– Он ее любил…
– Кого мог любить этот вурдалак!
– Я точно знаю эту историю, – настаивал режиссер. – Я с ней лично знаком. Он увидел ее в бинокль из своего особняка на Садово-Кудринской, она шла из школы, у нее уже тогда были полные ноги, и он ими залюбовался.
– «Худощавая, но с полными ногами…» – Кто это процитировал? Конечно, Даур. – Недавно стала жрицей… – Он шпарит «Письма к римскому другу» наизусть. – Жрицей стала и беседует с богами…
– Кто это написал? – всполошился режиссер.
– Саундс лайк Джозеф[4], – отметил англичанин.
– А что, может, он и слышал эту историю, – отвечал я на правах личного знакомства с поэтом. – Его всегда такие вещи занимали.
– Да понта тут не занимать…
– В смысле Евксинского?
Мы возлежали на лужайке возле дома Берии и любовались открывающимся видом: налево вверх убегали горы, направо вниз долина расширялась, подразумевая море…
Шампанское, однако, кончилось, и англичанина развезло.
– Если бы я был немцем, то издавал журнал «Алкоголь Шпигель».
– Завтра. Завтра будет туморроу. Завтра все будет, – пояснял ему сотрудник. – И обезьяны, и туморроу…
Кто не рискует, тот не пьет шампанского…
Все-таки он был прав насчет пузырьковых: шампанское утомляет. Англичанин крепко спал, но и остальные подремывали. Только за моей спиной мафиози с Дауром вели разговор по-абхазски. Я прислушался: о тех же абузинах. Я прислушался: абхазский есть самый непонятный язык! Это какой-то шорох дракона о скалу. Когда они еще были… «Я вижу мир покрытым институтами абхазоведения», – сказал Мандельштам. Звук древнее речи. Звуки абхазской речи сливаются как бы не в слова, а только в одно слово, сколь угодно длинное, равное длине всей произнесенной фразы. Будто пейзаж, и действие, и действующее лицо, и время действия не разделены на подлежащее, сказуемое, определение и дополнение, а содержатся все в каждый раз заново зарожденном одном слове. То есть реальность не расслоена, а заключена в нем. Оттого никто и не знает абхазского языка, включая самих абхазов, что вдохнуть его надо вместе с реальностью с самого рождения. По тому, насколько естественно для них говорить по-абхазски, сегодня можно сразу заключить, что оба из деревни, родились и выросли. Трудно поверить, что язык умирает, когда на нем так говорят хотя бы двое, как Даур с мафиози. «Абузин» было не словом, а слогом того или иного длинного слова, которое бывало настолько длинным, насколько хватало дыхания. Этот отмечаемый мною слог перемещался по слову-фразе, становясь то в начало, то в конец, то в середину. Тон мафиози был решительным насчет «абузинов», а Даур умиротворял. Так я их понимал. Мне очень хотелось уже расспросить об этих головорезах-абузинах, чего они хотят и чего не поделили. Но это, казалось, настолько все, кроме меня, знали, что я по-детски боялся спросить, чтобы не утратить качества «своего», столь лестного и не каждому даруемого.
– Из ит олреди туморроу?[5] – проснулся англичанин.
– Пока еще вчера, – остроумно отвечали мы ему.
– Вчера у меня еще есть бутылка виски, – отвечал он.
Мы по достоинству оценили его чувство юмора, пройдя за ним в отель.
– Ноу айс[6], – извинялся англичанин, доставая трехгранную бутылку с индюком.
– Он сказал, что нет стаканов, – перевел Даур.
– Нет проблем, – сказал мафиози, не подозревая, что переводит с английского.
Толиаслан уже вносил стаканы.
– Алкоголь Шпигель?
– Освежим поверхность.
– Отлакируем…
– Отполируем!
Мы слегка обсудили тему национального юмора. Марксэн, по-видимому борясь в себе с тремя, объявил, что никакого национального чувства юмора быть не может.
– Какой такой абхазский, грузинский, русский юмор? Смешно или не смешно – вот юмор.
– Одним смешно, а другим не смешно.
– То есть русскому, скажем, смешно, а немцу не очень?
– Или немцу смешно, а русскому совсем не смешно…
– Или грузину смешно, а абхазу нет…
– Тогда абхазу совсем не смешно, если грузину смешно…
– Еврейский юмор всем смешон…
– Если он еврейский на самом деле, – сказал Марксэн.
– Ты хочешь сказать, что их придумывают сами русские? Тогда бы это не было так смешно.
– Что ты имеешь против русских?
– Я? Никогда. Серож, армянский юмор есть?
Серож надолго задумался, а затем обиделся:
– Ты что, опять армянское радио имеешь в виду? Это не армянский юмор.
– Хорошо, если армянский юмор придумали неармяне, а еврейский неевреи, а чукотский уж точно не сами чукчи, то кто же?
