Ознакомительная версия.
А у Оксаны Анатольевны Поцелуевой поздним субботним вечером зазвонил опрометчиво не отключённый мобильный.
– Да? – прошептала она в трубку, выскакивая из постели и шагая на кухню. – Не могу. Я – уродина, – уже громче произнесла Оксана Анатольевна. – … Дурак ты, Аркадий Петрович! Я. У. Родина, – делая чёткие паузы между словами, внятно повторила она, слегка хихикнув. У Сергея Станиславовича я. В постели. Пусть Мальцева… Не отвечает? Ну, я сейчас никак! Звони Скумбриевичу… Панину звони!.. Нет! Родину не звони ни в коем случае!
Кадр тридцать третий
Изнасилование
Прошло несколько недель. Мальцева стала пропадать по субботам, что крайне беспокоило Панина. Что правда, исключительно в силу рабочих моментов. Семён Ильич вообще как-то вдруг просел. В его семейном гнезде творилась «настоящая трагедия!» – как прокомментировала происходящее Варя Панина, решившая непонятно с какого перепугу поделиться с Татьяной Георгиевной происходящим. А дело было в том, что Алексей Семёнович Панин, старший сын Семёна Ильича и Варвары Андреевны, врач-травматолог, молодой отец и вообще гордость семьи, обзавёлся любовницей. Ну как – «любовницей»… Был застукан на дежурстве в койке с операционной медсестрой. Причём классически – непосредственно женой. Та в лучших традициях своей свекрови (или же – следуя её заветам?) оставила чадо на свою маман и понеслась к Алёшеньке на дежурство с судочками, баночками и термосочками. Как будто работает Алексей Семёнович не тут же, в отделении травматологии при крупной многопрофильной больнице, а в завьюженной ЦРБ, где электричество отключили за неуплату, а овсяную кашу больным лет пять как перестали выписывать. Принеслась на крыльях любви, тихонько стукнула в дежурку – был поздний вечер, – из дежурки вышел её ненаглядный муженёк, завязывая верёвочку на пижамных штанишках. И вовсе не заспанный… А даже как-то с явно учащённым сердцебиением и крайне раздражённый.
– Ну что ещё слу… – рявкнул он и остолбенел, узрев законную супругу и молодую мать своего чада, – …чилось? – договорил он и стал теснить жёнушку в направлении от дежурки.
Но любимая была вся в эйфории, представляя себе, как она накроет столик принесёнными из дому салфетками, чмокнула своего официального самца во влажные губки и танком запёрлась в дежурку, и, включая свет, по дороге прощебетала:
– Ты так рано на дежурстве спи…
У кровати спешно приводила себя в окончательный порядок операционная медсестра. Высокая, в отличие от законной жёнушки-коротышки. И тощая, как драная кошка. В отличие от законной супруги, изрядно прибавившей в весе не столько во время беременности, сколько сейчас, во время кормления грудью, поскольку и родная полубезумная маменька, и даже спокойная и во всём остальном нормальная свекровь пичкали молодую мать сгущёнкой, грецкими орехами, варёной телятиной и сухофруктами, как будто она вскармливала не одно-единственное дитя, а целые ясли. Учитывая, что невестка Семёна Ильича относилась к породе скорее мясной, нежели молочной, то результаты в виде пышного зада, живота-фартучка и обильных боков не заставили себя ждать.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровалась жена Алексея Семёновича и уронила торбы на пол, ахнув и зажав себе руками рот.
– Добрый вечер, – проворковала операционная медсестра, дружелюбно улыбаясь и тонкой змейкой изящно утекая за дверь дежурки.
– Это не то, что ты думаешь! – тут же произнёс Панин-младший фразу, во все времена призванную только привлекать дополнительное внимание к тому, о чём никто не хочет думать. Мужчины всё-таки идиоты. Сказано же: «Лучше промолчи – за умного сойдёшь!»
– Я тебе ужин принесла. Ешь, ещё тёплое. В термосе – горячий кофе. На молоке. Как ты любишь… – сказала законная половина младшего Панина и направилась к выходу, избегая смотреть на супруга. Изо всех сил избегая. Боясь расплакаться. Впасть в истерику.
С таким трудом дающееся ей грудное молоко может иссякнуть на нервной почве. Как будто если не рыдать и не орать, то почва станет менее нервной. А родная мамаша изводит её на предмет того грудного молока. Хотя и Варвара Андреевна, и Семён Ильич – врачи, между прочим! – уже устали объяснять её маменьке-учительнице, что смеси – не диавольское изобретение, а грудное молоко – не панацея, а просто еда.
– Ну, зачем ты! У меня же тут всё есть! – воскликнул Алексей Семёнович и осёкся.
– Это я уже поняла, – тихонько сказала Катя, прикрывая за собой дверь.
Кажется, он бежал за ней до лифта. И до выхода из больницы. И до шлагбаума… Прямо в пижаме. Она даже машинально забеспокоилась, не простудится ли. Но за шлагбаум он бежать уже не мог. Потому что дежурство.
