– А у нас есть конфеты? – спрашиваю я.
– Ты не ешь конфеты, хлеб, булки, торты, картошку, макароны, мороженое, мясо, рыбу, сахар, колбасу, сосиски, супы, сметану, майонез…
– А что я тогда ем?
– Папа тоже все время интересуется… А я спросила у Андрюши: «Кто твой лучший друг? Самый-самый?», а он сказал: «Мой самый лучший друг – это ты». Представляешь?
– Очень хорошо. Значит, ты и будешь дружком!
– Все тебе весело! Все тебе смешно! – всхлипывает она.
В общем, если честно, мы обе зачем-то плачем. Сережа этого не выносит, а Миша – выносит. Он разбегается от дверей и прыгает к нам на кровать.
– Извините, что вас перебил. – Очень вежливый мальчик, будущий школьник. – У меня к вам два вопроса: зачем человеку «Букварь» и что такое «экзистенциальная драма»?
Ночью
Мы будем притворяться. И никто не узнает. Никогда! Пообещай!
Мы будем такими хорошими, что наши зубы треснут от улыбок. Почему зубы? Не знаю. Тебе, кстати, надо вставить пломбы. И мне тоже. Иначе зубы нас выдадут.
Мы скроем от них, что выросли и постарели. Мы скроем от них, что вся твоя храпящая спина проросла родинками, как гречкой. Не хочешь гречкой? Как жемчужинами, которые устали быть белыми.
Согласен?
Ты всегда согласен…
Мы не признаемся, что нас случайно объявили ответственными за все, и мы уже немножко надорвались, и пупы наши развязались, и башки лопнули, но мы же – в домике, мы умеем прятаться. Особенно в маленьких улочках и кварталах чужих городов.
Мы будем улыбаться, веселиться. И дай мне слово, что не напьешься, иначе я тебя убью.
Мы не скажем им, что нам грустно. Что мы не любим песок, потому что его трудно вымывать из попы. И потому что песок – это мы сами.
Никто не должен знать, какой ты умный. И какая дура – я. Никто не должен подойти к нам ближе, чем мы их пустим.
Ни слезы – слышишь, старый дурак? – ни слезы. И тебе не сорок! А почти сорок два. Для склероза – рано. Мама уверила меня в этом. Дала гарантию. Ты уважаешь тещу? Вот! И с этой минуты ты – мышка в банке.
Мы – мышки в банке. Две мышки. В одной банке.
Знаешь, со временем она и ее муж могут сыпать нам корм. И не кричи, что мы сами еще ого-го. Может быть, мы захотим их корм. Может быть, это даже будут пирожные и раки. А?
И да, она не будет греметь ключами, мыть посуду, разбрасывать по всему дому вещи, особенно лифчики, и воровать у тебя гель для душа.
И не приглашай меня танцевать. Ты наступаешь мне на ноги. У тебя плоскостопие.
И да – я тоже не буду…
13 августа, вечер
Видеооператор сказал, что он – художник. Поэтому «под жопой у него все время должна быть машина, в машине – водитель, у водителя – водка». Видеооператор – гений. Без водки – ни кадра.
Час его драгоценного дыхания (он снимает, как дышит; перегаром, что ли?) стоит сто долларов. И все звезды об этом знают.
Жаль, что я не знаю, кто у нас нынче звезды.
– Мамаша, зачем вы не смотрите телевизор?
13 августа, тоже вечер
Другой. Борода клинышком. Усы. Темные глаза. Бас. Гей. Он сам сказал.
– Как гей я вижу только красоту в ее первозданном виде.
– В первозданном – это в голом?
Зачем я взяла с собой умного мальчика, почти школьника, кто мне доктор?
– Ню? – возбуждается другой.
Мы уходим.
– Не надо, – просит он. – Вот! Держите! Не стесняйтесь. Это мои достоинства. Мои достоинства, вы сами убедитесь!
– Миша, закрой глаза! – шепчу я. Мало ли какие достоинства мне придется сейчас взять в руки. Хотя я же могу не брать ничего в руки. Сказать, что у меня экзема. А лучше – лишай. Вши. И я – не рукопожатная, потому что в первом классе за низкую успеваемость мне объявили бойкот. И что мне стоило надеть перчатки? Бабушка Мила всегда говорила: «Перчатка и шляпка делают женщину женщиной». И бабушка Шура с ней соглашалась: «Только чувырла ходит с непокрытой головой».
Другой дает мне диски. Всего лишь диски.
Ну и кто из нас сексуальный маньяк, человеконенавистник и вообще?..
– Мама, глаза можно открывать?
13 августа, вечер-вечер
Мои подруги в возбуждении. Это наша первая свадьба. Мы не знаем, что с ней делать. Наши мужья, у кого они есть, тоже.
Приходится перезваниваться. Как-то поддерживать друг друга. Многим вспоминается, как невеста – тогда трехлетняя – звонко икала, напрудив в штаны, и нас пропускали без очереди в любую кассу любого магазина. Другим грезится и вовсе то, чего не было. Например, что невеста разлила двести миллилитров духов Паломы Пикассо, а я пообещала вернуть точно такой же флакон и до сих пор не вернула. Еще – как мы вязали ей шарфик. Никак не могли остановиться и потом обили им прихожую снятой квартиры.