– Английский юмор тоже не английский?
– Я согласен с такой точкой зрения, что это вопрос больше импорта, чем экспорта, – сказал англичанин.
Мы захохотали, и англичанин не понял над чем.
– Мне другое смешно, – сказал он, обводя рукою свой роскошный, на наш взгляд, номер. – В России так много леса…
Мы проследили за его рукой, словно он показывал нам на рощу.
Номер и впрямь был весь обшит деревом, вернее, такой импортной, как раз скорее финской, чем русской, фанерой под дерево.
– И вот я не могу понять… Сколько леса – и ни одного шкафа. Некуда ту пут клос…[7]
Наши куртки были свалены посреди его безбрежной кровати, на ней же мы и сидели.
– Это как раз понятно, – сказали мы.
– Уай??
– Сметы не хватило.
– Чего-чего? – сказал англичанин совершенно по-воронежски.
– Ну, средств, денег.
– На дерево хватило, а на шкаф не хватило?
Он закружил по комнате, стукаясь о стены. Они отзывались звуком пушечного выстрела…
– Зачем столько?!
– Фонды.
– Фонды? Вы имеете в виду ваш план? Что вам прислали больше фанеры, чем денег? Ведь лишняя фанера – это ваши деньги!
Мы опять смеялись, и англичанин не мог понять над чем. Как мы могли объяснить, что не над его непониманием нашей экономики. А над тем, что «фанера» на жаргоне и означает деньги.
– Фанера – это капуста, – пробовал пояснить кто-то, но это был неудачный перевод.
– Фанера – это фанера…
Перевод был уточнен, и, словно в доказательство этой высшей точности, она вдруг гулко взорвалась, выстрелила и смолкла.
– Что это, что это? – Англичанин вскочил в испуге, указывая на потолок. Кто-то снова пробежал по нему, издавая цепкий грохот. Мы не стали разъяснять ему, что это была крыса, а может, и кошка. Мы сказали «мышка». Не стали позорить державу.
– Зачем тогда такие низкие потолки?
– Фанеры не хватило.
– В смысле денег?
– Нет, в смысле фанеры.
– Это русский юмор?
– Нет, экономика. Из фанеры сделали деньги. – То есть из фанеры фанеру?
– Вы схватываете на лету. Вы же, в отличие от нас, знаете, что такое город третьей категории…
– О, Воронеж!.. – Англичанин мечтательно завел глаза.
Мы выпили за Воронеж. Согласитесь, это роднит наши просторы, когда англичанин пьет в Сухуме за Воронеж. Сплачивает империю.
– Летс кол ит экспириенс[8], – сказал англичанин.
Значит, так. Англичанин приехал в Советский Союз, чтобы собрать материал для диплома (тут мы так и не выяснили, что у них диплом, а что диссертация: то, что у нас диссертация, а у них диплом, или наоборот). Он приехал изучить наш опыт, потому что у них в Британии есть тоже некоторый такой опыт. Опыт содержания обезьян в неблизких им климатических зонах в близких к природным условиях. Иначе, на воле. Он много слышал об обезьяньем питомнике в Сухуме и считал, что именно там может быть накоплен этот некоторый опыт. Но ему сказали, что такой опыт широко распространен не только в Сухуме, но и по всему Союзу. Что разведение обезьян есть уже прэктис[9], а не опыт (по-видимому, это англичанин понял уже в Воронеже, они путали понятия «экспириенс» и «эксперимент»). По-видимому, и прэктис они перепутали с практикой (в смысле – студенческой) и так направили его на практику в Воронеж, где однажды, риалли, был поставлен эксперимент с обезьянами, живущими в близких к воронежским условиях, но обезьяны подохли через неделю, так-то эксперимент, может быть, и был, но «экспириенса» практически не было, о чем он тут же и рапортовал в Москву с просьбой перевести его все-таки в Сухум. Он рапортовал и рапортовал, продолжая жить в студенческом общежитии (о, вы не знаете, что это в городе третьей категории!), пока не вышел срок его стажировки, и тогда он решил просто проверить, есть ли такое место, как на карте, Сухум, и, он хиз оун икспенсиз[10], то есть на свои собственные, добрался сюда, что было тоже не очень просто получить разрешение, поэтому ему удалось это только через «Интурист», как частному лицу, и вот теперь, когда он встретил мистера Драгамащенка (вот как, оказывается, звали сотрудника – еще и украинец в нашей компании…), и вот Сухум, правда, риалли, есть и мистер Драгамащенка обещал, что постарается сделать всё возможное… но вот они встречаются уже третий день, а он не может так долго оплачивать за отель, будто это пять звездочек, а шкафа нет…
Антиаслан сказал, что пять звездочек будут сейчас, и, не успела по потолку пробежать новая крыса, тут же объявился с бутылкой коньяку. Англичанин пересчитывал звездочки на бутылке и не то смеялся, не то плакал.
