Елена Минкина-Тайчер - Там, где течет молоко и мед (сборник)

Ознакомительная версия.

Боже мой, а почему он вдруг забыл пелефон? Ведь он такой собранный, аккуратный? Никогда не разбрасывал ни книги, ни игрушки, даже в раннем детстве. Это он в моего отца пошел. Мой отец был добрейший человек, но немного помешанный на аккуратности. И еще он любил рассказывать смешные истории. Наверное, ему хотелось наговориться за себя и за маму. Правда, в их жизни случалось не так много смешного, но его это не останавливало. Одной из его любимых смешных историй была история про концлагерь. Вернее, как он выжил в концлагере. И все потому, что попал в эксперимент. Немцы затеяли такой эксперимент – влияние облучения на потенцию мужчин. Для этого они отобрали пятьдесят самых молодых и крепких парней с самыми крупными… (тут папа выразительно похлопывал себя пониже пряжки). Каждое утро их выводили во двор, ставили в круг на колени и требовали спустить штаны. В центре стоял рентгеновский аппарат. Но папа быстро смекнул, что руководители эксперимента не хотят рисковать собственной потенцией и прячутся в здании за свинцовой дверью. Как только аппарат включали, и надзиратель уходил, папа плотно закрывал свое богатство руками, обмотанными полами куртки. Вот и вся хитрость! Но благодаря ей папина потенция сохранилась вполне успешно, в чем вы и можете убедиться! На этом месте он торжествующе указывал на нас с братом.

По субботам папа молился. Он ходил в ашкеназскую синагогу прямо за нашей школой. Надевал старенький талес, шляпу, подмигивал незаметно нам с братом. Когда-то, когда мы были еще совсем маленькими, он брал с собой Мордехая, надевал на его стриженую голову веселую вышитую кипу. Но потом перестал. Может быть, под давлением мамы. Мама категорически отказывалась соблюдать субботу. Прямо с утра она с ожесточением принималась мыть кастрюли, или чистить и без того сверкающие ложки, всё из того же огорода, или гладить свои ненаглядные скатерти. Правда, пылесос не включала и старалась не очень стучать, чтобы не слышали соседи. Обычно папа миролюбиво усмехался, глядя на мамины подвиги, аккуратно складывал талес и ложился вздремнуть на маленький диванчик в кабинете. Дальше начинался привычный спор.

– Интересно, где был твой Бог, когда убивали моих братьев и родителей?! – шептала мама, ожесточенно глядя мимо отца.

– Наверное, он все силы бросил на спасение тебя, моя голубка, – вздыхал папа, – а заодно и ваших фамильных богатств.

Мама швыряла в отца свежевыглаженной скатертью и уходила на кухню. Папа ловко увертывался, поднимал упавшую скатерть, аккуратно складывал по проглаженным бороздкам. Потом, притворно сокрушаясь, подтягивал старые пижамные штаны и укладывался на другой бок. Обычно на этом разговоры о религии и заканчивались.

Но однажды я услышала, как мама молилась. В тот день, когда у отца случился удар. Я узнала еще утром, но не смогла сразу приехать в больницу, Авиву было три месяца, я еще кормила его грудью. А у Таль как раз началась ветрянка. Только к обеду Меир сменил меня. Папа лежал с закрытыми глазами, часто и неровно дыша. Правые рука и нога его были как-то неестественно вывернуты, одна щека вздувалась в такт дыханию. Мамы нигде не было, ни в коридоре, ни в больничном дворе. Я вдруг страшно испугалась, что с ней тоже что-то случилось, и помчалась к ним домой. Дверь в прихожей была открыта, мама стояла в спальне, прижавшись лицом к стене.

– Благословен будь, Господин мой, Бог наш единый, царь мира… – торопливо шептала она начало молитвы, – прости, прости за сомнения, наверное, я тебя просто не поняла, Господи. Но ты же великодушен, ты же щедр, пощади его, прошу, только пощади его. Ты не смог спасти маму и братьев, я понимаю, тогда было слишком много горя, нас было слишком много, а ты ведь одни. Но сейчас, сейчас, когда все так мирно, когда ты все вернул детям моим, когда ты стал так мудр и щедр, я прошу, пощади. Пощади его!

Она вдруг стала сползать по стене, цепляясь руками, я в ужасе стояла за дверью, не зная, подхватить ее или уйти незаметно. Ночью папа умер.

Господи, что только не лезет в голову! Нет, я совсем распустилась, нервы никуда. Может быть, позвонить Меиру? Надо же ему рассказать, что мальчик просто забыл пелефон. Ему же опасно волноваться с его давлением. Ха, рассказать, а если подойдет жена? Жена! Нет, этого я сейчас просто не вынесу!

