– Какая чушь! – сказала Мардж. – Вы историк? Что вы исследуете?
– Я филолог! – сказала Зоряна. – Это тоже гуманитарная наука! Если вы знаете…
– Но то, что вы делаете, – вообще не наука! – разъярилась Мардж.
– Почему нет? – спросила Зоряна.
Костик улыбался. Костик смотрел на Зоряну и улыбался так, как когда-то ее дед Вукан улыбался бабке Софии. И как его дед Степан – бабке Люули. Он улыбался так, как миллионы мужчин делали это, когда узнавали своих женщин. А доклад – да – чушь. Такая же чушь, как все другие доклады с классификациями, тенденциями, статистикой и прочей ерундой.
Мардж не смотрела на Костика. Ей и не надо было смотреть, чтобы все понять. В перерыве она подошла к Зоряне и извинилась.
В перерыве она подошла к Зоряне и подозвала к ней Костика.
В перерыве Мардж сказала:
– Если вы можете помочь этому бедному русскому ученому, он подарит вам незабываемую ночь. Самую лучшую ночь. Если вы, конечно, располагаете средствами, чтобы ему помочь… Вы знаете, – еще сказала Мардж, – он живет в фургоне!
– Как Дороти Гейл? – засмеялась Зоряна. – А что там есть еще, кроме фургона?
– Лес, – сказал Костик.
Вечером того же дня, 17 июня 2001 года, Зоряна и Костик сели на поезд «Вена – Белград». На следующий день они приехали в Нови Сад, а оттуда в деревню Беочин, где жил дед Зоряны. Он спросил у Костика:
– Како радите за живот?
И Зоряна засмеялась:
– Жене помгаиут. Он није знао како. Он научник.
– Прошу руки, – сказал Костик.
Дед Вукан покачал головой и зашел в дом. Костик и Зоряна остались стоять на пороге.
Зоряна засмеялась и сказала:
– Это ничего. Он привыкнет.
– Нет, – сказал Костик. – Мы не можем ждать.
Девятнадцатого июня они уехали назад, в Австрию. Сошли с поезда и сели на электричку. Это была идея Зоряны – «идти куда глаза глядят». После электрички они сели на автобус и вышли в чистом чужом поле. Водитель не хотел останавливаться, он был хорват. Хорваты теперь не любят сербов. И еще долго, наверное, не будут любить. И сербов, и русских.
Они вышли в поле и к вечеру добрались до деревни Хоф. Здесь они пригодились фермеру Эрвину и его жене Сабине. Двадцатого июня Костик ставил новый забор, а Зоряна водила за собой коров. Двадцать первого Костик вышел с Эрвином в поле. Теперь он был не «научник», а «подручник», в глаза которому светило солнце. И из глаз – тоже светило. Двадцать второго Зоряна полола. На ее ладонях выросли пузыри. Костик дул на ладони и прижимал их к своему лицу. Он спросил у Сабины, можно ли полоть ночью. Сабина сказала: «А как ты отличишь нужное от ненужного?» Двадцать третьего Сабина и Зоряна доили коров, а Костик и Эрвин уехали в поле.
Есть такие места на земле, где история не наступает. Куда она почти никогда не приходит. Только время от времени, наливаясь злобой, протискивается между небом, землей, лесом, дорожной пылью, навозом. Только время от времени она проливается кровавым дождем, чтобы, не справившись с рассветами, утренними дойками, наглыми курами, запахом сена, снова уйти и оставить все как есть. Как было сто лет назад. И как двести. Там, в этих местах, спасались первые христиане, последние римляне, там растворялись восставшие рабы и изгнанные аристократы, там обретали надежду пропавшие без вести всех войн и всех стран.
Там, где нет истории, живут люди.
Вечером двадцать четвертого Зоряна рассказала Костику о своих родителях и спросила:
– А кто были твои?
– Снег, – сказал Костик.
Мама, уютная, маленькая, красивая, лежала в снегу. Костик нашел ее первым, рано утром, когда Люули, уставшая от ночных поисков, задремала прямо за кухонным столом. Костик вышел на улицу и увидел ее сразу. Мама лежала, подперев щеку кулачком. Она была без шапки. И белый-белый снег сделал седыми ее темные, почти черные волосы. Костик присел на корточки, а когда ноги устали, прилег. Снег был мягкий и почти не холодный. Костик обнял маму и закрыл глаза.
Расскажи маме сказку. Спой маме песню. Мама измучилась. Мама хочет спать.
– Это только в твоем докладе Офелия превращается в Герду. В моем она напивается до полного бесчувствия и забывает, что ей надо бы еще пожить! – сказал Костик.
– У меня был хороший доклад! – обиделась Зоряна.
Двадцать пятого июня они не разговаривали целый день. Вечером Костик учил Эрвина делать килью, а Зоряна слушала плеер и не ходила на вечернюю дойку.
Двадцать шестого…
– Двадцать шестого ты наконец это?.. – не выдержал Алик. – Давай ближе к телу. Исповедей онанистов я наслушался еще в школе.
