Мало кто понимает ее творения… Люди искусства все еще верят в силу прямого высказывания и требуют его от музыки… А нужно всего-то вернуться назад, далеко в прошлое.
Саму Еву озарило в ватиканских музеях. Рассматривала живопись на вазах IX–VIII веков до н. э., и уже не тянуло к вазам классического периода с фигурной живописью. Почему? Как пронзило: нет в них мощи. Линии античного орнамента не копируют явления и предметы мира, они сами – тот строй, благодаря которому предметы и явления есть то, что они есть.
Надо бы снова куда-то смотаться, снова в полет…
В последний раз, правда, соседка за спиной попалась слишком говорливая. Не закрывала рта. Призвать к порядку? Не проблема, но не тот был настрой, чтобы одергивать чужого. Стала вслушиваться и даже записала – не зная, зачем – ее монолог. «Развелась… Живу для себя… Встаю, когда хочу, утром выпиваю стакан воды с ложкой меда… В доме – всегда порядок, никого обслуживать не надо. И теперь не понимаю, зачем замуж выходить…»
Ева тогда еще раз обернулась, чтобы тетку получше рассмотреть. Видимо, нерепродуктивного возраста. Опасность! Как только перестает действовать природный инстинкт продолжения рода, так человек начинает готовиться к финальному одиночеству. Тому, что под землей. Аид притягивает. Но зачем же ему поддаваться?
– Неужели тебе одной комфортно? – спрашивает Ева, когда Джазик привозит Кристу к ресторану напротив салона красоты.
– Мне?.. – испуганно переспрашивает Криста. Глаза расширились.
В слезы?
– Можно я тебя поучу! – Ева срочно меняет тему. На людях работать жилеткой, в которую плачутся? Увольте. – Не оставляй салфетку на тарелке, когда садишься за сервированный стол. Так делают почти все русские. Друг друга не видят из-за этих пирамидок. Нужно сразу развернуть и положить ее на колени или заткнуть за ворот. Если выходишь из-за стола ненадолго – то брось ее на стул. Кладешь на стол – знак для официанта, что ты кончила есть.
Черт, резковато вышло.
Ничего.
У Кристы все на лице написано: покраснела, мгновенно пережила обиду. Ну не дура же она, понимает: крошечный был укол, безусловно полезный. Глаза украдкой промокнула. Встряхнулась. Боец!
– Надеюсь, зла не затаила? – на всякий случай проверяет Ева.
– Зла?.. Как начальник концлагеря в «Списке Шиндлера»? Ральф Файнс его играет… – Увидев, что Ева не врубилась, Криста объясняет: – Заключенная, инженер по образованию, вмешалась в строительство бараков – немцам сделала замечание насчет фундамента. Не вынесла непрофессионализма. А эсэсовец спокойно распорядился: «Сделайте, как она сказала, а ее расстреляйте».
– Да, в душе многие поступают по-фашистски… Воспользуются советом, а советчика возненавидят. Но не все же! Не мы с тобой! За что выпьем?
– За тебя! – сразу отвечает Криста.
Все время переводит стрелку с себя на другого. Что-то у нее стряслось? Обычно выкладывает без наводящих… Про отца разузнала? Или все проще… Крыса опять какая-нибудь завелась? Расскажет сама, если увидит, что я могу помочь. А так выведывать, из любопытства… Хороший человек не стремится получить доступ во внутренние покои чужого дома.
Закуску они едят молча, поглядывая в окно, разграфленное на небольшие квадраты. Там – медленно падающие белые хлопья и быстрые прохожие. Какой-то смысл есть в этих разных ритмах. В слова не переводится, только в музыку – если долго смотреть в полной тишине. Но не здесь и не сейчас. Для этого есть загородные утра.
В пересменку блюд вмешивается главная тема Евиной кантаты. «Та-та… Татата!» Маленькая рекламная компания ее творчества. Мелодия настойчивая – дожидается, пока хозяйка отыщет мобильник в недрах модного в этом сезоне кожаного баула.
– Есть чем записать? – просит-приказывает Ева. Не проверяя, успела ли Криста достать ручку, сразу диктует цифры и, переспрашивая, имя: – Армен Усикович… Это зубной врач, – поясняет она, закончив говорить в трубку. – Усикович!
Криста наконец-то смеется. Ну, теперь можно хотя бы зазвать ее в свои частные покои. Глядишь, и сама раскроется.
– Терпеть не могу, чтобы кто-то залезал инструментами внутрь меня. Боюсь. Гинекологов и зубных врачей. Несколько лет назад – мы с Полом жили тогда в Нью-Йорке – пришлось заняться зубами. Так я со страху перед болью врача в себя влюбила. Всегда назначал мне на конец рабочего дня, чтобы остаться вдвоем и погулять потом. Пол приревновал, начал следить…
– Вряд ли Усикович будет так же со мной нянчиться… – мечтательно заключает Ева, доставая деньги из кошелька. – Так, еще полтинник нужен…
– У меня есть тридцать рублей, и еще тысячные купюры, – с готовностью предлагает Криста.
