Ознакомительная версия.
И ведь солгала. Счеты и начались, когда все ушли и поминки закончились.
Она лежала с открытыми глазами, и рядом белела пустая подушка. Она говорила ему, и он слушал.
– Вот и доигрался, – шептала она. – Актеришка жалкий, вот и доигрался! А я ведь любила тебя, я тебе до косточки все отдала, до кровинки! А ты хоть подумал там, мне каково? А я отомщу тебе, хочешь? Не хочешь? Возьму, замуж выйду. Не веришь? А что? Тебе, значит, можно, а мне что, нельзя?
Но тут же рыдания так подымали ее над подушкой, над этой кроватью, над этою комнатой, над всей ее жизнью, в которой его больше не было, что она зажимала ладонями рот, давилась рыданьями, но продолжала:
– Любимый! Да я же шучу! Золотой! Не слушай меня, мой родной, мой хороший! Да мне наплевать, кто там был, кто там не был! Да хоть бы гарем их там был – наплевать! Зачем от меня-то ушел? Ну, зачем?
У бабушки сердце разрывалось за дочку, но была и еще одна причина, которая всю ее перевернула.
На следующий день после смерти в квартире раздался звонок:
– Я, Зоя, узнал, что Володя скончался… Но я с тобой, Зоя, и с Аней, конечно…
И это тогда, когда все пахло смертью, и даже цветы во всех вазах и банках никак не могли заглушить этот запах, и было понятно, что если вот срезать с упругих стеблей и доставить в ним в дом все оранжереи подлунного мира, а также поляны, сады и газоны, то он, запах смерти, сквозь все просочится, как запах слегка кисловатого газа из липкой и черной горелки на кухне всегда просочится сквозь все и отравит.
Алеше было невмоготу рядом с мамой и бабушкой, потому что они мешали ему чувствовать отца. Он не говорил им, что чувствует отца постоянно, и, главное, не проходит ни дня без странных провалов внутри его памяти: он вдруг забывает о том, что случилось. Это наступало внезапно и занимало не больше минуты, но на протяжении этой минуты он думал, что скоро увидит отца таким, как обычно: да хоть во дворе рядом с липой, хоть в кухне. Когда проходила минута и он опять вспоминал, что отца больше нет, во всем его теле стоял странный гул, как будто бы он пролежал между рельсами и поезд промчался над ним с диким грохотом.
Бабушка решила не сообщать Соньке и Амалии о смерти зятя, потому что не хотела, чтобы взбалмошные эти, хотя и родственные женщины набросились на них со своими утешениями, нарушили ход похорон и поминок, где все знаменитости перепились, зато помянули как следует – c сердцем.
Она им сказала на следующий день. Сонька с Амалией немедленно приехали и взяли на себя хозяйство, хотя их никто не просил даже мысленно. Семья же в составе трех человек – Алеши и бабушки с мамой – теперь ела полный обед, сытный завтрак, а к ужину были то клецки, то гренки.
В пятницу Алеша вернулся из школы с сильной головной болью и хотел сразу же пройти к себе в комнату и лечь, но Сонька с Амалией были в столовой и ждали его.
– Алеша, – с загадочной важностью молвила Сонька. – Сегодня ведь холодно, ты не находишь?
– Находишь, – бесстрастно ответил Алеша.
– Тогда погляди на него. Не спугни!
Алеша посмотрел по направлению ее взгляда и увидел спокойно сидящего на оконном стекле со внутренней стороны комнаты огромного майского жука. Он хотел было пожать плечами и отвернуться, как Сонька его обняла и заплакала.
– Алешенька, папа!
– Что папа?
Он вздрогнул.
– Алешенька, март на дворе, снег идет. А он прилетел. Это он!
– Красивый какой! – прошептала Амалия. – Он, Сонечка, помнишь, в Коньке-Горбунке царя как сыграл? Камзол у него был такой… темно-красный, рукавчики белые, с золотом… Помнишь?
Туловище этого огромного майского жука было бордовым, его покрывал белый пух, а на голове волоски разделялись в продольные зеленоватые полосы. Глаза его были темны, озабочены, и красные усики плавно качались, как веер нарядной, но хрупкой японки.
– Я вас уверяю, – резко, но испуганно сказала вошедшая в комнату бабушка, – что он просто в этих цветах и приехал! И, может быть, спал, а теперь он проснулся… С ума вы сошли ото всей этой мистики!
– Какая же мистика, Зоенька, солнышко! – вся вспыхнула Сонька. – Какая же мистика? Ведь день-то сегодня какой? Ведь девятый! Пришел попрощаться. Вот так и бывает. Душа-то его еще здесь, ей ведь больно – Алешу оставил… Наверное, хочет прощенья просить. Алешенька, не уходи! Ты постой. Пусть он на тебя поглядит, ему в радость…
Алеша схватился за голову и шагнул к двери. Но тут майский жук медленно раскрыл свои маленькие и неловкие крылья, сделал стариковски-неуклюжее движенье, как будто хотел обернуться к Алеше, и вдруг полетел. Летел он старательно, неторопливо, со звуком, таким же шершавым, мохнатым, как все его тело. Алеша, Амалия, Сонька и бабушка стояли не двигаясь. Жук опустился на краешек вазы и тихо пополз. Казалось, что он утомился в полете.
