Ознакомительная версия.
«Легче застрелиться», – подумал Александр Сергеевич устало, и мысль эта, или, строго говоря, не мысль, а бессмыслица, появившись, почему-то не исчезала. Макаров нахмурился – это была не его мысль! Случались в жизни тупики не менее глухие и безысходные, но никогда эта мысль ему в голову не приходила. Может, потому, что тогда рядом не было «Макарова»? И Александр Сергеевич доформулировал: жизнь потеряешь.
«Налево пойдешь – жену потеряешь, направо пойдешь – друга потеряешь, прямо пойдешь – жизнь потеряешь».
А идти между тем куда-то было надо. Ну, в самом деле, не к Алене же вам? Александр Сергеевич поежился от холода, поднялся и пошел домой.
Он осторожно открыл дверь ключом и, не став зажигать в прихожей свет, бесшумно прошел в кабинет. Еще с улицы Александр Сергеевич посмотрел на свои окна и, не увидев в них света, понял, что жена и дети легли спать. Вряд ли, конечно, спали, во всяком случае Наташа. Да и Анна – она ведь взрослая.
И в кабинете Макаров не стал зажигать свет, не хотелось почему-то. Он снял куртку и ботинки и лег, поджав ноги, на свой любимый диванчик. И долго неподвижно лежал на спине с открытыми глазами, вглядываясь в темноту и вслушиваясь в тишину-
«Пойдешь налево, пойдешь направо…» – начала складываться строчка стихотворения, и вдруг Макаров вскочил, будто кто его по голове обухом ударил или, точнее, шило в зад воткнул. Он понял, нет, скорее почувствовал, да нет, конечно, понял… одним словом – он знал, он знал точно, что, кроме него, в квартире сейчас никого нет. Макаров включил свет в кабинете, вбежал в гостиную и там включил свет. Анна обычно спала в гостиной на диван-кровати, но он не был даже разложен. Макаров рванулся в спальню и там включил свет. Их с Наташей кровать не была разобрана для сна. И Осина кроватка тоже.
Макаров пошел на кухню, включил свет, но вспомнил про санузел и бросился туда, посчитав почему-то, что они могут быть там, и сразу вернулся в кухню.
На столе стоял ужин: салат из квашеной капусты, картофельное пюре с куриной ножкой и кефир в большой макаровской фарфоровой чашке. Александр Сергеевич сунул в пюре палец и облизал его в задумчивости – холодное.
– Та-ак, – протянул Макаров, – это уже интересно… – И тут он увидел приклеенную на окно записку: «Саша, включи, пожалуйста», а что включить – указывала ведущая вниз стрелка. Там, на подоконнике, стоял магнитофон. Макаров нажал на клавишу. Сначала зазвучала музыка, та самая, под которую они недавно танцевали, потом возник голос Наташи. Говорить она старалась спокойно.
– Саша, случилось то, чего никогда не должно было случиться. Мы ушли от тебя. Чтобы ты не волновался и не тратил время на поиски, скажу сразу – мы будем жить у Васи. За двадцать лет любви и счастья я обращалась к тебе с просьбами дважды. Первый раз я попросила тебя обвенчаться, и за это Бог подарил нам Осю. Второй раз – чтобы ты носил папиросы и спички и всем давал закурить и прикурить. И с тех пор тебя больше не били. А сейчас послушай мою третью просьбу, последнюю. Не пытайся нас вернуть. Дело совсем не в той женщине, поверь. Кстати, мне показалось, что она не для тебя, она тебя только измучает. Тебе нужна другая, может, не такая, как я, но и не такая, как она… Но я отвлеклась, а дело совсем не в том, что произошло между тобой и той женщиной. Что ж, и Пушкин не был верен своей жене. И я бы простила тебе ее. Я могу простить тебе все, Саша, но только не поэму «Макаров». И жить с человеком, создающим подобные произведения, я не могу, даже если он – отец моих двоих детей. До свидания, Наташа.
Макаров торопливо нажал на клавишу, потому что не находил в себе сил слышать ту, их с Наташей, музыку, и задумался, невидяще глядя в окно. Он все понял. Понял сразу, когда Наташа сказала в этом своем дурацком звуковом письме: «Мы будем жить у Васи». Васька, вот где собака зарыта! Васька… Друг… Конечно же, он полюбил Наташу раньше Макарова, и любил ее все эти годы, и не женился ни на ком. Все ждал, ждал, ждал, надеялся на случай. Вот он и представился. Но это со стороны Макарова случай, а с Васькиной – закономерность. Система! Он выстроил ее с завидным хладнокровием. Ну да, этого ему не занимать: тюремщик, вертухай, надзиратель. Эти постоянные подкармливания как напоминания о себе… И стишки в нагрузку, вроде бы шутка. «И нам вместе очень хорошо станет». А Макаров помнит, как Наташа их слушала. Понятно, женщины любят таких – одиноких, не понятых, благородных. А для Наташи жизнь – продолжение книжек. Но что с нее взять, баба, а вот Васька… А этот водопровод? Зачем ему вдруг горячая вода понадобилась? Оськины колготки стирать?
