Ознакомительная версия.
17. Добивайся всего – но не смей травмировать ее душу. Не избегай любых средств. Не принимай во внимание сопротивление.
18. Обрети культуру секса – как хочешь. Иначе окажется мерзость вместо обещанного блаженства.
19. Давай поводы для ревности – но чтоб они не подтвердились.
20. Умей показать ей свое презрение.
21. Не торопи события.
22. Разумеется, выжми все из своей внешности, одежды, речи.
23. Перечитывай постоянно:
Стендаль, „Красное и черное“, „О любви“.
Лермонтов, „Герой нашего времени“.
Пруст, „Любовь Свана“.
Гамсун, „Пан“».
Когда все силы человеческой души напряжены до предела, а переломный период юности ощущается и сознается решающим в жизни, человек способен меняться сказочно быстро.
Еще недавно ему не хотелось жить, но своей любовью он был пригвожден к жизни, как бабочка иглой к картонке. Картонка была черного цвета.
Недавно внутренняя уверенность в своих глубоких достоинствах совмещалась в нем с абсолютно противоположной убежденной неуверенностью в своих возможностях; что вообще свойственно юности.
Он пер вперед и вверх, как штурмовик на форсаже: остановиться – сорваться в штопор, но такой и мысли не мелькнет. Он будет архитектором. Он первым приходит на работу и последним уходит. Он уважает себя, и его уважают другие. ОН ВСЕ МОЖЕТ!
Энергия и значительность! Значительность и энергия! Он старался чувствовать себя генератором, увеличивающим обороты.
Давно не собиралась она никуда так тщательно. Не рисовала глаза так долго. Не поворачивалась столько перед зеркалом, снимая одно и надевая другое. В конце концов, убедившись в своей привлекательности и женской значимости, подумала о Ларике с жалостью. Бедняга, не в первый раз он будет пытаться что-то из себя строить. Ее разбирало любопытство от предстоящей встречи, хотелось взять реванш и поставить все на свои места: она – повелительница, он – проситель. Хотя подсознательно предпочла бы, чтоб от роли просителя он отказался. В этом и заключалась ее ошибка: в любовной борьбе, как и любой другой, опасно недооценивать противника.
Сбор в общежитии назначили на шесть. Она пришла в половине седьмого: пусть подождет, повибрирует, придет она или нет.
Его не было. Еще укол.
В комнате шумели, теснились, сдвинули принесенные столы.
– Валька, привет! Вечно ты опаздываешь.
Веселье раскручивалось, шутки сыпались, тосты имениннице провозглашались… почему он не пришел? Спросить об этом было, разумеется, невозможно. Значит, не очень-то они с Ниночкой и знакомы? Или наоборот – боится, что встретит Валю и переметнется обратно? поэтому не пригласила? Или он тоже опаздывает? Душевное равновесие было утеряно, неизвестность раскачивала нервы.
– Мальчиков мало, – с сожалением сказала Нина. – Ларик с Володей предупредили, что у них срочная работа, не смогут, наверно. Или – очень поздно, к концу.
Так – придет он или нет? Досадно – что, все ее приготовления напрасны? Ведь знал, что она придет – и не смог освободиться? Или – еще придет? Неизвестность затягивалась. Для нее уже имело значение всерьез, придет он или нет, и это злило.
Уже кого-то сводили потошнить в туалет, уже убрали столы, и накинули платок на настольную лампу: интим, и загремел маг, когда в дверь постучали.
Ввалились Ларик с другом, замерзшие и веселые, со свертками:
– Поздравления деятельнице культуры от братства вольных каменщиков! Еще пускают? Извините, раньше – никак: созидаем!
Произошло легкое оживление, зазвенели в поисках чистых стаканов, именинница подставила щечку для поцелуев, каковые и были нанесены подобающим образом.
Валя старалась не смотреть в ту сторону, но это было неестественно, не замечать – значит выдать себя, надо же поздороваться, позволить ему поймать свой взгляд; она сразу утеряла нить разговора, который вела.
Через минуту, адаптировавшись в полумраке комнаты, Ларик заметил ее, кивнул дружески и приветливо, с точно отмеренной дозой радости от приятной встречи – не более; спокойно кивнул. Посаженный рядом с Ниной, он наворачивал из тарелки, в меру прикладывался к стакану и рассказывал с набитым ртом, как вкалывали на оглушающем морозе и добирались потом в кабине трейлера-плитовоза. Он выглядел здесь совершенно освоившимся.
