Ознакомительная версия.
– Хм. – Мужик заинтересованно посмотрел на очкарика. – А вторая какая ступень?
– Лев. Белокурая бестия. Из всех животных самые умные и благородные – это хищники, львы. Поэтому, дух человека, который развивается… э… в трудничестве верблюда, постепенно доходит до ступени льва.
Мужик скептически покачал головой.
– Нет. Это уже не по-нашему… Хотя… – он задумался и достал из барсетки небольшую Библию и стал в ней что-то искать. – Ага! Молодой лев Иуда, с добычи, сын мой, поднимается. Преклонился он, лёг, как лев и как львица: кто поднимет его? (Быт. 49;9) Вот ещё из Откровения. – Мужик вдруг стал серьёзным. – … И один из старцев сказал мне: не плачь, вот, лев от колена Иудина, корень Давидов, победил и может раскрыть сию книгу и снять семь печатей её. (Откр. 5;5) Львом из колена Иудова тут называют Иисуса Христа. В то же время верующих если и сравнивают с животными, то только с овцами, которых пасёт пастух… – Мужик как бы ушел в свой внутренний монолог и продолжал говорить, не обращая на нас никакого внимания. – …Но ведь это потому, что Иисус сам наверняка пас овец. Он брал образы для своих притч прямо из жизни…
Мне показалось, что сравнение колена Иудова со львами, а верующих христиан с овцами показалось ему не слишком хорошим. Я подумал тогда, что в глубине сердца каждого человека таится страх, животный страх быть съеденным. Это касается и отношения человека к Богу. Смерть кажется постороннему наблюдателю разложением тела на элементы. Земля как бы съедает человеческое тело, забирает то, что принадлежало ей изначально. Что же касается нематериальной души, то без тела она попадает в незнакомое место, где она будет абсолютно беззащитной. Зная всё это, человек может сколько угодно подавлять свой страх быть съеденным, но подавленное рано или поздно будет выходить как раскаленная лава из жерла вулкана. Вот как сейчас, – безобидный разговор с очкариком пробудил в мужике тот страх, который он всегда искренне старался подавить, считая его бесовским наваждением.
Тем временем, такси подъехало прямо к воротам монастыря. Мы выгрузились из утробы автомобиля в прохладу ранней осени. Дальше мужик, который хотел стать трудником, стал от нас дистанцироваться. Он тепло попрощался с нами, с подозрением пожал руку очкарику, который при этом странно улыбался, понимая, что каким-то образом уязвил его.
Мы вошли в монастырь поодиночке. Первым прошёл мужик, потом очкарик с Олей. Я проследовал последним. Я всегда заходил последним, – так мне было спокойней. Поэтому я немного поговорил с водителем, который вышел из машины покурить. Он рассказал мне пару анекдотов и, перед тем, как уехать, нажал на кнопку звукового сигнала. Бежевая семёрка покатила в Псков, а я побрёл к монастырским вратам.
Я ещё не знал, где остановлюсь, в монастырской гостинице или же сниму комнату в каком-нибудь из домов деревни, вблизи которой и расположился монастырь. А может быть, и вовсе поеду в Псков, в гостиницу, благо, денег у меня хватало. А всего вернее, помолюсь немного, свечку поставлю и поеду назад в Питер. Или всё-таки остаться на отчитку?
…Зайдя на территорию монастыря, я направился к соборному храму. По паперти спускался старый монах, чьё лицо показалось мне на удивление знакомым. Он посмотрел мне в глаза и его морщинистое лицо расплылось в улыбке. Затем монах провозвестил начало моей новой жизни:
– Пока будешь в казино работать, не сможешь освободиться от дьявольских пут.
– Простите? – На мгновение мне показалось, что это давит измена на кумарах и я стал внимательно рассматривать этого монаха. – Вы что-то мне сказали?
– Я сказал, бросай ты своё казино, – монах махнул на меня рукой. – Да что тебе говорить, ты и сам всё знаешь – деньги, которые даёт дьявол, к нему же и возвращаются. Он вместе с тобой получает удовольствие, только, в отличии от тебя, не тратит своё здоровье… – Монах осторожно взял меня за рукав. – Пойдём-ка в трапезную, попьём чай. – Он опять улыбнулся. – Я ждал тебя.
Я почему-то не удивился, наоборот, подобный поворот в моей жизни логично дополнял мой поступок в поезде, когда я, по своей воле, выкинул героин. – Простите, а как Вас зовут?
– Отец Пахомий.
– Отец Пахомий, а есть тут у вас отчитка?
– Вычит, – уточнил старец.
Я посмотрел на монаха исподлобья и повторил.
– Да. Вычит.
– Есть, да только не про твою честь. – Монах опять взял меня за рукав, но сделал это уже поуверенней.
– Это как? – удивился я.
– Зачем тебе вычит? Ты что – бесноватый? Пойдём чаю попьём, поговорим. – Он потянул меня за руку и мы пошли с ним по направлению к трапезной, пить чай. Мы шли, а он начал вещать. За эти две минуты отец Пахомий сказал мне нечто, от чего в моём сердце всё перевернулось… Точнее, не перевернулось, а стало на свои места… Я обещал не старцу, а самому себе, молчать об этом до поры до времени, не доверяя даже дневнику. Быть может, когда-нибудь я и расскажу об этом, но не сейчас. Не сейчас.
До этого разговора моя жизнь напоминала собой головоломку, кубик Рубика, который я, по своему скудоумию и природной лени, никак не мог решить. Но старец сделал этот ненавязчиво и быстро, как будто он мог разобрать и собрать мою жизнь вслепую, как чеченский боевик АК-47…
…В Великий Четверг, после исповеди у отца Пахомия я пошёл с ним на клирос и пел. Когда монахи пропели «Разбойника благоразумного…», я прослезился, как на похоронах отца, и понял, что ближе этих необычных бородатых людей в рясах у меня никого нет…
…Через неделю, вместо того, чтобы уехать «работать» к Валентину, я трудился с тем самым бородатым мужиком и ещё какими-то бродягами на завалах в старом храме, вынося оттуда разный мусор. Мы работали бесплатно. Точнее, не бесплатно, а во славу Божью.
Так я стал трудником. Моя судьба, воспитавшая меня как бандита, стала воспитывать меня как благоразумного разбойника. Мне не нужны были больше деньги. Я просто радовался пробуждающейся природе, солнцу и дневному ветерку. По ночам меня ещё мучали кошмары с интерьерами казино, фишками, баксами и дорогими проститутками с татуировками на ягодицах. Просыпаясь, я первым делом старался забыть эти кошмары и читал утреннее правило. Затем шёл в храм, потом на завтрак и послушание. Старец не неволил меня, понимая мою свободолюбивую натуру, не задерживал, но и не отправлял из монастыря.
Вначале я хотел остаться до Пасхи, потом до Фомина воскресенья. Потом до Троицы. Ну а потом мне вообще уже не хотелось никуда ехать. Что ждало меня в Питере? Я понял, что остаюсь.
Станислав Сенькин. 1 февраля 2011 года. Вязьма.
Ознакомительная версия.
