? Идешь в ночную – свет у него в окошке. И приказы сам пишет, хотя сочинителей пруд пруди.
А она думала: «Сам ты – самоотверженный».
– И постоянно чувствуешь его за спиной. Он – в курсе всего.
А она думала: «Сами вы – такие».
Телевизор гремел словами комментатора, и она знала, что завтра большинство болельщиков станут делиться этими же фразами и выходит, хоккей для них – та же религия. Телевизор уже никто не смотрел, говорили о Главном.
– Он – артист, – убеждал Иркин, – его трагедия в почти полном отсутствии информации. Думаешь, он случайно вызвал вас в перерыве совещания? Показательное выступление, и учти: давненько не было у нас разгромных приказов.
«Сам ты – артист», – упорно повторяла Видонова.
По коридору Иркин ходил с отрешённо-занятым видом. Не каждый решится остановить. Он мог месяцами не замечать Аркадия Взорова, потом подойти и спросить задушевным голосом: – Что, Аркадий? Над чем сейчас работаешь?
На что Аркадий, как правило, отвечал:
– Над собой.
И они ещё месяц снова не здоровались.
– …На совещания к нему ходишь, как в театр… Я внесу некоторую ясность, – заговорил вдруг Иркин другим голосом. – Напрасно скрывать промахи. Вы, видимо, не отдаете себе отчета в истинном положении вещей. Однако не трудно указать причины, заставляющие действовать вас таким образом.
Он произнес этот случайный набор слов так похоже на СП, что Инна засмеялась, спросила:
– Но почему всё построено на страхе?
– Нет, не на страхе.
– Написать – никто не поверит, – сказал Аркадий. – Писать нужно, а то всё забудется, и скажут: советские ученые и большой успех.
Ознакомительная версия.