Это не могло не задеть. Валя предпочла бы сейчас, чтоб он не приходил. Раньше – почти ее собственность, он был здесь сейчас независим, сам по себе, званый гость: он как бы занял собой часть жизненного пространства, куда ей входить было неловко; таким он стеснял ее. Отнюдь не несчастный – кандидат в знаменитости, ну прямо восходящая звезда. У нее испортилось настроение, ощутилась своя чужеродность окружающему веселью – на которое он, чужой здесь без нее, не имел права!
Его шутки определенно нравились девчонкам, они смеялись. «Раньше они его жалели. Осуждали меня за жестокость. Завидовали – во как мальчик стелется! Теперь – торжествуют. Нарочно все подстроили, чтоб меня уколоть…»
Она преувеличивала – но доля правды в этом была…
Захотелось уйти… но сделать это сразу было невозможно, не расписываться же в своих уязвленных чувствах. Гордость заставила ее изображать веселье; бутылки на столе еще не опустели. Она смеялась чуть громче, выглядела чуть беззаботнее, чем надо.
Ларик не избегал ее, летуче улыбался, парил в собственном пространстве.
Увидев ее, он сразу утерял способность соображать. Всей силой воли удерживал последовательность программы: стол, шутки, танцы, разговор с Ниной об архитектуре – это вызубрено, думать не надо. Улыбка и взгляд репетировались неделями, задача была в том, чтоб не забыться – не смотреть на Валю слишком долго. Он почти не пил – инструкция была строга: полный самоконтроль.
И когда в танцах они почувствовали, увидели друг друга совсем рядом, он – владел собой полностью, она – была готова и даже не прочь поддаться появившимся чувствам, впрочем, не видя в них никакой опасности для себя. Всем женским существом она жаждала утвердиться, услышать вновь, что она – самая-самая, ощутить свою значимость и власть над мужчиной.
– Как дела? – спросил он первый, ровный голос, добрая улыбка.
– Отлично! – в ответ – сияющая улыбка, явный перебор, выдающий желание казаться более преуспевающей, нежели есть, ответ слишком поспешный, хорошая мина при плохой игре; она выругала себя. Но он сделал вид, что поверил, подыграл:
– У тебя иначе и быть не может. («Может! Идиот!..») Выглядишь ты замечательно. – В последних словах ей послышалась фальшь, снисхождение, пустой комплимент.
Мнительность овладела ею, сразу стало казаться, что выглядит она плохо, гордость заставила распрямиться, сбиться с такта, она искала такие слова, чтоб дать ему почувствовать, что она его жалеет, что она значительнее его, – и не находила.
– Как ты здесь оказался? Не выдержал?
Удивленное лицо:
– Ты здесь не при чем. Спроси у Нины. Вообще-то я не хотел идти, устал ужасно, но Володя просил, ему одному неудобно было.
– Верный друг… – произнесла она иронически.
– Если хочешь, мы можем делать вид, что незнакомы. Но по-моему это детство. Да и зачем?
Музыка развела их, потом пленка кончилась, он подал Нине руку, другою полуобнял за плечи и повел к столу, где резали торт.
– …Первыми цельнорамные окна применили американцы в конце прошлого века в Чикаго, – доносился голос Ларика. – Но они сразу ставили принудительные вентиляторы с фильтрами, а потом – кондиционеры. А в наших жилых домах отсутствие форточек – дань не столько моде, сколько идиотизму: для проветривания открывать окно целиком и терять массу энергии на отопление, для мытья – разбирать раму, окномоев нет. Зато строители экономят на оконных переплетах. На макете красиво выглядит. А вдолбить это в головы Госстандарта – задача для бронетанковых сил.
Когда это он стал таким умным? Или всегда таким был?.. Еще недавно выглядел простоват, сероват, ниже их уровня; не студент. А сейчас его слушают…
– …первым каменным дворцом в Петербурге обзавелся светлейший Алексашка Меншиков – раньше Петра. Петр указал на стрелке место для Двенадцати коллегий и отбыл по делам в Голландию. Меншиков умело провел экономию строительных материалов и прежде, чем приступать к строительству государственного объекта, из излишков моментально соорудил себе дворец, развернув его окнами на Неву. После этого оказалось, что для Двенадцати коллегий места вдоль берега уже не хватает, и Меншиков принял гениальное решение – ставить здание поперек стрелки, к Неве торцом. Что и было сделано – к дикой ярости вернувшегося Петра. Полная длина коридора там – четыреста двенадцать метров, и вот по этой четырехсотметровке царь, лично возглавлявший приемную комиссию, катал пинками вопящего Меншикова. Однако было поздно – средства истрачены, здание построено, и, попинав строителя вволю, дом приняли. С тех пор в принципе мало что изменилось…
Ознакомительная версия.