Бабка Люули зашла на кухню и отвесила Алику затрещину.
– Я его, между прочим, спасаю, – обиделся тот.Двадцать шестого приехала Кристина, дочь Эрвина и Сабины. Зоряна села в ее «рено». И они вместе уехали в город за покупками.
Костик думал, что Зоряна не вернется. Но она вернулась ближе к полуночи, зашла в их комнату и села в ногах:
– Давай ты покажешь мне свой фургон.
Зоряна потащила на себя простыню, и голый Костик пытался прикрыть руками то, чего никогда не стеснялся.
– Я хочу на тебе жениться, – строго сказал Костик.
– Конечно, обязательно, – засмеялась Зоряна. – Начнем прямо сейчас…
Двадцать седьмого Эрвин выдал Костику зарплату за неделю. За вычетом еды, электричества, воды и стоимости аренды комнаты в гостевом доме.
– Это слезы, а не деньги, – сказала Зоряна и объявила лежачую забастовку. Костик присоединился к ней, а отсоединился только следующим утром.
Двадцать восьмого вся ферма была на ушах. Готовились отметить день рождения Кристины. Костик чистил картошку, резал капусту, помешивал мучной соус, мариновал мясо для барбекю, взбивал сливки и вышивал крестиком. Зоряна вышивала поздравление для Кристины. И Костик, конечно, должен был принять в этом участие.
Подарок от двоих. К вечеру приехали друзья Кристины и слопали всё в полчаса. В другие полчаса все напились и решили идти на озеро, чтобы купаться голыми.
Над озером поднимался пар. Люули водила Костика к таким озерам. Только у Люули они были маленькими, как будто разбрызганными кем-то сверху, а это было большое, ухоженное, как бассейн с подогревом. Гости Кристины дурачились. И Зоряна тоже: смеялась, брызгалась, ныряла. Ее короткие темные волосы быстро сохли и вставали ежиком, иголки которого впивались в ладони Костика. На минуту-другую она усаживалась рядом и громко сопела, уткнув нос в его плечо. Она оттягивала резинку Костиковых трусов, щипалась и, напевая «Shape of my heart», убегала в воду.
Костик и Эрвин обсуждали проблему разведения страусов. Эрвин считал, что мясо страусов будет вскоре есть весь мир. Костику страусов было страшно жалко.
Праздник завершился на рассвете. Но Эрвин сказал Костику, что следующую забастовку ему запрещает профсоюз. Костик и Эрвин позавтракали и уехали в поле.
Вечером двадцать девятого Костик очень хотел спать. Сабина сказала, чтобы он ложился. Сабина сказала, что девочки уехали в ночной клуб. Сабина сказала, что до утра Костика никто не потревожит. И улыбнулась.
Утром тридцатого Костик проснулся и вместо Зоряны увидел конверт.
В конверте лежал билет до Санкт-Петербурга с новой датой вылета. Старый билет с новой датой: второе июля.
Пять тысяч шиллингов с портретом Моцарта. Очень красивая бумажка. Костик, имевший дело только с долларами и «слезами» от Эрвина, никогда такой не видел.
Листок в клеточку. « Желим поново виде фургон. Я обязательно приеду его посмотреть ».
Мардж – сука.* * *
Бабка Люули сказала:
– Если бы она осталась с тобой, я бы осталась без тебя. Да?
– Да, – сказал Костик. – Но это не специально. Я не думал об этом.
– Правильно, – сказала Люули и поцеловала Костика в макушку. – Все правильно.
Два месяца он думал о том, как вернуть Зоряне деньги. К сентябрю – запил. Буйствовал. Хотел выбросить компьютер, модем, монитор. Успел только растоптать мышь, утопить в ведре клавиатуру и разбить о стену мобильный телефон. Подачки Мардж. Подарки Андреа. Грантовый набор российского ученого. Люули телеграммой вызвала Алика. Алик приехал и прожил с ними две недели. С Аликом Костик не разговаривал. Только сам с собой.
В ноябре Костик завязал и задним числом оформил больничный. В декабре отметил тридцатилетие. Не пил. Вместо него напился Яша. Жаловался на жизнь, на Олю, на тещу, на лыжи, которые «эта семейка» навострила в Финляндию, на отсутствие наследника, дерева и дома. Костик сказал ему в утешение: «Та же фигня».
В начале две тысячи второго случилось страшное. Шиллинговый Моцарт утратил смысл. Костик рванул в Питер – менять. Но в двух банках ему отказали: евро еще не пришли, а в третьем сказали: «Дураков нет. Подтирайтесь теперь своим Моцартом или езжайте в Австрию и тратьте с богом». Это было не обидно, но странно. Костиковы часы остановились, а все другие продолжали тикать. Идти. Зачем-то идти, наматывая круги по циферблатам. Чужое время стало похожим на одинокого пони, который бесплатно катает на себе детей и взрослых.
