«Чтобы – что?» – непременно спросил бы Германтов с саркастичной своей усмешечкой, если бы был жив, но, сами понимаете… К тому же информационных поводов было полно и помимо гибели искусствоведа. Сетевые ресурсы буквально лопались: популярный властитель дум, выгодно совмещавший протесты и беллетристику, эффектно презентовал скандальное сочинение о соблазнах и проклятиях кровесмешения, подписанное ко всему женским именем; и обострялась борьба между либеральной «Никой» и патриотичным «Белым орлом», телеканал «Дождь», который позиционировался среди «приличных людей» как свет в конце авторитарного туннеля, глупо подставился и Кремль выбирал кару…
Да и в Петербурге с некрологом промедлили: петербуженку-транвеститку, бросив вызов официозному гомофобству, отважное жюри отобрало на конкурс «Евровидения», и теперь думающая-чувствующая публика культурной столицы сладострастно ждала ответного хода казаков и православных активистов-хоругвеносцев… Короче, неудачный выбрал Германтов для смерти своей момент. Однако появился всё же коротенький и бесцветный – мол, так и так, с глубоким прискорбием сообщаем, но будем помнить – некролог в «Невском времени», на последней странице.
Любопытно, что и в Академии художеств момент был воспринят как в высшей степени неудачный. Ректор Мазилевский, мясистый, розоволицый и зычноголосый, но закомплексованный и ленивый, не терпевший неожиданностей, лишавших управленческого покоя, мужчина лет шестидесяти, у которого независимое поведение профессора Германтова, мнившего себя бог знает кем, давно сидело в печёнке, едва узнав о случившемся… Сперва был звонок в Академию художеств из «Евротура», о шоковом и форс-мажорном происшествии с клиентом оповестила Оксана. Лаборантка Аля, и без того хлюпавшая носом, разрыдалась – впрочем, какое это имело теперь значение? Мазилевский собирался в Париж, на научную конференцию, посвящённую юбилею Монферрана, и его сразу ужалила мысль, что несвоевременная германтовская кончина помешает ему… Германтов, отношения с которым у ректора всегда были слегка натянутыми, словно нарочно, словно назло ему умер! Да ещё как умер – как-то вызывающе необычно, в своём духе. Для начала ректор хотел перепоручить неприятные заботы по разруливанию инцидента проректору Сидорчуку, но тот был на бюллетене, а уж когда Мазилевский, позвонив на кафедру, вынужденно приступил к разбору печально закончившегося полёта, у него на лысине высыпал жемчужным бисером пот.
– Юрий Михайлович предупреждал, что улетает в Венецию? – спросил, форсируя строгость в голосе, ректор.
– Нет.
– У него перспективная тематика, посмотрите в план, с Венецией связана?
– Нет, не связана.
– В кафедральном журнале он когда последний раз расписался?
– Прочёл лекцию в пятницу и…
– Когда по графику очередная лекция у него?
– Через неделю.
– Но зачем-то он полетел… Зачем? – раздражался Мазилевский, понимая, что и элементарного порядка нет как нет во вверенном ему в управление академическом вузе, кто когда и куда захочет – летит без спросу – Может, какие-то разговоры о его намерениях были?
– Не было об этом никаких разговоров.
– Что же он с бухты-барахты… Что намечалось-то в Венеции в эти дни, не знаете? – запыхтел одышливый Мазилевский. – Не на карнавал же Юрий Михайлович полетел.
– Нет, закончился карнавал.
– Так что?
– Вроде бы намечался там аукцион какой-то…
– Какой аукцион?
– Кристи, с художественными раритетами и бумагами.
– Откуда информация?
– На кафедру каталог прислали.
– И что же?
– Юрий Михайлович в каталог тот даже не заглянул.
– Что сказал?
– Сослался на занятость.
………………………………………………………
Отдав должное дознавательной сметливости ректора – Мазилевский, понимая, что до истины всё равно не докопается, уже с досадой думал о том, что из-за болезни Сидорчука ему самому придётся выступать на панихиде – опустим, однако, дальнейшие ректорские разбирательства и сетования: какое и разбирательства, и сетования имели уже значение?
Заметим лишь, что ректор вздрогул от громкого хлопка выстрела и с шумным вздохом повесил трубку.
