Бог знает, сколько бы она простояла так, пялясь на школьные двери, если бы они, наконец, не распахнулись и не выпустили на волю учеников, у которых закончились занятия.
Веру никто не узнал. Да и сложно было бы признать знаменитую певицу в худенькой и невысокой молодой женщине в тёмных очках, одетой в простой тёмный плащ, со стянутыми в «хвост» волосами, без грамма косметики.
Юный чернокожий охранник на входе сначала не хотел её пускать. Пришлось снять очки и продемонстрировать удостоверение личности, после чего парень расплылся в улыбке, радостно закивал и нерешительно попросил автограф. Вера уточнила у него, работает ли в школе учитель литературы мистер Бэнкс – она ведь ничего не знала о нём с тех самых пор, как уехала из Портленда, и в редкие визиты домой не пересекалась с ним в городе. Оказалось, что мистер Бэнкс по-прежнему трудится в школе Линкольна, и, более того – у него только что закончился класс, так что он должен быть сейчас в своём кабинете.
– Хотите, я позвоню ему и доложу о вашем визите? – любезно предложил охранник, но Вера покачала головой:
– Нет-нет, спасибо… Я хочу устроить ему сюрприз.
Она медленно двинулась по коридору. В холле на стенах были развешаны фотографии знаменитых линкольнских выпускников, гордости школы, и Вера с удивлением и радостью увидела своё изображение, подписанное так:
«Вера Громова (Вероника Мендес), выпуск 1998».
Номер кабинета мистера Бэнкса ей подсказал охранник. Вера увидела полоску света, пробивающуюся из-под двери, и на секунду замерла в нерешительности: правильно ли то, что она делает? Вдруг вспомнилось, как она заявилась к нему во время выпускного – вошла внутрь, заперла за собой дверь и вообразила, что сейчас учитель займётся с ней любовью прямо на письменном столе!..
Она открыла дверь. Мистер Бэнкс сидел за столом и задумчиво бегал пальцами по клавишам своего ноутбука. Увидев боковым зрением, что кто-то вошёл, он поднял голову и посмотрел в сторону Веры. Боже мой, он стал носить очки… Волосы уже не слишком густые… И такие явные морщины… Он постарел, поняла Вера. Постарел, но по-прежнему был красив так, что перехватывало дыхание.
– Простите?.. – нерешительно выговорил мистер Бэнкс, чуть прищурившись, и вдруг, не докончив фразу, изменился в лице и ахнул: – Вера?!
Не в силах сказать ни слова, она глупо и счастливо улыбнулась и просто кивнула. Он поднялся из-за стола, не отрывая от неё недоверчиво-восхищённого взгляда.
– Не могу поверить, что это ты! Господи, Вера… какая ты красавица…
Она сделала несколько шагов ему навстречу, обвила шею учителя руками и поцеловала. Повторила то, что так безуспешно пыталась сделать десять лет тому назад…
Разумеется, мистер Бэнкс не стал заниматься с ней сексом на письменном столе, как в её пылких девичьих мечтах. Они торопливо, словно заговорщики, покинули школу, молча сели в его машину и поехали в какой-то паршивый отелишко, где у постояльцев, снимающих номер на считанные часы, даже не спрашивали документов.
Секс получился стремительным и каким-то скомканным. Мистер Бэнкс смущённо признался Вере, что у него уже давно этого не было. Но она ждала от встречи больше морального удовлетворения, чем физического, поэтому, по большому счёту, ей было всё равно – да и не так уж плохо всё вышло, в итоге… Она не чувствовала и тени смущения, словно мистер Бэнкс – её многолетний любовник, и вела себя так раскованно и свободно, будто именно она была старше и опытнее. К счастью, у учителя не развязывался язык в постели, как у многих американцев, – Верин опыт, конечно, был не таким уж богатым, но она терпеть не могла, когда партнёр начинал комментировать вслух каждое своё и её действие, думая, что это сильно возбуждает.
После того, как это произошло, они долго лежали на скомканных простынях и разговаривали. Учитель рассказывал ей о себе и своей семье. У них с Энн было уже трое детей – старшие девочки-близняшки и трёхлетний малыш-сын. Слава Богу, в приступе отцовской гордости хоть не стал доставать своё портмоне и демонстрировать семейную идиллию на фото, подумала Вера, – с них станется, с этих сентиментальных американцев…
– А ты почему здесь? – Мистер Бэнкс, наконец, вспомнил, что она, вообще-то, постоянно проживает в Нью-Йорке. – По делам или родителей навестить приехала?
Вера в это время вела пальчиком по профилю его лица сверху вниз: высокий лоб… переносица… красивый прямой нос… чувственные губы… ямочка на подбородке… Он прихватил губами её палец и рассмеялся.
