Джейран только взмахивала ресницами и показывала крупные белые зубы. Так начались их полутайные встречи. Он гулял с ней по заросшему гледичиями и белыми акациями Вейнеровскому парку, провожал до съемной квартиры, забрасывал найденными в Интернете глупыми четверостишиями: «Спи, зайчишка, спи, мышонок. Сладко спи, мой медвежонок. Будем вместе мы в раю у Вселенной на краю».
Джейран поддавалась, все больше и больше млея в его присутствии. Она приехала из села и снимала квартиру с двумя однокурсницами. Родители ежемесячно отправляли ей накопленные деньги за жилье, а новоявленная студентка часами укладывала перед вычищенными зеркалами свои гладкие черные волосы. Так прошла весна, а когда у Джейран наступила летняя сессия, Шамиль впервые увидел ее задумчивой. Ямочки погасли, а зрачки потемнели, как две перезрелые сливы. Он дал ей денег на зачет, потом на следующий. Потом оплатил ей экзамены.
– Как жаль, что мы разных наций и не можем пожениться, – лукаво вздыхала Джейран, надеясь, что ее разубедят.
– Если бы не это, я бы давно тебя засватал, – врал Шамиль, поглаживая ее большую розоватую ладонь и тотчас меняя тему.
После сессии он привел девушку в пустую квартиру приятеля и снял с нее скромную юбку. Она не сопротивлялась, а только хихикала ему в плечо:
– Не надо, Шамиль, не надо!
Потом они пили на кухне кофе, и она рассуждала про их будущую семейную жизнь.
– Ты давай начинай учить меня аварскому, – говорила она, легкомысленно обнажая зубы.
Их встречи продолжались несколько лет, но Шамиль не чурался и прочих женщин, ладных и взрослых, с бесстыжими взорами. Узнав случайно об одной из них, Джейран закусила губу, но потом разразилась детским хохотом:
– И она еще на что-то надеется! С ней ты просто спишь, а любишь одну меня!
Шамиль согласился.
Как-то Джейран сказала ему, что ее собираются сватать, и пытливо взглянула ему в глаза.
– Придется тебе выйти за него. Надеюсь, ты обо мне не забудешь, – ответил Шамиль.
Джейран заплакала.
В день ее свадьбы он пробрался в банкетный зал и даже участвовал в торжественном танце вокруг невесты. Пока окружавшие гости вычисляли, кем и по чьей линии неизвестный танцор приходится хозяевам праздника, Шамиль осыпал обесчещенную новобрачную ворохом свежих банкнот, полученных на службе от дяди Алихана. Та рдела и опускала голову.
Через несколько месяцев он встретил Джейран, идущую на рынок. Она узнала его, вспыхнула, но тотчас отвернулась и перешла дорогу. Шамиль преследовал слегка раздавшуюся ее фигуру до самых торговых рядов, а после, через час, они уже валялись в гостиничном номере среди клубней картошки.
– Что ты сказала мужу? – спрашивал ее Шамиль, когда все было позади.
– Сказала, что на физкультуре на козле ушиблась.
– Он поверил?
– Нет, – ответила Джейран и зацвела ямочками. – Но сделал вид, что поверил. Кому нужен скандал? Зато он меня теперь очень ревнует, не разрешает распускать волосы…
Они встречались так несколько раз, а потом Джейран исчезла. Вот и сейчас, подойдя к ее дому и простояв немного перед балконом с аккуратно прищепленным к веревкам бельем, Шамиль дождался лишь появления незнакомой женщины, ничуть не похожей на Джейран. Женщина была в хиджабе.
Следующим домом, куда ходил Шамиль, был дом Марины, молоденькой и нахальной медсестры-массажистки. Она жила в одном доме с исчезнувшим дядей Алиханом и приятельствовала с его супругой. Дядя Алихан по-соседски лечил у нее затекавшую спину и возил Марину на море вместе со своей семьей. А спустя время – уже и без семьи. Роман их начал развиваться в месяц Рамазан. К вечеру он подсаживал ее в свой «феррари» и увозил в Каспийск. Там они с нетерпением ждали, пока солнце исчезнет за горизонтом, и с последним лучом впивались друг другу в губы.
После каждой встречи дядя Алихан оставлял Марине по крупной купюре, но вскоре она взбунтовалась:
– Бросай жену, или я ей все расскажу!
И тогда дядя Алихан сплавил опасную массажистку племяннику. Шамиль с удовольствием принял удар на себя и сполна испытал на себе Маринино искусство. А потом, когда и его начала утомлять ее энергичность, она очень вовремя вышла за пожилого вдовца и тут же закрылась по мужнину настоянию.
Подойдя к частному, обмазанному цементом домику вдовца, Шамиль вызвал Марину условленным стуком в окно. Она вышла через минуту, и он не сразу узнал ее. На нежной щеке выросла черная бородавка, а губы были не накрашены. Русые волосы плотно прикрыты платком.