Да, в Петербурге пушка пальнула и задрожали привычно стёкла, и куранты, итожа орудийный залп, уже музыкально прозвенели-отбили полдень, а в Венеции ещё было утро, солнечное, с мягкой голубоватой дымкой, стлавшейся над гладью Большого канала и… и Оксана, связавшись с головным офисом «Евротура», кричала, приложив к уху мобильник. – У нас такой форс-мажор, клиент внезапно умер, профессор из Петербурга… Нет, не смогу передать трубку, нет в офисе Веры Марковны, у неё вечером был сердечный приступ, переволновалась, а как только о гибели клиента узнала – новый удар, её в госпиталь увезли, ввели в кому…
Её так и не смогут вывести из комы. Бруно Беретти срочно вызовут из Гватемалы.
Комиссар Фламмини стоял на массивном мраморном балконе над присыпанным блёстками Большим каналом и наблюдал за тем, как свидетель садился на вапоретто. Так почему же он, зарегистрировавшийся по Интернету как участник аукциона, утаил от полиции цель приезда? А тем временем свидетель о своём думал: и почему же погибшего за француза принял?
Вапоретто отчаливал, свидетель укорял себя в разнообразных оплошностях, ошибках: его предупредили, когда убрали Габриэляна, грубо предупредили, а он в заторможенности пребывал. И сейчас, да, возможно, вот и сейчас тоже, за ним охотятся нанятые стрелки, и он должен быть предельно осторожен; сейчас пересядет на глиссер и – до начала торгов носа не высунет из гостиницы.
По каналу расширявшимся клином разбежались шёлковые волны, плеснули в цоколи дворцов, и Фламмини вернулся в кабинет. Было душно, кондиционер не работал, а вентилятор под высоким потолком с усталой безнадёжностью месил лопастями воздух.
С чего начать? Отобрал пару снимков камер видеонаблюдения, те, с объятыми ужасом тремя женщинами и сухим стариком, остальные сгрёб в сторону – и снарядил Монику найти их, всех четверых, и опросить… Моника уже узнала через турфирму в каких гостиницах их искать.
Оксана Старченко заявилась – сразу, через полчаса после вызова.
Форс-мажор и прочее.
И ещё какая-то чепуха, с которой она начала беседу: гадала будто бы ему по ладони, какая-то странная у него была, с обрывом, линия жизни, и почему-то, когда узнала о том, что случилось с ним, сразу вспомнила о гадании…
В беседе с Оксаной вдобавок к этой чепухе, а также – вдобавок к имени-отчеству-фамилии погибшего профессора, выяснилось, что за несколько часов до гибели он был в гостях у Веры Беретти, где и состоялся легкомысленный сеанс гадания. Любопытно, до чего же тесен наш мир: он и Вера были знакомы по Петербургу, но… Всего лишь любопытно, ничего важного для расследования Оксана сообщить комиссару не смогла, разговор за обедом, как сказала, вертелся вокруг общих тем, да, и о политике немного посудачили, и об искусстве, да, у него была сумка, плоская такая, да, с наплечным ремнём, да, вот ещё что: назавтра, то есть сегодня, Вера Марковна и профессор уславливались поехать в Мазер, чтобы посетить виллу Барбаро.
«Ну и что? – спрашивал себя Фламмини после ухода Оксаны. Он же ничем, по её словам, не был обеспокоен, вёл себя естественно, шутил, а что предосудительного или подозрительного могло бы быть в желании петербургского профессора-искусствоведа увидеть виллу Барбаро?»
Принесли справки с анализами полицейских медэкспертов: следов ядов нет, чисто, но зато в крови был обнаружен алкоголь.
«Ну и что, что за откровения в этих жалких бумажках? – спрашивал себя Фламмини, стараясь оставаться спокойным. – Он же выпил в гостях, потом пил в баре коньяк».
Тут и результаты вскрытия подоспели: как и ожидал Фламмини, никаких патологий, ни одного поражения-повреждения, все органы работали, как часы… Вот так смерть – в полном здравии и без внешних воздействий.
В кабинет влетел Марио.
– Его застрелили!
– Кого его?!
– Свидетеля, Вольмана.
– Где? – Фламмини вскочил. – Он же только что садился на вапоретто.
– У причала San Zaccaria. Он сходил с вапоретто на берег последним из пассажиров и… Два выстрела из пистолета с глушителем, очевидцы говорят, что ничего не услышали, только увидели, как он упал.
– Нашли гильзы?
– Нашли.
Фламмини тяжело опустился в кресло.
– Газетчики и телевизионщики замучили, ждут пресс-релиза, – напомнил Марио.
– Подождут, – отмахнулся Фламмини.
– Русский консул из Милана подъехал, тоже ждёт.
– И он подождёт! – повысил голос Фламмини и постарался сбросить возбуждение, пошутил даже в духе чёрного юмора: – Консул уже второго трупа дождался, посидит ещё, – будет, может быть, третий.