– Постой! Ну, постой же! Давай поговорим! Ну не могу я сейчас с тобой домой пойти. Я же на дежурстве! – кричал он вслед монотонно и понуро удаляющейся жене.
Именно так – монотонно и понуро, – она и дошагала до дому, забыв, что можно сесть на маршрутку, проехать пару остановок. Жили молодые невдалеке от больницы. Свадебный подарок Семёна Ильича – двухкомнатная квартирка невдалеке от места работы Алёшеньки. Более чем царский подарок по нынешним временам. Придя домой, она наказала мамаше собрать вещи. Та стала докапываться, что произошло. Отвечать не было никаких сил, поэтому молодая жена Алексея Семёновича Панина схватила маленькую Варю, наскоро её во что-то замотала, выскочила на улицу и, поймав такси, через каких-то сорок минут, что удивительно, оказалась дома у свекрови. Та, щедро опоив невестку успокоительными и оставив её и маленькую Варю на попечение среднего и младшего сыновей, принеслась прямёхонько к Семёну Ильичу в кабинет. Где как раз попивала коньячок госпожа Мальцева. Они недавно вышли из операционной.
– Таня, привет! – выдохнула нечёсаная Варвара Андреевна, под бесформенным пуховиком у которой оказался застиранный халат. И тут же вывалила на Семёна Ильича произошедшее. Мальцева осуществила попытку смыться, но Варвара Андреевна попросила её остаться.
– Ну и зачем ты принеслась? – холодно поинтересовался Панин. – Позвонить не могла? И вообще, что я-то сделаю? Они уже не дети. У них уже у самих ребёнок.
– Я… Я не знаю, зачем, – чуть не простонала Варя и, шлёпнувшись на диван (рассказывала она почему-то стоя, суматошно сбиваясь с пятого на десятое), окунула лицо в ладони и заплакала.
Татьяна Георгиевна укоризненно глянула на разъярённого Семёна Ильича, налила полную рюмку коньяку и подошла к Варваре Андреевне.
– Варя, выпей. Залпом!
Та кое-как, трясущимися руками приняла рюмку и, клацая о край зубами, вылила с горем пополам в себя содержимое.
– Я не понимаю, какого чёрта ты принеслась?! – зло продолжил Семён Ильич, когда выражение глаз жены стало чуть более осмысленным и сфокусировалось на нём.
– Она «принеслась» за сочувствием! – сказала Мальцева. – За поддержкой. Зачем ещё женщины «приносятся» к мужчинам? Ребята, я, пожалуй, пойду. Это ваше семейное дело.
– Да нет никакого «нашего» семейного дела! – Панин с грохотом выдвинул ящик стола и достал оттуда пачку сигарет. – Это их семейное дело! – Он вытряхнул из пачки одну и стал нервно разминать её между пальцами.
– Таня, останься, пожалуйста! – попросила Варвара Андреевна, обратившись к Мальцевой. – Ты друг нашей семьи и… и, может быть, что-то посоветуешь. Ты же бросил! – ахнула она, увидав в руках у мужа сигарету.
– Бросил. Ты же не переносишь табачный дым! Всю жизнь переносила, а потом внезапно перестала! Я устал курить у себя дома, как в гостях – на лестничной клетке! – вот и бросил! – язвительно прокомментировал Панин, отправив сигарету в мусорную корзину. Через секунду туда же полетела пачка. Семён Ильич снова шаркнул ящиком стола и извлёк на свет электронную сигарету.
– Таня, ну что же делать?! Катенька уходит от Алёшеньки! Алёшенька… Алёшенька простудится! Он за ней по улице в пижаме бежал!
– Не простудится, – Панин пыхтел электронной сигаретой. – У него в крови эндорфины вперемешку с гормонами стресса. На таком коктейле даже чмо на палочке не простудится, не то что такой лось, – язвительно отчеканил Панин, и эрзац-сигарета отправилась в мусорную корзину вслед за своими чистопородными родственниками. – Идиотизм какой-то – вдыхать и выдыхать пар! Как в больничную прачечную сходил!
– Таня, что делать?!
– Вам – ничего.
– Но это же настоящая трагедия!
– Трагедия – это когда руку оторвало. Или с ребёнком что-то случилось. Или любимый человек погиб. А это не трагедия. И ничего не надо делать, – мрачно прокомментировала Татьяна Георгиевна.
– Как ничего?! Я сейчас к нему в отделение пойду…
– Двойку в дневник поставишь? – внезапно заорал Панин, подскочив на ноги. – Хватит ему уже позора! То жена прискакала, то мамаша заявится! Он – взрослый человек. Врач! Его давно по имени-отчеству называют, и куда он суёт своё мужское хозяйство – его собственное, мужское, дело. Жениться надо было по любви, а не потому, что женилка зачесалась! Сам теперь пусть и выкручивается. И Катька – дура! Подумаешь, с медсестрой переспал. Нечего было со своими котлетами тащиться! Меньше знаешь, крепче спишь! Тебе ли не знать? – последнее было сказано так ядовито, что Мальцева не выдержала и просто молча вышла за дверь.
Ознакомительная версия.
