Ознакомительная версия.
Глава 16
1
Восстановление моё, казалось, проходило на каком-то пустынном острове, в трубчатой красной траве. Сознание то исчезало, то возвращалось, а когда удержалось, я оказался в палате, перегороженной пластиковой стеной. Под потолком вещал вечно включённый телевизор, а за раздвижным занавесом-стеной кто-то хрипел. Время от времени его будили, кричали: мистер Тоеда, мистер Тоеда… отчего-то ему нельзя было засыпать. Всё это показалось мне кошмарным сном. Время от времени в палату входил мой палач – огромный афроамериканец и с размаху втыкал огромный шприц мне в живот.
Оказалось, я лежу в госпитале при университете Джорджа Вашингтона, что за рекой, и уже переведён из реанимации в палату восстановления. И пошло моё через пень-колоду выздоровление. У меня было время подумать о том, что произошло. С некоторых пор появилось стойкое ощущение, что я на предметном столе и меня внимательно разглядывают. Для кого-то я представляю подлинный интерес и служу предметом изучения. Чем я могу быть кому-то интересен? Не нахожу причин, но всё больше убеждаюсь, что это так. Действительно.
«Как, когда, отчего?», но появилась атмосфера некой настороженности. Кажется, что всё отныне идёт не так и ты под стеклом. И не ты, а кто-то, не знаю кто, разбирается в ситуации и играет тобой. Ты не понимаешь порядка вещей, и тебя несет. Возможно, это мне только кажется и стоит на это рукой махнуть и плыть по течению, куда кривая выведет. Но человек не беспечен, и ситуация беспокоит, и ты натягиваешься струной и звенишь в ответ. Хотя даже дребезг способен погубить сам собой, или, по меньшей мере, взволновать, и лучше бы без него. От него хочется избавиться и даже доступную цену заплатить за покой и привычное самочувствие, которые не ценились до сих пор.
Такое ощущение внезапно появилось у меня, и я не знал, как с ним бороться. Мне стало казаться, что на меня охотятся. Хотя зачем и кому я нужен, вдали от всего прежнего. И это, скорее, фобии, присущие возрасту и иммигрантской среде, хотя каких только не существует на свете фобий.
Позже, реабилитируясь уже дома, в центральной комнате я услышал внешний глухой удар и открыл внешнюю дверь на террасу. Передо мной, рядом с дверью, на металлическом пупыристом настиле лежала мёртвая птица, распластав крылья и повернув маленькую изящную голову. Признаков насилия на ней не было: ни крови, ни ран. Она лежала, словно закончив свой непростой жизненный путь у наших дверей, неся нам неизвестно откуда свою тревожную весточку.
Будто она доставила нам сигнал, предупреждая и моля, но мы о нём не догадываемся. Она была хороша в мягких пепельных перьях, но мертва. А о причине теперь нам только судить, а может, смерть её для нас служила фактом-аналогией наших собственных шансов у дверей в новую жизнь. Или хуже, и это адресное предупреждение, как отрубленная голова осла от итальянской мафии.
2
Реадаптация – скучная история. Поневоле становишься домоседом и сидишь у окна. На время я как бы становлюсь человеком улицы, но со взглядом изнутри. С утра у улицы в окне своя иллюминация. Сначала начинает светиться верхушка крайнего здания. Оно на самой горбушке улицы, взбирающейся на холм. Обращена к нам его светлая сплошная стена без окон. За нею, ближе к нам, полностью остеклённый дом. С угла он выглядит носом корабля.
Пока он тёмен внутренней плоскостью к улице. Проезжая часть её ещё полностью темна. На ней горят ночные фонари, и часть машин едет с включённым светом. А небо в вышине, уже полностью в солнечных лучах, манит к себе голубизной и легкой вуалью облаков. Оно рождает надежды на счастье.
Мой сон – сон вынужденного сидельца – стал прерывистым. Я просыпаюсь ночью, выглядываю в окошко и каждый раз вижу странные, ни на что не похожие задние красные огни в виде крестов. Машина после этого вскоре уезжает.
А в эту ночь я проснулся от странного будоражащего звука. Это был необычный звук, посторонний, щемящий, который звучит тревожным аккордом в тишине, пугает и настораживает. Он шёл извне, от непонятной работающей машины. Возможно, он близок собственным колебаниям здания и даже, кажется, с примесью инфразвука. В окне, за тёмной зеленью деревьев и обычными фонарями, в вершине улицы видны те же пугающие огни.
