Весной Костик издал монографию. Сотрудники стали подозревать его в подлом стремлении к докторской и практически перестали здороваться. Это была большая удача. И чтобы закрепить успех всеобщего молчания, Костик утвердил себе тему. В ней было все: разделенные народы, женщины, насилие и бедность. Все, что продолжало быть модным, заметным и грантоемким. В июне Костик взялся готовить школьников к поступлению. Ездил на дом, потому что приглашать их в общежитие было глупо и стыдно.
Курс евро к шиллингу, курс доллара к евро, курс рубля… Костик внимательно следил за ними, чтобы не опростоволоситься. Он решил отдать Зоряне и Моцарта, и его эквивалент. Он не знал, что скажет ей при встрече. Но в том, что хотя бы один раз он сможет ее увидеть, не сомневался.
Летом Костика пригласили в Брно и предложили прочесть несколько лекций. Девочек на семинаре было гораздо больше, чем мальчиков. Они вели себя так, что Костик мог выбирать.
Костик выбрал руководительницу проекта: крупного, тридцативосьмилетнего социолога из Кельна Дану Шульц. Она была белой. Она была похожа на кролика-альбиноса. Только глаза у Даны были не красными, а почти бесцветными, как у Люули.
Дана была вежливой, доброжелательной и холодной. Дана была польщена выбором Костика. Дана давно так не смеялась. И ей давно не было так хорошо.
– Вообще-то я лесбиянка, – сказала она по пути в душ.
– Я должен знать что-то еще? – спросил Костик.
– Нет, – покачала головой Дана.
Хорошо. Костик устал знать и не хотел догадываться. Просто семинар. В Брно. Не так далеко от Вены, если вдуматься. Не так далеко.
Дана курила. Но «Прима» ей не понравилась. Дана слушала. Почти так же хорошо, как Алик. Только Дане нельзя было дать под дых. Дана сказала, что если бы каждый мужчина оказался рядом со своей женщиной навсегда, то закончился бы хоровод и весь мир стоял бы парами.
– Лежал, – уточнил Костик.
Какая разница. Если бы каждая женщина, которая узнала своего мужчину, пошла бы за ним, то все исчезло бы в одночасье: прогресс, цивилизация, демократия, наука, литература. Тот, кто уходит, тащит за собой на веревке весь мир.
– А тот, кто остается? – спросил Костик.
– Верит, что эта веревка существует, – сказала Дана.
* * *
Инсульт у Люули случился в лесу. «Смотри, Степан, белый!» – громко сказала она, показывая палкой в пустоту. Замерла и вдруг рухнула. Костик успел ее подхватить и осторожно уложить на траву. Люули хрипло дышала, глядела в небо, почти не моргая, и старательно шевелила губами.
Уже был мобильный. Уже у всех были мобильные. Костик позвонил Оле, чтобы она привезла врача. Прямо в лес и за любые деньги. У Костика были любые деньги. Четыреста евро и пять тысяч бесполезных шиллингов…
Костик лег рядом с Люули, обнял ее и закрыл глаза. Время, остановленное Зоряной, снова пошло. Минутами падали листья, секундами топали по руке лесные муравьи. «Не спи, Люули. Люули не хочет спать. Кто же спит с самого утра?»
Оля привезла врача, «скорую» и надежду на то, что все будет хорошо.
Так и вышло. Оля родила мальчика, а Люули вернулась. Она плохо ходила. Почти не говорила по-русски, часто называла Костика Степаном, но рвалась за морошкой как в последний бой. И как в последний бой, уезжала на рыбалку. Костик катил кресло, и до озер они добирались намного быстрее, чем прежде. Люули не командовала, не приседала к каждому пеньку, не наклонялась, чтобы сорвать ягоду и тут же положить ее в рот, сделать «кислое лицо» и заставить Костика «собрать аккуратненько для ликера»…
Кресло и «одноразовые трусы для взрослых» прислала Мардж.
Яша починил крыльцо, отреставрировал дверь и подался производить «финские домики», похожие на конструктор «Сделай сам», только очень больших размеров. К этому делу приспособился и Костик. Построить дом «хоть из чего» оказалось делом нетрудным.
Не трудным.
Костик думал о том, что никто не собирался жить именно так. Ни Люули, ни Костик, ни Мардж, ни профессор Попов, ни Яша. Никто. И Зоряна и несгибаемый дед Вукан тоже не собирались.
Не хотели, не заказывали, не призывали, не планировали. Жизнь приходила к ним сама. И гнать ее было бессмысленно.
Никто и не думал гнать. Но некоторые – сопротивлялись.
Оля, например, нашла финна, готового любить ее, пока смерть не вступит в свои права. Финн был сохранный, с хорошими зубами, большой пенсией и желанием иметь своих детей. Чужих детей финн не хотел. Он был готов только на чужую мать, потому что потенциальная теща сразу предложила свои услуги в качестве домработницы, повара, экономки и чистильщицы бассейна.