– Его покормить бы, – вздохнула Амалия. – А чем покормить?
– Свари ему супчик, – откликнулась бабушка, – борщ, например. Пускай уж тогда пообедает с нами.
– Я, Зоенька, вижу, что так тебе легче, – сказала Амалия. – Когда человек негативно настроен, ему легче жить. Я и не осуждаю.
Жук перелетел на окно и начал тихо скрести щупальцами стекло. Стекло было крепким и не поддавалось. Он перелетел на другое и начал скрестись, словно даже с тревогой.
– Его нужно выпустить, – вдруг прошептала испуганно бабушка. – Хочет на волю.
– Да он там погибнет! – воскликнула Сонька. – Куда его выпустить? Там такой холод!
Жук уже не просто скребся, он отчаянно стучал в стекло большой черной головой, как будто пытаясь пробить себе дырку. Жужжанье его стало жалобным, диким.
– Иди на цветочек, иди вот на ветку, – твердила ему милосердная Сонька. – Поешь хоть немного, а то ведь погибнешь…
Бабушка открыла форточку. Сонька и Амалия ахнули.
– Лети, если хочешь, – сказала жуку беспощадная бабушка.
Жужжание смолкло. Никто не дышал.
И он улетел! Он больше не бился, не скребся, не плакал. И даже окраска его изменилась: она стала ярче, как будто впитала в себя эти взгляды, которыми люди его провожали, пока он был виден в уже по-весеннему голубоватом и ветреном воздухе. Пока эти люди смотрели, как он, подобный сгустившейся капельке крови, летит, словно знает, к кому и зачем.
Голова разламывалась, есть Алеша не стал. К бабушке пришел ученик, и из маленькой комнаты поползли пронзительные, выматывающие душу, невыносимые, особенно сейчас, звуки скрипки.
– Пойду прогуляюсь, – сказал он Амалии с Сонькой.
Странное раздражение охватило его. Возможно, оно тоже было тоской, но только она проявлялась иначе: не той безысходностью, болью и страхом, которые и начались тогда ночью, когда отец умер, а злым, одержимым, настойчивым чувством, нисколько не целесообразным и диким, хотя, к сожалению, частым, поскольку природа людская столь несовершенна. Ему захотелось обидеть кого-то, и вызвать к себе самому даже ненависть, и возненавидеть в ответ, и ударить как можно больнее, неважно за что.
Ведь только теперь, после смерти отца, он вдруг все и понял. Ему-то казалось, что он был несчастлив, но он ошибался: несчастлив был папа, а он, идиот, за всю жизнь не решился к нему подойти и обнять его просто. Да, пьяного, спящего и безобразного, в колючей щетине, с тяжелым дыханьем! Живого. Со струйкой слюны на щеке.
Обнять и сказать:
– Слушай, я ведь с тобой.
А он, идиот! Идиот и подонок! Проклятые бабы его накрутили. Он возненавидел вдруг бабушку с мамой – во всем виноваты они. И мама как будто бы не понимала, что пьют не от радости, пьют от печали, от ужаса пьют перед жизнью и смертью, а не оттого, что сыграли спектакль!
Теперь вот что делать? Поехать на кладбище, где он зарыт, где палку воткнули с парадным портретом? Но папы там нет, ни секунды там не было! Живым, а не мертвым нужны эти кладбища! Прийти, поскулить, перекрасить ограду, каких-нибудь там насажать незабудок, а то еще ангела с белыми крыльями поставить над этим нарядным газоном! И ты теперь ангел, ты спи, наш хороший. Там некому спать! Там прогнившие кости! А не огород и не дачный участок!
Алеша и сам не заметил, как оказался на самой середине проезжей части улицы. Со всех сторон гудели машины, водители высовывали из окон безобразные свои физиономии с прилипшими к губам сигаретами. Первая встреча с Мариной вспомнилась ему: его тогда тоже почти переехали! А что, если взять позвонить ей, сказать, что он ее и не любил, и не любит! Напрасно пришла тогда с этим букетом! Сейчас-то она еще так себе, ладно, реснички там, глазки, а вот как состарится? Ужасная будет седая старуха.
Он остановился. А где теперь Катя? С похорон прошло четыре дня, она ни разу не напомнила о себе. А может, он тоже ей больше не нужен? Да кто кому нужен, когда все помрут?
Зашел в телефонную будку, набрал ее номер. Она подошла почти сразу.
– Я не помешал?
– Помешал? Ты? Алеша!
– Пойдем погуляем? – спросил он негромко. – Я недалеко тут.
Ознакомительная версия.
