Ознакомительная версия.
– Сержант Затулин слушает.
– Здравствуйте, Ахмет Анверович, – произнес вкрадчивый мужской голос.
– Здравия желаю.
– Ах, оставьте эти уставные штучки. Ваш собеседник – человек не военный. Имею честь представиться – корреспондент газеты «Правда», аккредитованный в Нью-Йорке, Стрельцов Борис Егорович.
– Слушаю вас, Борис Егорович.
– Ваш голос не дрожит, Ахмет Анверович, это хорошо, – сделал вывод журналист. – Можете не сомневаться, я действительно корреспондент «Правды» в Нью-Йорке Борис Стрельцов.
«В основное рабочее время», – мрачно подумал Ахмет и осведомился:
– А почему я должен сомневаться, Борис Егорович?
– Действительно, – усмехнулся собеседник. – Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, уже лучше.
– Ваши люди?
– Тоже неплохо. Ребята понемногу выздоравливают. – Ноги сержанта продолжали подрагивать, но модуляцией голоса он уже владел.
– Замечательно, Ахмет Анверович. Американские военные любезно разрешили мне связаться с кораблем, на котором вы сейчас находитесь. Полагаю, нас прослушивают, но мы ведь не разглашаем государственных тайн, верно? Нам известно о том, что случилось с вами и вашими людьми. Должен признаться, вас считали погибшими. Рад, что это не так. Ваш караул действительно совершил беспримерный героический поступок, вступив в борьбу со стихией и одолев ее. Партия и правительство уверены, что вашей вины в случившемся нет. – Журналист многозначительно замолчал.
– Послушайте, Борис Егорович, нас ведь действительно унес тайфун, мы поздно узнали о штормовом предупреждении. Начальник караула и радист ушли в поселок, команда тоже отсутствовала. Мы дважды направляли баржу к берегу, чтобы выброситься на скалы. Потом закончилось горючее.
– Вы словно оправдываетесь, Ахмет Анверович, – пожурил сержанта журналист. – Не нужно этого делать. Повторяю, вашей вины в случившемся нет. И то, что вы оказались на борту корабля НАТО, – лишь досадная нелепость. Или везение, учитывая ваше тогдашнее состояние. Оказались, так сказать, нужным местом в нужное время, – пошутил корреспондент. – Я слышал, что через несколько дней на борту корабля состоится пресс-конференция. Вы, конечно же, в курсе?
– Да, нам сказали.
– Мы не можем вам запретить в ней участвовать. Это было бы глупо. Скажу даже больше – вы должны в ней участвовать. Слишком важное событие в свете нашумевшей истории. К сожалению, советская пресса в этом, гм, действе не участвует. На то имеются весьма резонные политические мотивы. Надеюсь, вы знаете, как себя вести? Что можно говорить, а о чем лучше промолчать? Не стоит забывать, что скромность украшает. С другой стороны, история раздута. Вы теперь герои. Нужно помнить, что за вашими спинами стоит великая страна, и нет смысла преуменьшать свои заслуги. Если информация верна, то ваш поступок действительно тянет на нечто экстраординарное.
– Что значит… если верна? – споткнулся Затулин.
– Вы должны меня понять, Ахмет Анверович. – Корреспондент рассмеялся, но как-то совсем не весело. – Будьте собой, ведите себя естественно, но не посрамите страну, которая дала вам все. Вы же комсомолец, сознательный гражданин Страны Советов. Что еще вам сказать в качестве напутствия? Ах да, – вспомнил Стрельцов. – Не забывайте, Ахмет Анверович, что вы сидите на бочке с порохом. Скорейшего выздоровления. – Журналист разъединился, а сержант обливался страхом и проклинал себя за малодушие.
Когда он вошел в палату, солдаты сидели на кроватях, нахохлившись как воробьи, и исподлобья его разглядывали. У сержанта не было уверенности в том, что палата не прослушивается американскими спецслужбами – ладно хоть не советскими! – но это обстоятельство его уже не волновало. Товарищи мрачно слушали его рассказ, усердно напрягали мозги.
– А в чем мы виноваты-то? – не понял Федорчук. – В том, что живы остались? Что американцы нас подобрали? Так мы особо и не рвались на это корыто.
– Наши просто подстраховываются, – успокаивал товарищей Серега. – Их можно понять. Сложная международная обстановка, страна в кольце врагов, холодная война…
– Ясный намек. – Догадливый Филипп хмыкнул. – Как отыграем пресс-конференцию, так с нами и поступят. Ну что ж, логично, хотя и жестоко. А в целом сущий бред. – Он засмеялся с каким-то злым придыханием. – От четырех обычных пацанов, которые никто, еще вчера их считали мертвыми, зависит престиж великой державы. Как ни крути, а так оно и есть. Придется выложиться, командир. Репетировать будем?