Глупый, еще не разведенный Яша очень обиделся и набил жениху морду. Это было неосмотрительно. Со стороны финна неосмотрительно было приезжать вот так, без предупреждения. Со стороны Яши и вовсе глупо: сначала впускать постороннего человека в дом, а после, выяснив, что он никакой не посторонний, а практически родственник, бить прямо в челюсть. Яшу арестовали. И денег Костика хватило только на то, чтобы восемь лет, которые просил прокурор, плавно уменьшились до двух.
Оля развелась с Яшей по переписке и привела к Костику сына.
– Это Гриша, – сказала Оля.
– Мы знакомы, – сказал Костик.
– Я знаю. Я на всякий случай. В общем, вот тебе Гриша, он тебя знает, он к тебе привык…
– Оля! Ты охренела? – спросил Костик. В сложных ситуациях Костик не находил правильных слов и часто повторялся.
– Или ты его берешь, или я сдаю его в интернат. И пусть ждет своего папашу там! Когда финн сдохнет, я заберу его отсюда. Я их обоих заберу, если тебе от этого легче… Я и тебя могла бы забрать, если бы ты не был таким дураком!
На шум вышла Люули. По дому она ходила, опираясь на палку. В послеинсультные годы Люули похудела и стала меньше ростом. Она больше не стригла челку, а собирала седые волосы в пучок. С этой простой прической Люули казалась Костику похожей на королеву.
– Забирайте! Вы ж хотели! Вы мне сами говорили! Я буду деньги присылать! Типа алименты! – закричала Оля.
– En ole kuuro. Я не глухая, – сказала Люули и взяла Гришу за руку.
Грише было три года. Люули – восемьдесят три. Недавно и тот, и другая перестали пользоваться памперсами. Это была большая удача и большой прогресс. В случае Люули – неожиданный.
На конференцию в Будапешт Костик не поехал. Хотя бабка вполне справлялась. Он не поехал также в Краков, Торонто и даже в Хельсинки. Дом с Люули и Гришей стал слишком хрупким. И Костик научился удивляться. Сначала тому, что он есть, этот дом. Потом – просто удивляться.
Мардж написала: «Может быть, вам нужна мама?»
Мардж чувствовала себя виноватой и не оставляла попыток улучшить жизнь Костика.
Мардж перевела его монографию и нашла университет, который ее опубликовал. Университет был британский, а не американский. Теперь Мардж хотела жить в Европе. Поближе ко всем своим.
Костик купил подержанный автомобиль и освободил место в общежитии. Два дня в неделю он читал лекции и вел семинары. В плотном графике – по шесть пар. В другие дни он строил дома и писал диссертации за других людей. И то, и другое было несложным.
По воскресеньям Костик ждал. Гриша тоже ждал. И даже бабка Люули внимательно смотрела в окно и вслушивалась в тишину двора. По воскресеньям приходила почтальонша и забегали две собаки. Почтальонша приносила пенсию, сплетни, бесплатную газету и иногда открытки с видами Финляндии, Оли, ее мамы и мужа.
Собак Костик звал Аризоной и Иллинойсом и приглашал остаться навсегда. Сколотил две будки. Аризона иногда ночевала, завтракала и убегала по своим делам. Иллинойс приходил только по воскресеньям, когда все ждали.
Через два года вернулся Яша. Он сказал, что в тюрьме кормят за так и государство может на этом разориться. Жить Яше было негде, но строить дом себе одному он не хотел. А Гриша не хотел без Люули.
«Оставайся», – сказал Костик Яше. И тот остался. Вместе в финансовом смысле жить было легче.
Через год Гриша пошел в школу.
* * *
Больше в их жизни ничего не происходило. Ничего такого, что делало бы их жертвами или героями. Костик защитился и потихоньку привыкал называть себя Константином Андреевичем. Летом он старался попасть к своим – в архивные хранилища, где его ждали размытые линии жизней неважных, неглавных и в общем-то никому не нужных людей.
Они, эти люди, по-прежнему не укладывались в тенденцию. И Мардж написала: «Оставь их. Теперь в моде будут интеллектуалы».
«Это странно, – написал ей Костик, – странно, что их будут изучать до того, как они вымерли».
Мардж прислала Костику улыбку и приглашение во Львов, на грандиозный форум, чему-то, конечно, посвященный. Костик должен был выступить дискутантом на секции о пограничье.
В программе форума Костик не нашел ни одной известной ему фамилии. Получилось как у Оли, которая звонила из Хельсинки и жаловалась. Жаловалась на то, что по полгода ей приходится работать экскурсоводом. В это время она сильно устает, почти ничего не зарабатывает и совсем не смотрит сериалы. А когда снова начинает их смотреть, не узнаёт ни одного героя. Они все меняются и меняются, и у Оли не хватает душевных сил, чтобы принять это спокойно.