Макаров горько усмехнулся. «Пойдешь направо – друга потеряешь» – идиот, наивный идиот…
Погруженный в свои мысли, Александр Сергеевич бродил по квартире и не заметил, когда и как в его руке оказался «Макаров»…
13
До поселка Комсомольский Макаров доехал на попутном грузовике. Водитель, молодой и, видно, бесшабашный, раз взял в машину пассажира в темное время суток, поинтересовался, кто это ему лицо расцарапал, и пришлось сочинять на ходу про взбесившуюся кошку. За разговором о кошках Макаров вспомнил, что не видел дома Сафо, и понял, что ее забрали. А вот это было уже свинством! Денег водитель не попросил. Даже если бы попросил, то Макаров не дал бы, потому что у него их не было. А если бы стал требовать, то Макаров показал бы ему пистолет, так он решил. Возможно, водитель это почувствовал.
Калитка была конечно же на запоре. Александр Сергеевич решительно полез через забор и сделал это успешно, если не считать ушибленного колена и куртки, разорванной на спине. Макаров спокойно переложил пистолет из бокового кармана куртки в карман брюк, после чего снял куртку, в бешенстве смял ее в комок и зашвырнул подальше в темноту.
В ту ночь синоптики обещали заморозки, и прогноз начинал сбываться, но Макаров не замечал холода. Он подбежал, пригибаясь, к Васькиному домишке, в котором светились все окна, и, заглянув в первое, увидел Анну. Она вышагивала по комнате взад-вперед, держа в руках книгу и читая вслух. Разумеется – стихи. Оська смирно сидел на диване и, сопровождая Анну взглядом, внимательно слушал. Отсюда, с улицы, ничего слышно не было, но Макаров напрягся и прочитал по губам дочери: Ходасевич.
– Идиотка – дочь идиотки, – прошептал он в ярости. – И ребенка хотите идиотом сделать. Ему спать пора!
Он перебрался к другому окну и увидел Васькину кошку, серую, полосатую, бездарную. Она умывалась перед сном и, видимо, почувствовав присутствие постороннего, опустила лапу, замерла и стала смотреть в окно. Макаров присел.
«А где же Сафо? – подумал он. – Неужели оставили дома? А если бы я домой не пришел? Если бы со мной что-нибудь случилось? Она бы от голода там сдохла? Сволочи…»
Александр Сергеевич перебрался утиным шагом к третьему окну и, осторожно заглянув внутрь, увидел все…
Наташа и Васька сидели за маленьким столом и говорили, но как! Они говорили поочередно: то он, то она, горячо и страстно. Нет, за руки они не держались, но коленями под столом касались. Этого не было видно, но было ясно – так они смотрели друг на друга. На столе между ними стояла пошлая свеча в виде идиотского гнома, правда, она не горела. То он, то она, то он, то она…
Макаров опустился на землю, затряс головой, обхватил ее руками, заскрипел зубами. В эту минуту он горько жалел, что пришел сюда. Нет, не потому, что он увидел то, что ожидал увидеть, просто было очень и очень больно. Макаров поднялся и пошел, покачиваясь, пьяный от своего горя, в глубину сада. Подходя к лавочке, он наступил на бутылку. Она выскользнула из-под подошвы, блеснула зеленым, булькнула. Макаров поднял бутылку. Это был их недопитый спирт, с полосками на этикетке. Спирт оказался кстати; только теперь Александр Сергеевич почувствовал, что холод пробирает до костей. Он сел на лавку, открутил пробку, запрокинув голову, сделал большой глоток и даже не поморщился, только равнодушно вытер потекший по подбородку спирт. Где-то неподалеку печально проблеяла Зина. Макаров грустно усмехнулся. Еще несколько дней назад на вот этой самой лавочке он сидел пьяный и счастливый, и у него был друг, была жена, было все, а теперь… Александр Сергеевич обернулся и посмотрел на Васькин дом. Теперь окна в доме были темны… Если не считать пламени свечи в той комнате, где сидели Наташа и Васька… Александр Сергеевич испуганно отвернулся и укусил себя за палец, чтобы сейчас же не наделать глупостей или, того хуже, не заплакать. Лицо его сделалось скорбным и решительным. Предстояло дождаться утра. Чтобы убить Ваську.
Утро наступило резко, внезапно, без подготовки: стало вдруг светло – и всё. На пожухлой прошлогодней траве, разумеется, серебрился иней. Макаров выбрал удачное место для наблюдения – за большой собачьей будкой, в которой никакая собака давно не жила, зато внутри валялась старая грязная телогрейка, служившая когда-то подстилкой, и Александр Сергеевич обрадованно надел ее. Но, конечно, он очень замерз и наверняка простудился – время от времени все его тело сотрясал сильный озноб.
Ознакомительная версия.