– Мне стыдно, пацаны, – наливаясь румянцем, пробормотал сержант. – На барже ни хрена не боялся – когда от акулы драпал, китайцев с баржи гнали, смертушка голодная в душу заглядывала. А вот теперь трясет от настоящего страха. Наши объявят нас врагами, будут пытать. Может, правы они, пацаны? Мы же русские солдаты. Чью помощь мы приняли? Впаяют лет по десять и правильно сделают.
– Да уж, не здорово. – Федорчук почесал макушку. – Десять лет отсидеть – это не плюшку стрескать.
– А мы еще поддаемся на эти провокационные буржуазные штучки, – проворчал Серега, исподлобья озирая палату. – Манго разные с авокадами, «Мальборо», индейка на ужин, жвачка…
– Какая жвачка? – встрепенулся Филипп. – Почему друзья не знают?
– Да Ларри угостил пластинкой, – смутился Серега. – Вы спали, а я покурить вышел. Ароматная, зараза, глотать ее, правда, нельзя, а то кишки слипнутся. Ходишь, жуешь как дурак.
Ленивые подначки не гнали из головы сержанта дурные мысли. Отвлечься ему удавалось лишь в те минуты, когда подходила улыбчивая медсестра Миранда Сноу и они общались на «рыбьем языке».
До пресс-конференции оставалось время. Больных продолжали накачивать витаминами.
Утром тринадцатого марта Федорчук от крупной дури прошелся колесом по палате и едва не повалил прибор, доставленный взамен «бракованного». Потом его, посиневшего, товарищи волокли до койки, констатируя, что дурь не лечится. Явилась заспанная и симпатично зевающая переводчица Кларисса, объявила, что сегодня у советских подданных «культурный день», и Полонский сразу же расправил плечи.
Матросы несли вахту, работал технический персонал. Временами ревели реактивные истребители, взлетая с палубы или идя на посадку. Трудились все, и только советские военнослужащие сидели в темном зрительном зале и таращились на экран, где специально для них крутили кино про ковбоев. «Провокационные буржуазные штучки» цвели полным ходом. Трещали кольты, падали лошади вместе с каскадерами в широкополых шляпах. Суровый тип с бронзовым лицом и перманентно торчащей изо рта сигарой ударно расправлялся с пачками бандитов, обидевших жителей маленького «уездного» городка на Диком Западе. Патроны в его кольте кончались редко. Одной зарядки при барабане на шесть гнезд хватало на двадцать выстрелов и на дюжину трупов.
Бойцам раздали что-то похожее на сушеную кукурузу в картонных ведерках. Они ели это добро с опаской. Поначалу оно им не понравилось, но потом втянулись, под кино оказалось неплохо. Кларисса сидела сзади и по мере нужды переводила. Временами девушка зевала, но оставалась доброжелательной.
По окончании фильма она куда-то отлучилась и вернулась с пятью пакетами шоколадного мороженого, которое умяли в один присест. Встала дилемма: пойти лечиться или посмотреть еще одно кино – с тем же артистом, но уже другой городок. Солдаты выбрали последнее, а переводчица не возражала. Перед началом сеанса солдатам раздали по бутылочке пепси-колы, чтобы удалить неприятные ощущения после кукурузы и мороженого.
– Ох, не нравится мне это, – пробурчал Серега, сыто срыгнул и задвинул пустую бутылку под сиденье. – Эти хитрые люди начинают нас развращать. – Они специально это делают, чтобы мы привыкли к их образу жизни.
– Согласен. – Филипп, напившийся холодной газировки, икнул. – Голодом нас уже попробовали, теперь буржуазными излишествами угощают. Хватит поддаваться на эти провокации, пацаны, – нужно беречь фигуру.
Он украдкой косился на «галерку». В глазах у девушки то и дело вспыхивали игривые бесы.
На следующий день американская «военщина» притащила в курилку гитару, обклеенную картинками с полуобнаженными женщинами, и нестройно затянула кантри – бодрую музыку белого населения Нового Света. Итальянец Мазолини изображал ударную установку, колотя себя по коленям и издавая неприличные звуки.
– Балалайка ноу! – смеялся конопатый Тедди, хлопая Ахмета по плечу. – Уи а сорри, гайз, бат балалайка ноу!
Никто не помнил, как гитара перекочевала к Филиппу. Он настроил ее в четыре приема, избавил от фальши, исполнил виртуозный пассаж в духе того же кантри… и полилась ритмичная музыка белого населения Америки! Создавалось такое ощущение, что играл целый ансамбль! Отдельная партия низкого контрабаса, соло, а ритм Филипп выводил ударом носка по полу. Музыка завораживала, это было действительно красиво. Американцы онемели от такого «авангардизма», отвесили челюсти русские солдаты, никогда не слышавшие от Филиппа ничего подобного.
Ознакомительная версия.