Меиру всегда нравилась Яэль, с того момента, как она появилась в нашей школе. Да что там нравилась! Весь класс знал, что Меир Эзра влюблен в новенькую русскую. Но никто не смеялся, потому что Меир был лучшим футболистом школы. И лучшим математиком. И самым красивым парнем. И он открыто и спокойно ходил за своей длинноногой Яэль, бережно держал ее тонкую светлую руку в своей широкой и смуглой, гладил ладонью кудрявые белые волосы. Яэль тихонько смеялась, отнимала руку, задорно потряхивала чудесными волосами, и никто, кроме меня, не знал, что она так же безумно влюблена в Меира, просто почему-то не хочет это показать. И уж совсем никто не знал, что еще одна девчонка влюблена в Меира, так влюблена, что им обоим и не снилось, что она просто не дышит, когда он проходит рядом, что весь стол ее набит черновиками и старыми контрольными Меира, что она спит с его драным футбольным мячом под подушкой и в темноте целует этот мяч, обливаясь слезами и стараясь не всхлипнуть вслух. Никто не знал, потому что этой девчонкой была я сама.

Нет, у нас с ним были прекрасные отношения, он почти любил меня. Но только потому, что я была подругой Яэль. Мы часто занимались вместе, особенно математикой, Меир классно умел объяснять, Яэль восторженно крутила головой. «Ми-и-ша, – говорила она нараспев. – Ми-и-ша, какой ты умный, просто страшно!» Да, так она его придумала называть на русский лад, хотя я никогда не могла понять, что общего между заурядным именем Меир и этим ее Ми-шей. Мной Яэль тоже восхищалась. Я не была большим математиком, зато блистала в Танахе и истории, а ей плохо давались гуманитарные науки, наверное, из-за языка, чаще всего она просто переписывала у меня готовую работу. Потом они провожали меня до дому, махали на прощание и уходили в парк, взявшись за руки. Из окна наплывал высокий голос Хавы Альберштейн, это была модная тогда песня «Как дикий росток», наверное, кто-то крутил пластинку:

А я молча лежала в своей комнате, уткнувшись головой в подушку, и мечтала умереть.

И вдруг у них что-то разладилось. Нет, это было уже после школы. Я первой ушла в армию, Меир перенес дату, потому что надеялся попасть в летные войска, а Яэль ждала призыва только осенью, она была на несколько месяцев моложе.

Однажды Меир пришел ко мне один, я как раз отсыпалась после сборов, дома стояла мертвая тишина, даже мама прекратила свою воспитательскую деятельность. Я сидела на низкой кушетке, а он – на полу у окна, молчал, крутил в ладонях скомканную сигарету. Я не знала, что ему нужно, да это было и неважно, просто дышать с ним рядом, тихо любоваться сильными руками, выпуклыми плечами под выгоревшей майкой, складкой у губ. Главное было не думать, что этими руками он обнимает Яэль, а этими губами наверняка целует ее вечно смеющиеся губы.

– Хава, – сказал он хрипло, – ты мне очень близкий человек, потому что ты – подруга Яэль, и только с тобой я могу об это говорить.

Мне вдруг стало холодно, хотя как раз начался август.

– Хава, скажи, я похож на сексуального маньяка? Или просто на какого-то грубого идиота? Я ведь люблю ее! Разве она этого не знает?

– Это все знают, – умно сказала я, но у Меира не было сил обращать на меня внимание.

– Хава, я понимаю, она девушка, она боится, но ведь я же не убить ее хочу! И не каких-нибудь случайных отношений. В нашей семье это не принято, мой отец из Ирака, ты же знаешь. Что, у меня сестер нет, и я не знаю, как это у девчонок? Хава, я ей говорю, давай поженимся, а она смеется. Или плачет. Ты что-нибудь понимаешь? И когда я ее целую, она же просто не дышит, дрожит вся, а потом вдруг вырвется и убежит. Хава, скажи, что мне делать?

Я вдруг чувствую, как холодная черная волна накрывает меня, и я уже знаю, что сейчас скажу, и леденею от ужаса, потому что нельзя такое говорить, и все-таки говорю, отчаянно глядя Меиру в глаза.

– Ты зря так переживаешь, – говорю я. – Напридумывал проблем! Все не так страшно.

– Что? – испуганно спрашивает Меер. – О чем ты?

– Все о том же, – улыбаюсь я немеющими губами, – ты просто усложняешь. Возьми и просто приди к ней поздно ночью, все само получится. Тем более Яэль сейчас одна, мама со своим другом в отпуске. У русских это проще, разве ты не видишь? Только предупреди заранее, а то еще застанешь кого-нибудь.

– Кого? – в ужасе спрашивает Меер. – О чем ты?

Ознакомительная версия.