Она улыбнулась, приоткрыв рот от смущения.
Потом, сидя на скамейке в университетской роще, они целовались, не замечая времени…
А спустя считанные дни они уже не представляли себе жизни друг без друга.
Прошел месяц, может быть – два, и все это время они, забыв обо всем на свете, жили лишь друг другом. Но вскоре действительность бесцеремонно и грубо напомнила о себе.
«Что ты нашел в этой шиксе?» – спрашивала мать, презрительно вытягивая губы, – «Неужели среди своих не нашлось приличной девушки?»
«Ты бы все-таки нашел себе девушку из своих, она была бы тебе ближе», – мягко, но настойчиво советовал отец.
Не скрывая иронии, спрашивали о ней и друзья, и никто не мог понять, что он нашел в этой скромной, милой девушке.
Ей тоже было нелегко. Родители Веры не одобряли ее выбора, а в институте ей открыто намекали, что рано или поздно придется сделать выбор.
Оба дома были для них закрыты, но они решили, что, несмотря ни на что, будут вместе.
И как раз в это время он и его семья получили разрешение на выезд.
Это было полной неожиданностью для них. Они готовились к долгой, отчаянной и бескомпромиссной борьбе. Лев даже просчитал на несколько ходов вперед поединок с коварным и всемогущим режимом. Его, конечно же, захотят отправить в Армию. Что ж, он готов к такому раскладу. Он скажет им прямо в лицо, что служить будет только в одной армии – израильской. Родители были готовы начать голодовку в знак протеста. И тут вдруг последовало, как гром среди ясного неба, разрешение на выезд.
И вот уже вещи упакованы. Все необходимые справки и выписки готовы. Квартира сдана. Последнее свидание, последние слова…
Его отъезд неминуем и неотвратим, как приговор. Так он решил. Этого требовали его убеждения, и он не мог поступить иначе.
И ее слезы, ее отчаяние – это еще одна жертва на алтарь свободы.
После трагедии пришел черед фарса с перегрузкой багажа, заменой виз и билетов под аккомпанемент непринужденной смены идеалов и принципов теми, с кем еще вчера вместе строили планы о будущей жизни среди своих, на своей, как тогда казалось, земле.
Получив эту землю, они вдруг дружно от нее отказались в пользу другой, более благополучной и спокойной. Сколько раз уже так было…
Добродушный Вул отправился со своими хозяевами в Сан-Франциско. Кто-то улетел в Нью-Йорк – к родственникам. А кто-то – и вовсе осел в ненавистной Германии.
Самолет, в котором они летели на Святую Землю, был почти пуст, но Лев ни разу не усомнился в правильности своего решения. Ему нужен был только Иерусалим – центр земных сил, где ближе всего к Господу, а, значит, и больше шансов быть им услышанными.
Здесь, на Святой Земле, помолившись у Стены Плача, он что-то написал на одном клочке бумаги. Потом подумав, скомкал и написал снова – на другом. Потом опять что-то писал… Затем вдруг поднялся и ушел, так и не оставив записку в стене.
Жизнь вынесла окончательный приговор, и поздно было писать аппеляцию…
Потом были пески Синая, советский снаряд, угодивший в их танк, госпиталь, в который из всего экипажа привезли только его, операция по замене коленного сустава, смерть отца, второе замужество матери и ее отъезд с новым мужем за океан. Учеба в университете, свадьба с Аллой, диссертация, рождение детей, развод. Отъезд Аллы с детьми в Австралию. Звонки детей с далекого континента, сначала частые, со временем становились все реже и реже.
С годами он обрюзг, и ходить стало совсем тяжело. Он переехал в Тель-Авив, где поселился у самой набережной. Здесь он каждый день выходил к морю – дом, в котором он поселился, был расположен почти у самой кромки моря. До воды нужно было преодолеть всего несколько ступеней и сто метров пляжа. Но он никогда не купался, а лишь шлепал по воде босыми ногами. На большее его уже не хватало.
А самым ярким воспоминанием, по-прежнему, была та часть жизни, которая осталась по ту сторону от взлетной полосы.
Однажды, в предверии еврейского нового года он совершенно случайно познакомился с довольно странным человеком. Зоар – так его звали – был кабалистом и рассказывал удивительные вещи о жизни и других мирах. Он говорил о другой жизни так, как будто работал по ту сторону жизни экскурсоводом и по меньшей мере раз в неделю возил туда экскурсии.
Самым удивительным, однако, было то, что старик многое знал о жизни Льва. Непонятно, каким образом, но Зоару удавалось, например, удивительно точно рассказывать о жизни человека, которого он впервые видел, лишь по дате его рождения. Причем в своем рассказе Зоар упоминал такие подробности, которые никак не могли быть лишь простым совпадением, или же догадкой.