– Что ты делаешь? – спрашивает Тома.
– Смотрю триллер.
– М-да? А у меня сопли.
– У меня тоже сопли. «Ты не стой тут, женишок, прочитай-ка нам стишок», «А невеста хороша…»
– Уродила анаша. Сценарий, что ли, пишешь?
– Кино. Вот девочке в глаз попали деньгой. А другой – по голове. Будет шишка. А мальчику в рот – пшеном.
– А зачем он открыл рот?
– То есть девочка с фингалом тебя не заинтересовала?
– Девочку можно запудрить. А у меня сын. Мне мальчиков жальче. Так что ты там смотришь?
– Свадьбу. Мастерство видеооператора оцениваю.
– Бедная. – Томина интонация сразу меняется. Мы в одной лодке. Сейчас важно сплавиться. Раскачивать и тонуть будем позже. – Не смотри! Какая тебе-то разница?
– Никакой. Но молодые тут – в цилиндрах.
– Уверена? Точно в цилиндрах? Не в треугольниках, не в кубах, не в шарах, а?
– Точно! – злюсь я. И нажимаю на кнопку «выкл.». Теперь как порядочный абонент я временно недоступна.
Только не Томе. Через полчаса она уже стоит возле моего телевизора и бьет меня подушкой по голове. У нас есть такие маленькие подушки, которые в интеллигентных домах называются «думками», а у нас используются для прикрытия носков, случайно брошенных посреди чего угодно. Чем больше у Сережи и Миши носков, тем больше у нас подушек. Некоторые считают, что мы долгое время жили на Востоке.
– И вот эти синтетические уродские шапки ты называешь цилиндрами? – говорит Тома.
– А ты их как называешь?
13 августа, ночь
Не храпи! Кто спит в такие минуты? Только не ты! Зачем ты встаешь в четыре утра? Какой рассвет? Зачем тебе рассвет, если у тебя психоз? Зачем я встаю в пять? Чтобы сделать тебе завтрак! Ты не завтракаешь? Ну и что?
Где наш общий лечащий врач?
В Канаде? В Германии? Мы отпустили их на волю, оставив здесь только твою собачатницу Марьяну. Но ты – мышка. Марьяна тебе не поможет. Не надейся.
Если лезет наверх, к горлу, – это тоже говно? Если да, то, согласись, говно – очень упорная субстанция.
И главное дело – ничего романтического. Где наша легенда, Сережа?
Где пристойная история о том, как мы познакомились?
Я – удивительная, блестящая, в турецком взрослом костюме, юбка была даже не подшита, а собрана шпильками, мелкими черными шпильками, которые выпадали то на асфальт, то на паркет.
Ты – двадцать килограммов живого веса, жестко натянутых между пятками и макушкой. Ты – с богатым внутренним миром, в который влезло литра два водки. Или больше.
Я – летящая, романтическая, окруженная толпой поклонников, все стремилась куда-то, стремилась…
Ты… А там как раз ты. Закрылся и уснул. Десять минут, двадцать, сорок. Многие хотели пи́сать. А некоторых даже тошнило. Среди нас были беременные и употребившие спирт папы хозяина дома.
Мы стучали, милый. Мы вскрыли дверь. А потом взяли тебя на поруки. «Проводите мальчика до такси», – сказал папа хозяина, вернувшись с ночного дежурства в нейрохирургии.
Мы, я и он, проводили тебя до такси, пожертвовав поцелуями в подворотне… Если бы ты не напился так сильно, я могла бы быть женой другого…
А завтра придут сваты.
Какие гранаты, Сережа? Сваты придут, а не немцы! Кого ты хочешь замочить?
В гранатовом соке? Мясо? Для шашлыка?
14 августа
Они – инженеры. И напрасно некоторые думают, что такой профессии больше не существует. Они – настоящие инженеры с изобретениями и патентами на них. Их жизнь – приборы. Они, особенно отец жениха, не поддались очарованию разоружения и конверсии.
– Нормальные, уважающие себя страны воюют всегда. Но! Но! У войны есть кинетическая энергия, а есть потенциальная.
– Потенциальная – лучше, – говорит мама жениха. Мама жениха близка с мирной жизнью лазера. Она умеет применять его в медицине и в быту. Папа жениха считает мамино занятие несерьезными объедками со стола больших внешнеполитических проектов.
А Гоша их родился очень красивым. Он был самым красивым мальчиком в роддоме, в яслях, на детских площадках, в школе и в институте. Все няньки, а их было пять, которые сидели с Гошей, уходили от них в слезах. С Гошей никто не мог ни справиться, ни совладать. Даже туго перепеленатый, он умудрялся скатиться с дивана и…
Я пропустила, что «и».
Когда Гошу носили на руках, он умудрялся сбрасывать на пол и разбивать все ценные вещи: две чашки японского сервиза, который папа привез с испытаний на Дальнем Востоке, телевизор, хрустальную вазу, будильник и нянины очки.
