– А почему бы вам не использовать драм-машину и на концерте? Это будет очень необычно и очень здорово.
– А как это сделать? Ее же нужно на каждую вещь перестраивать, – засомневался Витька, но не отверг эту идею.
– А мы запишем ее на магнитофон, – сказал я. – И будем работать под фонограмму.
На том и порешили. Можно смело сказать, что «Кино» было первой группой в Ленинграде, использовавшей на сцене фонограмму с записью драм-машины, – шел 1982 год, и о таких технических новшествах никто еще не думал.
Тут же в студии мы произвели запись драм-машины – выбрали семь наиболее боевых песен, и Фан перенес пшиканье и бульканье ритм-бокса на магнитофонную ленту, скорость 19,5. Итак, теперь у нас были уже барабаны, две гитары и бас. Дюша предложил попеть на концерте бэк-вокал и поиграть на рояле для большей плотности звука, и мы с Витькой поддержали эту идею. Однако нужно было порепетировать, хоть несколько раз всем вместе прогнать программу на хорошем громком звуке, выяснить чисто акустические нюансы и так далее. И Борис предложил собраться на следующий день в Доме культуры имени Цюрюпы – кто-то из «Аквариума» был оформлен там на полставки руководителем местного какого-то вокально-инструментального ансамбля и имел, соответственно, право пользоваться комнатой, где стоял комплект аппаратуры советского производства, и далеко не первой свежести, но раздолбанные усилители еще могли кое-как усилить, колонки еще держались в положении «стоя» и выдавливали из себя звук, были микрофоны, стойки для них, и никто не мешал там грохотать и орать, насилуя все это барахло.
Мы с Витькой обменялись опытом – ранним утром следующего дня я пошел к врачу, начал кашлять и чихать, жалостливо говорить доброму доктору, что такого плохого самочувствия, как сегодняшней ночью, у меня еще никогда не было, а на работе у меня страшные сквозняки, и что все это просто невыносимо, и мне кажется, что у меня воспаление легких. Добрый доктор послушал меня через трубочку и выписал больничный лист на три дня, сказав, чтобы больше он меня не видел.
Витька же долго плакал у себя в училище, говоря, что у него сейчас такие чудовищные семейные обстоятельства, что он никак не может с полной отдачей резать по дереву, и тоже получил разрешение несколько дней не посещать занятия и уладить за это время семейные проблемы.
В этот же день в полдень мы встретились у пивного ларька неподалеку от Балтийского вокзала. Дюша нас уже ждал, чтобы проводить до места, где была назначена репетиция. Увидев нас и поздоровавшись, он сказал, что мы молодцы, что пришли вовремя и что можно не торопиться – мол, репетиция никуда не убежит, и кивнул на полочку, которая опоясывала пивной ларек на уровне человеческой груди. Полочка была густо уставлена пивными кружками с шапками белой пены, так Дюша загодя позаботился о молодых музыкантах.
– Пиво – это наше все, – сказал Дюша, выпив первую кружку одним большим глотком.
Через полчаса мы разобрались с пивом и отправились наконец репетировать. Едва мы вышли к Обводному каналу, как Дюша вдруг так страшно захохотал, что нам пришлось остановиться и ждать, когда приступ закончится. Отсмеявшись и утерев слезы, Дюша обратился к нам:
– Мужики, посмотрите-ка, – и показал рукой куда-то вперед и вверх. Мы посмотрели в указанном направлении и увидели собственно Дом культуры, куда мы и направились.
– Ну и что? – спросили мы у Дюши.
– Посмотрите выше, – ответил он снова, начиная давиться от смеха. Мы посмотрели выше: часть Дома культуры загораживало здание, которое мы еще не до конца обошли, и его угол, а также косые линии проводов электропередачи заслоняли маленькие буковки на крыше – «Дом культуры им. …», а крупно выделялась только оставшаяся часть – «АД Цюрупы».
– Ад Цюрупы, – я засмеялся. – Отличное место для рокеров. То, что надо.
На третьем этаже Ада Цюрупы в просторной светлой комнате сидела группа «Аквариум» и в ожидании нас тихо-мирно пила портвейн. У группы «Кино» тоже было кое-что припасено, и репетиция удалась на славу.
За день до концерта всех, кто должен был играть, собрали в рок-клубе для инструктажа. Инструктаж заключался в основном в перечислении страшных кар, которым мы можем подвергнуться, если вдруг неожиданно захотим исполнить какую-нибудь не залитованную или не заявленную заранее песню. Выслушав все эти угрозы, под завязку мы получили приказ руководства – быть завтра в клубе никак не позже семи утра для того, чтобы куда-то поехать за аппаратурой, погрузить, привезти и разгрузить ее в клубе и помочь готовить зал к концерту всем, кому только потребуется какая-либо помощь, – от сантехников до контролеров, проверяющих билеты.