Под влиянием рассказа старика о таинственном и глубоком смысле обычных цифр Лев снова извлек на свет свою старую записную книжку.
За годы прошедшие с момента их расставания, ее номер давно уже превратился в бессмысленный набор цифр. Но если все так, как говорит этот старик, то, значит, это возможно – снова наполнить заветный номер смыслом и жизнью, и, значит, все можно исправить, изменить…
– Ведь так? – спросил он старика, поделившись с Зоаром своими размышлениями.
– Подумай прежде, нужно ли тебе это, – ответил старик, внимательно посмотрев на Льва.
– Нужно, – без тени сомнения, как когда-то в юности ответил Лев.
– Ты в этом абсолютно уверен? – снова спросил старик.
– Да, я уверен, – ответил он нетерпеливо, – Но как это сделать?
– Нет ничего проще, – усмехнулся старик, – Просто набери этот номер на своем телефоне.
– А дальше? – спросил Лев.
– Человек всегда получает ответ на все свои вопросы и просьбы, но не всегда понимает или согласен с их содержанием, – таинственно произнес Зоар, – Ты получишь ответ, – не оставляя Льву и тени сомнения добавил Зоар.
Набрав заветный номер, вдруг снова приобретший драгоценный смысл, Лев долго вслушивался в колебания загадочного эфира, и ему казалось, что через расстояния и неизвестность он слышит ее дыхание и даже ощущает исходящие от нее аромат и тепло ее кожи.
И тогда он заговорил, и все ждал, что она ответит ему. Он говорил долго и много – обо всем, что не успел или не смог сказать тогда, и о чем не мог сказать все эти годы. На этот раз он знал, что никакая сила кроме смерти уже не разлучит их, и когда они встретятся, все можно будет исправить.
Только бы она откликнулась. Наконец ему показалось, что он слышит ее голос. «Слава Богу», – облегченно подумал Лев. И он заговорил еще более горячо, потому что знал, что она его слушает…
Он никак не мог разобрать, что она говорит в ответ, и изо всех сил прислушивался к колебаниям эфира до тех пор, пока не понял, что слышит лишь отзвук собственного голоса. «Где ты?!» – в отчаянии закричал он. «Т…ы-ы-ы», – не то равнодушно, не то с насмешкой отозвалось эхо в трубке.
Ему казалось, что он слышит ее. А на самом деле он слышал только лишь самого себя.
– Как же так? – растерянно произнес он, – Я услышал лишь самого себя, свое волнение, и остался с тем же, что и был. И он с недоумением он посмотрел на старика.
– А что, собственно, ты хотел услышать? – удивлено подняв брови спросил старик.
Я ещё утром, проснувшись, почувствовал, что что-то не так. Не только со мной, но вообще – с миром. Вроде всё то же, но уже не так, как вчера.
– Ты просто одурел от своих ночных смен, – стал я успокаивать себя. – Привык смотреть на мир через ночь, поэтому день кажется тебе ненормальным. Но обмануть себя мне не удавалось.
Я уже давно обещал своему приятелю зайти, чтобы настроить компьютер, но каждый раз находил предлог, чтобы отложить свой визит. Накопилась усталость, к тому же я никогда не был лёгок на подъём, и чем больше времени жил здесь, тем больше дичал в человеческих джунглях.
Но предупредить в любом случае надо. Сеня по прозвищу Сэм, с которым мы дружили уже больше двадцати лет, на меня не обижался. Он вообще ни на кого никогда не обижался, потому что к человеческим слабостям относился снисходительно и был полной противоположностью нашему общему другу Давиду. Давид вечно бушевал, во всём видел несправедливость, с которой повсюду и во всём боролся. За это мы прозвали его «Неистовый».
Познакомились мы на нашей первой в Израиле работе, убирая мусор в богатом пригороде Тель-Авива. Работа была тяжёлой и не менее грязной, зато контингент подобрался – что надо. Тут можно было встретить не только инженеров, учителей, врачей, но даже профессора и театральных критиков. Складывалось такое впечатление, что на уборку мусора здесь без высшего образования не брали, хотя наш начальник из местных и его покровители в муниципалитете не имели даже аттестата об окончании школы.
Зарплата была мизерной, это, в общем-то, и зарплатой назвать было нельзя, у местных пособие было куда больше!… Но, учитывая общую ситуацию на рынке труда, когда желающих работать было гораздо больше, чем рабочих мест, все молчали и соглашались на любые условия. Нельзя сказать, что народ был доволен, поворчать любили все, но, как точно подметил классик, «дома на кухне».
