– В момент свадьбы они такие перепуганные, не срут вообще, – важно сообщает наша невеста. – Но шар все равно лучше, чем голуби… И чем бабочки и божьи коровки. В строго определенный момент шар взрывается, и…
– И мы все дружно беремся за огнетушители! – радуется Сережа.
– Или лучше фейерверк? Или выездную церемонию?
– А куда едем? – спрашивает Сережа.
– А по прошествии лет выездная церемония смотрится лучше, чем голосящая тетка из загса! Нам видеооператор сказал! – обижается невеста.
Новый видеооператор – кинодокументалист. В последние годы специализируется на спортивных трансляциях. Хорошо снимает футбол, хоккей и водное поло. График расписан по минутам. Двести долларов в час, поэтому надо точно определиться, кто попадает в кадр, а кого потом доснимем сами (что, у нас камеры нет?) и вставим в «перебивки».
Танец. Танец молодых – это очень трудно. Его надо репетировать. У «бальников». А все хорошие бальники сейчас в телевизоре. Достать их оттуда – даже за большие деньги – невозможно. А плохой бальник – это плохой шаг, плохой поворот и полное непопадание в музыку. И в фильме будет некрасиво.
По знакомству одного удалось найти. Он как раз сломал ногу и не может участвовать в телешоу.
– Это большая удача! – говорит наша невеста. – Мы уже и не надеялись, что нам так повезет!
– И сколько он берет в час? – спрашивает Сережа, почесывая подбородок.
– Он – не проститутка! – обижается наша невеста. – Он сказал, что если мы его вдохновим, то вообще бесплатно.
Лицо Сережи становится бурым. Он – фантазер. Иногда – буйный. Он воображает, чем могут вдохновить сломанного бальника наша невеста и почти наш Андрюша. И никто не виноват, что немецкие порнофильмы повлияли на Сережу больше, чем все неореалисты вместе взятые.
– Я убью его, – обещает Сережа и уходит на работу.
Катя, позевывая, отправляется досыпать.
16 августа, день
Выбери музыку – сделай себе больно.
Пяти дней и одного объезда свадебных салонов достаточно, чтобы понять: свадьбе быть?
Выбери музыку. Включи громко. Пусть она будет автобаном, бобслейной трассой, шоссе Роммеля. Пусть будет водопадом. Пусть она будет запахом осени, ранней, тревожной, только что желтой…
Запахом осени, которая больше не наша.
Выбери музыку. Ноты не буквы: пленных не берут.
Выбери музыку…
Разреши памяти.
Купи пистолет.
Выбери музыку.
Выстрели.
На меня напал пафос. И что теперь с этим делать?
*
Коротко: Слава хотела в Израиль. Славины родители собирали документы. В восемьдесят девятом эта процедура была почти беззубой, но привычно считалась опасной. От страха Слава не поступила в институт (а смысл?) и забеременела от Валерика. Валерик на Славе женился. Тайно, но по любви.
Ее родители не заметили ни того, ни другого, ни третьего.
Его родители тоже. Не заметили.
Валерик и Слава жили раздельно. И встречались на чужих квартирах.
Когда документы были готовы, разразился скандал. Валерик был лишний, на него не рассчитывали. И задерживаться ради него не собирались.
А Славку вообще вызвали в райком. Папа Валерика никогда не умел по-человечески. Коммунизм был его идеей и колбасой одновременно. Он сказал Славке: «Отрекайся, и мы примем тебя в семью!»
Но Славка хотела в Израиль. И дело было даже не в родителях. Она мечтала увидеть мир с той стороны. Она не была уверена, что Земля – круглая. Ей надо было убедиться. Израиль – первая точка, место для полета – только по праву крови. Была бы немкой – стремилась бы в Германию. Славка всегда хотела жить где-нибудь там, где не существует границ. Она была художницей и сказала райкому: «Нет!»
И Валерик сказал: «Нет!» Только не своим родителям, а Славкиным.
Случившееся было названо горем. И Славка согласилась на искусственные роды.
Папа Валерика сам завел на себя персональное дело и ушел каяться в ЦК. Его не было три дня. Утром четвертого, просветленный, почти невесомый, он ворвался в палату к Славке и закричал: «ЦК не отдаст сионистам нашего маленького советского гражданина!»
Куратор Валеркиного папы отменил искусственные роды, ужаснувшись кровожадности пархатых жидов.
В свидетельстве о рождении в графе «мать» был поставлен прочерк. Не безотцовщина, что у нас – часто, а безматерщина, что на словах в общем-то даже смешно.
Родители Славы через месяц после приезда погибли от взрыва в супермаркете. Погибли, восхищенные изобилием. Погибли, замешкавшись у прилавка с бакалеей. Любуясь на сахар… Улыбаясь…
Слава позвонила и сказала: «Всё. Теперь у меня здесь корни. И памятник русско-еврейской дружбе».