Солнечным воскресным утром редкие прохожие, по какой-то нужде случившиеся в выходной день в такую рань на улице, могли наблюдать двух молодых людей, печально околачивающихся возле запертых дверей Дома народного творчества. Этими энтузиастами народного творчества были, разумеется, мы с Витькой – никого из присутствовавших на вчерашнем инструктаже, включая и самих инструкторов, не было и в помине. Мы притащили с собой гитары, магнитофон для фонограммы и огромную сумку с нашими сценическими костюмами, стояли теперь со всем этим добром на пустынной улице Рубинштейна и «ждали свежих новостей».
Когда в одном из открытых окон пропикало радио и сообщило, что в Москве сейчас девять утра, мы, устав ждать неизвестно чего, отправились к пивному ларьку и немного подняли там свое упавшее было настроение. Вернувшись на назначенное для встречи место, мы обнаружили, что двери нашего Дома открыты, вошли внутрь и поднялись по лестнице к кабинету-штабу рок-клуба. В кабинете сидела Таня Иванова.
– А-а, пришли, ребята? Ну, молодцы. Подождите немного, сейчас все соберутся, и начнем…
Ругаться не хотелось, мы оставили наши вещи в кабинете у Тани и снова вышли на улицу.
Постепенно собирались все принимающие участие в концерте: приехал Жак Волощук, главный человек по вопросам аппарата и самый, пожалуй, ответственный человек в клубе, подъезжали потихоньку музыканты – мы со всеми вежливо здоровались, но в клуб не шли – обойдутся там и без нас, решили мы. В семь утра мы бы еще чем-нибудь и помогли, но сейчас, проболтавшись почти четыре часа по улице, нам уже не хотелось ничего таскать и подключать. Ведь впереди, собственно, был еще концерт, и мы предпочли не нервничать лишний раз и грелись на солнышке, морально и физически готовясь к выступлению.
Аппаратуру привезли ее владельцы без всякой посторонней помощи, они никому не доверяли прикасаться своими руками к собранным усилителям и колонкам, и теперь таскали ее из автобуса в клуб – незнакомые нам длинноволосые люди с мрачными лицами. Позже выяснилось, что это те самые зубры хард-рока, что завершали сегодняшний концерт. Приехала Марьяша с коробочками грима, и мы поднялись на второй этаж в отведенную для нас гримерку, потом притащили туда все наше добро из Таниного кабинета и начали готовиться к выходу на сцену – до начала действа оставался один час.
Все праздношатающиеся за кулисами юноши и девушки, музыканты и их поклонники и поклонницы сбежались к нашей гримерке и, заглядывая в дверь, подсматривали, как и во что мы наряжаемся для нашего первого шоу.
В те годы понятие о шоу на рок-концерте и о сценических костюмах было абсолютно конкретным, и мало кто отваживался отступить от канонов, определяющих поведение рок-группы на сцене и ее внешний вид. Внешний вид – длинные волосы, джинсово-рвано-заплатно-просторные одежды или широкие белые рубахи, приталенные, разумеется, – довольно известный стандарт семидесятых переполз и в восьмидесятые. Рокеры вообще в массе не отличаются гибкостью и быстротой мышления, и в их костюмах это было тогда очень заметно, как, впрочем, и сейчас. Сценическое шоу заключалось в основном в принимании певцом вычурных «красивых» поз, а поскольку специально заниматься пластикой рокеры считали ниже своего рокерского достоинства, то эти позы порой получались очень неплохими – стремясь сделать «красиво», неуклюжие волосатые парни иногда двигались настолько забавно, что с профессиональной, в смысле пластики, точки зрения это было очень неплохо. В целом же все выглядело неталантливой пародией на западные группы среднего уровня, знакомые только по фотографиям и записям пластинок. Ну и, конечно, апогеем шоу для всякой хоть немного уважающей себя группы было падение гитариста на колени в особо патетических местах и игра на гитаре в этом положении, прогнувшись в спине и с головой, закинутой назад. Особый попс был, если длинные волосы гитариста при этом доставали до пола. Кое-кто накладывал и грим на свои бледные лица, но ежели уж до такого доходило, то непременно за образец бралась группа «Кисс», и никаких других вольностей никто себе не позволял.
И вот теперь, привыкшие ко всему этому безобразию, фаны самопальных рокешников с удивлением взирали на Цоя, на его кружева, кольца с поддельными бриллиантами, на вышитую псевдозолотом жилетку, на его аккуратный и изысканный грим, совершенно непохожий на грубо размалеванные рожи хард-рокеров, и на Франкенштейна, в которого Марьяша превратила меня с помощью грима, лака для волос и объединенных гардеробов ТЮЗа и Госцирка.