– Я возвращаюсь в Россию, – объявила она, – вот и решила повидать тебя напоследок. Осуществить, так сказать, давнюю мечту…
– Мечту?.. – Морщинка между его бровями обозначилась явственнее. – Вера, ты что, хочешь сказать, что до сих пор меня любишь?
Он так пытливо всматривался в неё своими светлыми глазами, сразу же ставшими без очков близорукими и беззащитными, как у ребёнка, что она смутилась и отвела взгляд.
– Нет… скорее всего, нет, – отозвалась она наконец. – Просто мне нужно было самой в этом убедиться. Исполнить то, что я так долго желала.
– Выходит, я – твоя сбывшаяся мечта? – Он грустно улыбнулся.
Вера не ответила, а только, довольно зажмурившись, потёрлась щекой о его грудь с золотистыми волосками.
– Девочка моя… – вздохнул он. – Мне почти пятьдесят лет. Где же ты была раньше?
– Раньше я была твоей ученицей, – рассмеялась она, стараясь отогнать тоску, которая уже подступала к сердцу, обхватывая его, как спрут, своими тугими жадными щупальцами.
Он потянулся и поцеловал её в сомкнутые губы.
– Так значит, я – твоя сбывшаяся мечта, – повторил он полувопросительно-полуутвердительно.
– Да… – Вера медлила, не решаясь задать мучающий её вопрос. – Ты не знаешь, почему так – желание исполняется, а на душе ещё более пусто и горько, чем раньше?
– Я не знаю, дорогая, – ответил он печально и серьёзно. – Я не знаю…
«…А у детства нет прошлого,
И, быть может, поэтому
Так безгранично счастливо оно».
(Песня из фильма «Питер Пэн»)
Москва, 2010 год
Вера сама не ожидала той лёгкости, с которой снова влилась в русскую среду. Даже отец высказывал сомнения насчёт того, что встреча с Родиной после столь долгой, почти пятнадцатилетней, разлуки пройдёт у дочери гладко, без разочарований и огорчений. Нет, всё было совершенно прекрасно, даже идеально – ну, если, конечно, не считать того, что бабушка скончалась спустя месяц после приезда обожаемой внучки, на восемьдесят третьем году жизни. Римма Витальевна словно приложила последние усилия к тому, чтобы дожить до этой встречи, а потом с чистой совестью и облегчённой душой отошла в мир иной. Многие думали, что теперь-то уж Вера точно вернётся обратно в Америку – ведь чувство долга больше не держало её ни перед кем. Динка, пребывая в абсолютной уверенности, что время в России остановилось на отметке «лихие девяностые», с сочувствием расспрашивала сестру по скайпу, что москвичи носят, хватает ли в магазинах продуктов, и не страшно ли ходить в одиночку по улицам.
А Москва здорово изменилась за эти годы. Это был красивый, большой, чистый и абсолютно европейский город, одновременно и модно-гламурный, и по-домашнему уютный, со своими традиционными старыми двориками, переулками и тупиками. А Сретенка!.. Любимая, светлая, солнечная Сретенка, практически каждый дом которой дышал историей и которая была знакома Вере с детства до закоулочка!
Итак, вопреки всеобщим ожиданиям, Вера осталась. Более того, она получала от своего возвращения истинное удовольствие. Вскоре ей предложили место в театре Мюзикла на Большой Дмитровке и главную роль в новом спектакле «Гитана» – оригинальной музыкальной постановке о жизни цыган в Испании девятнадцатого века. Собственно, слово «гитана» и обозначало в буквальном переводе «испанская цыганка». Вера усмотрела в этом знак судьбы – с её-то сценическим псевдонимом, который она не стала менять даже в России! К тому же ей всегда были по душе эти горячие латиноамериканские ритмы: для роли даже пришлось всерьёз заняться танцем фламенко, чтобы полностью соответствовать образу главной героини – гордой и прекрасной цыганки Беатрис. Кстати, выяснилось, что костюм для исполнения фламенко – не чисто испанский, а происходит именно от традиционной одежды цыган-кале.
Вообще, готовясь к этой роли, Вера много читала, смотрела записи в Интернете и узнавала уйму интересных и занимательных вещей о кале. К примеру, она была удивлена, узнав, что семья для любого цыгана священна, внебрачные связи недопустимы и горячо осуждаемы, а супруги относятся друг к другу с любовью и трепетом. Раньше-то Вера мыслила стереотипами о царящем в таборах разгуле… Разгул оказался таким же мифом, как и мнимая нечистоплотность: цыганские женщины целые дни проводили за стиркой, глажкой и уборкой и с удовольствием плескались в реке или другом водоёме.