– Убери свои тысячи, мы же договорились. А тридцатник лучше прибереги для гардероба.
Встали, пошли…
Гардеробщик очень угодливо начинает с Кристы, смахивает щеткой невидимые пылинки с ее плеч, потом вежливо, но безразлично подает пальто Еве. Забыла она, что ли, про чаевые?
– Криста! – сердито шипит Ева.
– Я сразу, вместе с обоими нашими номерками дала деньги, – нисколько не обижается Криста.
На улице Ева кричит выскочившему из машины Джазику:
– Подожди еще! Мы в магазин заглянем! – И поворачивается к Кристе: – Покажу тебе моего любимого индийца.
В кубистически декорированном интерьере по-хозяйски ходит она от одного стенда к другому, здороваясь с франтоватыми продавцами. Они немножко презирают незнакомую Кристу и угодничают перед Евой. Таким образом получается равновесие в их душах…
– Меня тут все знают… А вот и новая коллекция. Ультрамарин – самый актуальный цвет… – Она отыскивает этикетку с длинной цифрой в рублях и, нисколько не смущаясь, говорит: – Придется подождать распродажи. В Америке только нувориши покупают по начальным ценам… Кстати, в Москве сейчас выбор гораздо богаче, чем в Европе. Имей в виду…
Криста ходит как по музею – смотрит, но не трогает. Наконец задерживается возле вешалки с топовой моделью. Однотонное платье-рубашка непонятно-сложного кроя из тех, что почти любую фигуру делают стройной. С необработанной горловиной и подолом. Шерсть вызывающе махрится – нитки даже торчат.
– Приди в таком на нашу тусовку – пальцами будут показывать. Посмеются. Никто и не догадается, сколько оно стоит, – совсем уж по-простецки комментирует Криста. Хорошо хоть негромко.
– Не волнуйся, кому надо – поймет.
Это и было нужно Кристе – вынырнуть из своей неустроенной, мухами засиженной жизни и побыть в сторонке. Может, там, без нее, поработают какие-нибудь природные очистительные силы, и когда она вернется – все пойдет хоть чуть-чуть, а по-другому.
Надежды девушек питают…
Поэтому о своем Криста не думает, даже оставшись одна. Приехав домой, Ева отправляется наверх, в кабинет, чтобы надиктовать Джазику тезисы доклада для мюнхенской конференции. Последний срок. Одно из десятка ее срочнейших дел.
В любом доме интереснее всего рассматривать стеллажи с книгами. Знакомые корешки роднят с их хозяином. Но вечные книги в Евиной библиотеке наверху, да и изучены они Кристой. Можно, конечно, взять оттуда пару томов, но и здесь, внизу, есть чем заняться. На низком столе в гостиной – столпотворение. Раскрытые посередине томики, стопки бумаг, маркеры, диспенсер с разноцветными клейкими закладками… Рабочий беспорядок, но это явно не интим. Посторонним взгляд разрешен.
Нотные тетрадки, заполненные от руки, Криста до этого видела только в музее Скрябина. Наверняка как-то связаны звук и его запись. Хорошая мелодия должна быть одета в говорящую, то есть поющую, графическую картинку… Ну, как-то так…
Все лежащие книги по-хозяйски освоены: с наклейками внутри и с подчеркнутыми словами, фразами, абзацами. У Кристы по-другому: если видит, что цитата пригодится для рецензии, то сразу сажает ее в компьютер. Овладевает книжкой, но та остается девственной. Хоть в магазин возвращай. Ну, не на прилавок, а в разные библиотеки – от жэковских до тюремных – отдано много коробов.
В работе у Евы «Доктор Фаустус»… Хлебниковские «Доски судьбы»… В руках Кристы задерживается Конфуций.
Обрамленный голубым томик открыт на странице, где Евой выхвачено: «Музыка же из всех искусств служит, пожалуй, самым наглядным и убедительным примером единства внутреннего опыта и технического умения». А чуть раньше птичка на полях велит прочесть: «…называли старинную музыку „изысканной“. В ней не было ничего сладкозвучного, ничего возбуждающего низкие чувства…»
От чтения отвлекает дробь Евиных каблучков – бегут по дубовым ступенькам как по нотному стану, чуть картавя.
– Сейчас проверю, не наляпал ли Джазик опечаток, и всё, я в твоем распоряжении. – Ева садится рядом в кресло, надевает очки, вслух читает заголовок и сразу передает листок Кристе: – Ты это сделаешь быстрее.
Умеет Ева подбирать себе работников. Джазик не только уравновешенный шофер, но и толковый секретарь. Ни одной ошибки, все запятые на месте. Жаль, правда, беднягу. Полночь, а ему еще домой возвращаться.
