Ознакомительная версия.
В какой-то момент Семен Михайлович испугался за свою жизнь – личную. Ведь Валя могла вынашивать план мести и явиться к его супруге, которой совсем не нужны были лишние волнения. Она только что сделала операцию по удалению груди – слава богу, что опухоль обнаружили на ранней стадии, так что Семен Михайлович обозвал себя тысячу раз идиотом и старым козлом и приготовился к страшному – появлению Вали. По ночам Семен Михайлович представлял себе, как Валя будет встречать его во дворе дома с коляской. И покажет ребенка. Он перестал спать, и у него развилась настоящая паранойя. Валя мерещилась ему повсюду – в больничном коридоре, в сестринской, на автобусной остановке, в столовой. Он репетировал речь, с которой встретит Валю, если она появится, – расскажет о жене, ее болезни, сошлется на то, что уже не молод, и попробует откупиться.
Спустя еще полгода Семен Михайлович устал бояться – перегорел. Ему стало все равно. Валя так нигде и не объявилась, и он уже корил себя за дурные мысли. Ведь хорошая была девочка, честная, добрая. Она бы ни за что так с ним не поступила. Прошло еще полгода, и Семен Михайлович забыл об этой истории. И больше не вспоминал о медсестре.
Валя знала о том, что Семен Михайлович не находит себе места. Знала и о том, что он успокоился. Коллега-медсестра, с которой Валя все-таки поддерживала отношения, рассказывала обо всем подробно, хоть и не знала, что главного хирурга до такого состояния довела именно Валя. Коллега думала на другую медсестру, что у Вали отзывалось болью в груди.
Валя уехала, потому что не могла простить предательства. Она решила, что Семен Михайлович решил от нее откупиться – новой должностью, переводом в столицу, теплым местом и деньгами. Для Вали рухнул мир. Если бы Семен Михайлович продолжал допускать ее на операции, если бы он дал ей понять, что она ему нужна – не как подруга, а как медсестра, Валя была бы счастлива. Ей хотелось просто быть рядом, а он ее сослал, выбросил, как тряпку. Избавился в один день.
Валя приехала в столицу без денег, без жилья, без вещей. И долго выстраивала клиентскую базу. Работала, но не позволяла себе привыкать, влюбляться, сострадать, жалеть. Она не хотела еще раз пережить такую боль и не хотела разочаровываться в людях. Поэтому держалась на расстоянии, не подпускала к себе.
Мама же была только рада тому, что дочь будет жить в столице, и рассчитывала на то, что у нее скоро появятся зять и внуки. Но Валя не могла заставить себя полюбить, хотя предложения были. И мужчины были.
Ни разу Валя не усомнилась в правильности своего решения, и только через пятнадцать лет она призналась самой себе, что была дурой. Гордой, наивной дурой. Чей поступок никто не понял и не оценил. Да она и сама не понимала, почему вдруг тогда решила, что это было предательство, а не помощь. Почему она посмотрела на ситуацию с одной стороны, а не с другой? Почему вообще лишила себя этих пятнадцати лет? А заодно и карьеры, и личного счастья?
Ведь если бы она приняла предложение Семена Михайловича, взяла деньги, устроилась в больницу, вышла бы замуж, нарожала детей, разве она поступила бы неправильно? И почему рядом не оказалось достаточно циничной и расчетливой подруги, которая бы подтолкнула Валю к этому шагу?
Ей уже почти сорок. И нет ничего. Ни за душой, ни в душе. Пятнадцать выброшенных на помойку лет.
Валя прекрасно знала, что добровольно хоронит себя в деревне. Она поставила на себе крест. Знала, что не выйдет замуж, не родит, не сделает карьеру. Она знала, на что идет. Только не ожидала, что это ударит по маме, которая долго плакала, когда увидела вернувшуюся дочь. И сразу все поняла. Она не хотела для нее такой судьбы. Поэтому не выдержало сердце.
Да, а Семен Михайлович, похоронив супругу, женился снова. На молоденькой медсестре, и переживал вторую молодость, глядя, как его новая супруга ходит с огромным животом. Семен Михайлович собирался стать молодым отцом и был очень горд собой.
Макс свернул направо и понял, что заблудился. Опять. Естественно, ни одного указателя на стенах. Он вернулся к переходу, который казался ему знакомым, и свернул налево. Прошел по узкому коридору и уперся в дверь. Поскольку ему уже было все равно, а на двери не было никакой запрещающей или разрешающей вывески, он толкнул ее и оказался в крошечном дворике. Под ногами хрустел гравий – мелкая крошка цвета кофе с молоком. Да, кофе. Он очень хотел кофе. И от яичницы бы не отказался. Есть хотелось зверски. Особенно здесь, на свежем воздухе. Он сделал несколько шагов по дворику, не в силах отказать себе в удовольствии услышать хруст. Так у него бывало с упаковочной бумагой в пупырышках: привезли телевизор, обмотанный защитной пленкой. Макс стоял и щелкал – как в детстве. Точно так же у него бывало и с лужами. Хотелось наступить, хоть краем ботинка, чтобы проверить глубину.