Тетя Люда, Славкина мама, была русской, евреем был папа – дядя Яша. И это очень-очень-очень затрудняло отъезд.
*
Количество картошек в супе должно быть кратно количеству членов семьи. Раньше волшебной цифрой была «четыре».
Теперь – «пять».
Потом думаю: зачем мне пять, когда надо шесть? Или даже семь.
Пусть будет семь: вдруг двойня?
Больше не буду носить синюю футболку. Но и не выброшу. В синей футболке я узнала, что Андрюша будет любить Катю всегда, но для этого ему нужна Катина рука.
Не покупаю книг в среду. Однажды я купила книги в среду, а в пятницу умерла Сережина мама. Теперь она больше уже не умрет никогда. Я знаю-знаю. Но я не покупаю книг в среду.
16 августа, вечер
В тонком следе я добавляю в мыло сухую ромашку, мяту, чабрец, апельсиновую пыль. А потом мешаю-мешаю-мешаю.
Мои друзья – едкий натр, щелок, зола, касторовое масло, оливковое тоже, кокосовое. Смалец, если кто еще его помнит.
Мои враги – техника безопасности, санстанция и пожарная инспекция. Мои враги – это корпорации и торговые марки. Впрочем, мы заключили с ними договор о ненападении. Я никому не рассказываю, из чего они делают шампунь. А они… А они делают вид, что меня и вовсе нет.
Я варю мыло.
И совершенно не важно, кем я хотела быть, когда вырасту. Ну, предположим, я хотела быть режиссером документального кино. И по этому поводу у меня есть диплом и что-то очень личное ко всем этим гениям «по двести долларов в час».
Ну и что? Сережа вообще хотел быть врачом.
Двадцать лет назад у нас были такие чудовищные самомнения.
И нам ничего не пригодилось: ни бритва Оккама, ни Дзига Вертов, ни патофизиология, ни законы Бойля – Мариотта.
Ничего, кроме учебника химии и атласа автомобильных дорог.
А щелочь для первой партии на продажу я купила у сторожа за две бутылки водки. Можно считать, украла.
– Поиграй со мной в лото, – просит Миша.
– Поиграй сам с собой, очень тебя прошу, – отвечаю я.
– Не могу. Когда я играю сам с собой, всегда жульничаю.
Это гены. Мои.
– Совсем не могу работать. Все время думаю и думаю, – говорит Сережа за ужином.
– То же самое, – отвечаю я.
– Надо искать, – говорит он. – Надо искать, звонить, потому что…
– А если я не хочу? – спрашивает Катя. – Если мне – не надо?
– Ты вырастешь, подобреешь, и будет стыдно, – обещаю я. – Тем более что, пока ты подобреешь, они уже могут умереть! Это ж люди. Очень непрочный материал.
– А после смерти они могут встретиться в раю? Да? – тревожится Миша, почти школьник.
– Началось, – вздыхает Сережа.
Мыло созревает четыре-шесть недель. Сутки стынет, потом зреет. Зрелое мыло можно хранить очень долго.
16 августа, ночь
Меняли постельное белье, обвинив предыдущее в бессоннице. Пили коньяк. Спали без разговоров. Ждали похмелья, но оно не пришло.
17 августа, утро
– Посмотри на эти картинки, – говорит детский психолог по имени Татьяна Ивановна.
Она симпатичная, кудрявая, не ленивая: встает рано, моет голову, вертит бигуди, сушит их феном, потом, не расчесывая, укладывает прядки. К вечеру прядки обвиснут, но это – ничего. Вечером мы ее не увидим.
– Посмотри на эти картинки. Они нам расскажут одну историю.
Психологу лет тридцать – сорок. Раньше она была инженером. Хорошо, если бы химиком. Толкового химика сейчас днем с огнем… Была инженером, работать негде, она и переучилась. Тем более что с детства мечтала. Но родители были против. Надо ли слушать родителей до самой собственной пенсии, на которую все равно жить нельзя?
Молодец Татьяна Ивановна! Вырвалась на свободу! Сначала, как водится, курсы. Тренинги. Консалтинг. Потом институт. Летел как ангел, упал как черт. Но без диплома никуда.
– …Маленькая девочка строит башню из кубиков, она рада, что башня получается такая красивая. Это первая картинка. Вдруг пришел один озорной мальчик и нарочно ногой разрушил башню. Это вторая, видишь? Девочка очень расстроилась и заплакала горькими слезами. Это третья…
– А где мальчик? Сквозь землю провалился? – спрашивает Миша. Без заключения психолога нас не возьмут в гимназию. А мы ее уже присмотрели.
– Какой мальчик? – тревожится Татьяна Ивановна. – Девочка плачет, а мальчика и след простыл!
– Все мужики – сволочи? Он ее бросил? – изо всех сил сочувствует Миша. – У моего друга Степана – знаете его, из моей группы? – папа тоже маму бросил… И зачем только она строила башню одна? Что за интерес? Она девочка-аутист?