В предрассветные часы, венчая сон, словно взмученные осадки со дна прозрачного сосуда, всплывали в памяти различные истории и мучили меня. Так однажды шедевром моей трусости или житейской мудрости стал для меня момент, когда пришёл я на второй этаж фабрики-кухни, где появилось коммерческое кафе и недёшево готовились шашлыки. И получилось так, что у кассы буфетной стойки я заказал последний шашлык, и мне принесли его, а из-за моей спины протянулась рука и со стойки нагло шашлык схватила. А я тогда не поднял скандала и не ударил ухмылявшуюся физиономию. Эта наглость стоявших за мной бандитов была очевидна всем, и согласие объяснялось бессилием наглости и неправдоподобия. И хозяин кафе, стоящий за стойкой, это понимал, и ему не нужны были скандал и мордобой, что закончатся, в лучшем случае, ножевой раной. И самому мне была ясна ничтожность шансов уцелеть при встрече с этой спетой шайкой, что, как змеи, подняли головы по сторонам там и тут в это смутное время перестройки. И воспоминание всплыло и мучило теперь примером трусости и мудрости, это как взглянуть, и целесообразности поведения. «Против лома нет приёма», но что-то не унималось в душе, напоминало и мучило.
Уже перед самым рассветом в этот раз мне приснился ужасный сон со спелеоситуацией. Приснилось, будто я пробираюсь вглубь сырой пещеры подземным ходом. Всё дальше и глубже, вплоть до тупика, за которым хода нет. Зачем-то я потянул на себя какие-то поддающиеся пласты, и всё внезапно поползло-поехало, сомкнулось-сдвинулось вокруг, и не стало выхода. Переместились гигантские скальные слои, и я оказался в каменной ловушке без выхода.
Проснувшись, я думал, что означает этот сон? Пожалуй, я получил сигнал о непреодолимости. Мол, существуют ловушки и препятствия свыше сил, которые нужно понять и уступить. Возможно, это предупреждение, но ещё подобным образом можно многое оправдать для себя, снижая планку доступности. Об этом лучше не думать. Не думать, а верить, что всё по плечу, под лозунгом той лягушки, что билась в банке сметаны. Но всё же ограничены твои человеческие ресурсы, и нет сил бороться, становится всё равно, и часто нет стимула.
Это чувство сначала лёгкой эманацией проникло в организм, постепенно утверждаясь на всех его этажах с хозяйской основательностью, холодно и немилосердно. С виду всё было так же и не так, как при болезни, что меняет контекст безжалостно и незаметно. Менялись не только ощущения, но и привычки.
Завтракая поутру, я услышал лёгкий треск, и сначала мне подумалось, что всё в порядке. Но вдруг заискрило, и показалось, что шипящая микровейка взорвётся. Забыл я, что металлическую посуду нельзя ставить в неё. Длинная ручка кастрюльки стала искрить, упершись в стекло. Раздался треск, и мне показалась, что печка вот-вот взорвётся.
3
У каждого преступления своё оружие. И самое примитивное из них – камень: брошенный или упавший с высоты. Высота в десятки метров придаёт ему убойную силу. Небрежно сдвинутый к краю верхней террасы он из банального украшения превращается в разящий снаряд, и горе тому, кто оказался в этот момент на прогулочной площадке внизу.
Площадка наша с некоторых пор представляет опасность из-за камней, сброшенных с шестидесятиметровой высоты. Один из камней размером в дюйм был сброшен, можно сказать, в моём присутствии. Раз, сидя в дэне у окна за компьютером, я услышал резкий удар. Упавший сверху камень угодил в перила ограждения. Другой, размером со страусиное яйцо, упал в моё отсутствие. Он угодил в террасный газон. Удар его был столь велик, что камень наполовину врезался в землю. Такого удара было бы достаточно, чтобы размозжить любую голову, и наша терраса-площадка, ласкавшая прежде глаз, стала казаться мне полем, к которому обращался пушкинский Руслан: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» И эти кости не стали бы абстрактными для нас.
Откуда были сброшены камни? Над ними, на шестнадцатом этаже (я специально после посмотрел), была своя верхняя площадка. Засыпанная для красоты овальными камнями, она частично предназначалась и для прогулок жильцов. От частных террасок, выходящих на плоскую крышу, её отделяли поручни-барьеры, такие же, как и у нас на первом этаже. Но чего стоит при желании преодолеть подобный барьер? А в нём, может, даже есть свои технологические калитки?
О, камень, якобы случайно падающий сверху! Это ли не причина, хотя прицельно с шестнадцатого этажа трудно в кого-то попасть? Угодивший на глазах в соседний поручень был невелик, всего-то в дюйм, не более того. Зато врезавшийся в газон булыжником не сулил альтернатив.
Ознакомительная версия.