Он шел по гравию, стараясь ступать то осторожно, то с нажимом, и даже разок подпрыгнул, выбив из-под ног несколько камушков. Удовлетворившись, дошел до края дворика – и уткнулся в стену. А за стеной – обрыв. Резкий и головокружительный. Он почувствовал себя маленьким мальчиком, которому квартира кажется огромной – целых две комнаты, которые не перебежать, не перескакать, не проползти по-пластунски. Перед ним было поле, по которому разметались дома, строения, опушка леса, аккуратный ров, речка и снова дома. Все казалось бескрайним, гипертрофированным. Даже этот вид, открывавшийся из дворика, и тот казался «уж слишком». Слишком прекрасным, удивительным, режущим не только глаз, но и душу.
Макс усилием воли заставил себя вернуться в здание и продолжать разгадывать хитроумный квест, придуманный монахами несколько веков назад и поддержанный их преемниками. Многочисленные коридоры, закоулки, ниши и арки, тупики и сквозные переходы. Невозможно было пройти одной дорогой дважды и, запомнив, вернуться назад тем же путем. От приступа паники и раздражения спасал только вид, открывавшийся из каждого окна, из вот такого же дворика, как этот, из каждой выбоины в стене. Макс вдруг понял, чем монастырь отличается от тюрьмы – воздухом и светом. Здесь повсюду был воздух и свет. Даже в комнате, в вестибюле. Воздух был под крышей, тянулся по полу, шуршал занавесками, давая возможность свету бить лучами.
Макс был профессором, пусть и молодым, но весьма востребованным. Он любил ездить с лекциями. И считал себя опытным, немного уставшим от бесконечных переездов и перелетов путешественником. В свободное время он обходил местные достопримечательности, отделяясь от общей группы.
Никогда раньше с ним такого не было. Гостиница была пятизвездочной, как он и просил. Размеры номера превосходили все ожидания. Впрочем, Макс привык к комфорту. Но сейчас все шло не так, как он привык. Начиная с первого дня. Он владел тремя языками, причем свободно, чем гордился. Но, отпустив такси, которое доставило его до гостиницы (на фасаде красовались звезды, все пять), не мог попасть внутрь. Ни звонка, ни молоточка. Макс постучал кулаком. Потом ногой. Никто не открывал. Макс поднял голову и увидел прямо над собой статую святого, будто зависшую между колоннами. Святой держал в руках книгу. При этом смотрел не строго, а игриво. На голове у него была корона. Нет, не нимб, не колпак, а такая вполне себе женская корона. Никакой надписи, которая могла бы сообщить имя святого, естественно, не наблюдалось.
Макс продолжал стучать, и наконец распахнулось, нет, не дверь, а крошечное окошечко. Он такое только в кино видел. Здесь окошко явно служило декоративным элементом, если учесть, что речь шла о гостинице, тем более пятизвездочной, – в таких гостей не принято встречать через окно.
– Здравствуйте, откройте дверь, пожалуйста, у меня здесь забронирован номер, – сказал Макс тому, кто стоял за дверью. Эту фразу он повторил на всех трех известных ему языках и даже попытался изобразить на четвертом. Но женщина, а за дверью стояла именно женщина, дверь открывать не собиралась.
Когда Макс уже решил вернуться в аэропорт и улететь ближайшим рейсом, дверь распахнулась. На пороге стоял молодой парень в офисном костюме и по-английски извинился за ожидание. Он отлучился буквально на пару минут, а эта женщина – его мать, зашедшая принести сыну поздний ужин. Макс любезно согласился простить мать, которая смотрела на него с подозрением и обидой, – этот иностранец оторвал ее мальчика от ужина. Теперь ребенок точно останется голодным. Макс поставил чемодан в фойе, отдал паспорт и спросил у менеджера гостиницы, где находится туалет.
– Направо, вниз по лестнице, увидите большую картину на стене, повернете налево, – объяснил дорогу парень.
Макс отправился искать уборную. Спустился, увидел картину, повернул и тут же оказался в темном коридоре. Макс попрыгал на месте, рассчитывая, что зажгутся лампы, реагирующие на движение, но ничего не произошло. Он вернулся назад и понял, что заблудился – ни картины, ни лестницы. Еще минут десять он ходил по темным коридорам, рассчитывая случайно наткнуться на обслуживающий персонал или постояльцев. Ему хотелось вернуться на ресепшен. Но в туалет хотелось еще больше. Когда после очередного поворота – сначала налево, потом направо – он уперся в закрытую дверь, ему стало по-настоящему плохо. Как в третьем классе, когда он описался в лифте. И чувство облегчения было сильнее, чем ощущение позора. На его счастье, он увидел лестницу, точнее, сначала почувствовал дуновение свежего воздуха и пошел на ветер, туда, откуда веяло прохладой. И оказался в маленьком дворике. Тут Макс с облегчением спрятался за аккуратным кустарником, и ему было все равно – находится дворик под видеонаблюдением или нет, выходят ли во двор окна и для чего вообще предназначен этот дворик.
Ознакомительная версия.