– Муж дома? – спросил Шамиль.
– У меня теперь другой муж. Тот умер. И с новым ты лучше не связывайся. И вообще, держись от меня подальше.
– Ладно, – ответил Шамиль, – что ты хипишуешь, Маринка.
– Я теперь не Маринка, а Маржанат.
Шамиль поморщился.
– А будешь меня Маринкой называть, – продолжила преобразившаяся массажистка, – донесу на тебя в шариатский суд. Там тебе кишки выпустят.
После этих слов Марина-Маржанат удалилась, захлопнув железные ворота.
* * *
– Шамиль, потом дашь мне почитать? – спросила Лена, возвращая его в подвальный кафетерий.
– Что?
– Роман Махмуда Тагировича. Вот, говорят, ты его забрал.
– Я не для себя забрал. Я зятю передам, может, он отрывок в своей газете напечатает, – ответил Шамиль.
Когда они вышли наружу, Арип сказал Шамилю:
– Помнишь, Шамиль, ты спрашивал меня про село, рядом с которым мы заснули? Я еще ответил, что не помню.
– Ну?
– А вот только что вспомнил.
Очередь за хлебом качалась, переминалась и наседала, змеясь вокруг кирпичной будки. Несмотря на жару, женщины от греха подальше кутались в длинные шали, мужчины бурчали, а Шамиль стоял последним в сотенном ряду и чесался от нетерпения. Папка с тесемочками, переданная ему в кафетерии, то и дело выскакивала из рук. Помаявшись минут пять, он раскрыл папку и полистал толстую рукопись Махмуда Тагировича.
«Ваш Махмуд, дорогие читатели, не учен никаким книжным тонкостям, а потому попробует начать так, как ляжет сердце. Сначала собрался я рассказать об основании села, но Хандулай уцепила меня за руку и требует непременно начать с нее».
«Уже двадцатая страница, а он все начинает», – подумалось Шамилю.
«Хандулай, крепкая и круглощекая, взращенная на лучших злаках, мясе и молоке, с детства только и знала, что куда-то спешила. Спрыгивая по аульским крышам-ступеням и поблескивая большими височными кольцами на пестром чохто, скакала она выполнять поручения матери, вихрем влетала по каменным лестницам на женскую половину, где бренчали друг о друга бронзовые тазы и в замысловатых резных деревянных шкатулках томились витые украшения, мчалась пулей в темный хлев, куда толстые стены не пропускали солнца, лезла, поскальзываясь, в деревянные амбары или неслась за село к двухэтажным навесам общинных хлевов и сеновалов…
Шли годы, а Хандулай замуж не шла, хоть пашенной земли за ней давали много, а лицом она вышла белой, как куропатка. Уже не раз захаживали к ней в дом поболтать матери молодых сыновей, а уходя, оставляли десять хлебов, как загадку. Но в следующий свой приход забирали эти хлеба неразломленными.
– Время гордость пожирает, – загадочно говорили старухи в общественной пекарне, поглядывая на Хандулай.
В пекарню, прихватив с собой зерна, муки и топлива, слетались пообщаться все женщины квартала. Чего-чего только не пересказывали они из слышанного в окрестностях, а громче всех – вдова Хуризада, которая бывала на всех базарах в округе.
– Говорят, в Цудахаре, – шептала Хуризада, обжаривая пшеничную муку, – не женятся на девушках без медной посуды. А в Буркихане невеста по дороге к своему новому дому воет и рыдает, как помешанная, да так, чтобы слышали в соседнем ауле! А в Муги, вы только подумайте, свекровь обливает новую невестку теплым маслом с ног до головы, чтобы стекало по одежде. А гимринские женихи для своих нареченных должны заготовить дров на целую зиму. А в Уркарахе, пока невесту за пять шагов к жениху отведут, целый день проходит: сделают шаг вперед, остановятся и танцуют, сделают еще шаг назад, и снова танцуют! А лакцы, если идет ливень и случается дождевой потоп, ловят лягушку и обряжают ее в мужские штаны, чтобы дождь прекратился.
Много чего рассказывала Хуризада. И про то, какими бурками торгуют андийцы, глиняной посудой – балхарцы, серебряными браслетами – кубачинцы. И про то, как соревнуются певцы в Кубе и Дербенте. И про то, как ловко ходят цовкринцы по канатам, натянутым над бездонными обрывами. И про то, какие союзы готовятся вольными обществами против властных ханов, шамхалов, нуцалов и уцмиев.
Много узнала Хандулай в квартальной пекарне. И откуда какой тухум пошел, и почему Цоб на небе грохочет. И песен любовных, и стихов наслушалась она от женщин вволю.
– Наконец-то расправились гергебельцы и кудалинцы с этими кулибцами, – говорила Хуризада. – Проучили этих грабителей и разбойников с торговой дороги!
