Ознакомительная версия.
Ранние зимние сумерки заглянули в незашторенное окно отдельной палаты, когда больной впервые открыл глаза. Полуосознанным взглядом он ощупывал окружающее. Но тщетно: слабый луч вспыхнувшего сознания тут же угас. Стала очевидной невозможность оставить больного на единого дежурного врача, тому же несведущего в вопросах обезболивания. Позвонила Маме, сказав, что остаюсь с больным на ночь. Дежурная медсестра где-то раздобыла удобное кресло, мы его поставили у постели больного, и оно ласково приняло меня в свои объятья. Я откинулась на его спинку и вдруг услышала тишину.
Но это длилось недолго. Словно вырвавшись из плена рой мыслей, ощущений, волнующих ярких картин закружил меня в пёстром хороводе. Из него вдруг более ярко стали высвечиваться отдельные моменты. Утренний эпизод оказался доминирующим. Проснулась на час раньше обычного. Торопилась. Получила благословение мамы на первый наркоз и выскочила из дома. Серое морозное утро. Скользко. Перебегая Донскую улицу с угла на угол к трамвайной остановке на Выставочном переулке у старинной церкви Ризоположения, поскользнулась и упала перед бешено-мчавшейся машиной. Громко выругавшись, водитель сделал сумасшедший рывок в сторону и я уцелела. Стою на остановке. Колено болит, чулок разорван, внутри неукротимая дрожь. Ощущаю на себе сочувственные взгляды окружающих. На душе безумно тягостно. Первый наркоз и такая неудача. Это явно дурное предзнаменование. Рождается и проникает внутрь леденящий душу ужас. Перед мысленным взором возникают кошмарные картины возможных неудач и осложнений наркоза. Что делать? Внутренняя дрожь усиливается Ужас!
И вдруг слева над угловым домом прямо напротив трамвайной остановки чёрная мохнатая туча разделилась и через образовавшуюся щель в тёмный пасмурный мучительно-тоскливый день проник тонкий солнечный лучик. Он оживил золото креста большого купола старинной церкви, медленно сполз на резную решётку стрельчатого окна и скрылся. Я была потрясена: ведь это Бог послал мне знак утешения.
Больной спокоен. Спит. Дежурная сестра периодически доливает лекарства в капельницу. Очень тихо и спокойно. Спать не хочется. Радость удавшегося свершения не гаснет.
Опять бегут и окружаться неконтролируемые мысли, главная из них: почему для этой роли Александр Иванович выбрал меня? Ведь были и поопытнее и постарше! Ведь он даже не поговорил со мной. Назначил – и всё. Даже не поинтересовался – хочу ли я бросить хирургию. Он сам был несказанно увлечён этим методом. Привёз его с международного конгресса хирургов из Рио-де-Жанейро с решительным намерением освоить его в институте. Очень памятен день его триумфального возвращения. И на другой же день – блестящий доклад в переполненном зале: итог поездки.
Аудиторией Александр Иванович владел мастерски. Тема не имела значения. Всё, к чему он прикасался словом, обретало образ, цвет, аромат и значимость. Рождало интерес. Будоражило воображение. Он говорит и образы, увиденные его глазами, оживают в зале. Доклад обстоятельный.
Характеристика и критическая оценка новых течений и научных направлений. Подчёркнуто увлечённо и заинтересованно о новом методе обезболивания со сложным длинным названием: эндотрахеальный эфирно-кислородный наркоз с управляемым дыханием?
Наконец – общий итог поездки и заключение. И уже почти сходя с кафедры: «Увидев этот наркоз, я пришёл к убеждению, что широчайшее использование местной новокаиновой анестезии в нашей стране задержало развитие советской хирургии минимум на двадцать лет». Зал всколыхнулся. В нём повис незаданный вопрос: «Что же теперь будет?»
Больной вдруг громко застонал. Не открывая глаз, произнёс: «Очень больно!» Побледнел, стал тяжело дышать, под моими пальцами пульс стал нитевидным. Выступил холодный пот. Мы с дежурной сестрой работали молча. Постепенно восстанавливалось равновесие. Через некоторое время больной открыл глаза. Увидев пеня, удивился: «Вы, Ина Павловна, разве рабочий день ещё не кончился?» Я объяснила. Он понял. На бледных губах вспыхнуло подобие улыбки. И как лёгкий шелест прозвучало: «Спасибо». Это было напряжение, от которого он устал. Глаза закрылись и наступил благодатный сон. Подумала: «Значит правильно, что осталась с больным».
На душе тихая радость. Я подошла к окну. Темноту прорезал слабый туманный свет далёких фонарей. А вблизи прямо за оконной рамой большими пушистыми хлопьями падал снег. Попадая в луч света отдельные крупные снежинки на миг вспыхивали лиловато-золотистым светом и исчезали в темноте… Вспомнила: почти такой же снег шёл и около трёх недель назад, когда я вышла из метро «Красные ворота», где меня на машине ждал профессор Савицкий. Накануне в ординаторскую позвонила его грозная секретарша Екатерина Ивановна: «Вместо института ровно в 9 утра будьте у метро «Красные ворота», не вздумайте опоздать». Ошеломлённая, я спросила: «Зачем?» «Не знаю – это распоряжение Александра Ивановича, не опаздываете». – Из трубки неслись короткие гудки.
Я не опоздала. Мне навстречу профессор вышел из машины. А снег, сумасшедший снег всё падал. И в несколько коротких минут привычно строгий, недоступный директор крупнейшего института превратился в добродушного славного деда мороза из детской сказки. Пушистый снег густо покрывал брови, усы, меховую шапку, толстым слоем лежал на воротнике пальто.
Встреча с Александром Ивановичем всегда определённое испытание, всегда ожидание неожиданного, даже спросить о чём-нибудь страшно. Это в обычных условиях, но ведь я никогда не видала его Дедом морозом – поэтому решилась задать естественный вопрос. Он не только не рассердился, а словно подыгрывая своему новому образу, не отвечая, с ласковой насмешкой произнёс: «Садись!» – и открыл передо мной заднюю дверь машины. Усевшись на своё место рядом с шофёром и, словно продолжая начатый разговор, просто сказал: «Не торопись – скоро узнаешь». И, меняя тему, не выходя из образа, рассказал незатейливую смешную историю. Всё это походило на сказку.
Целью нашего путешествия, как скоро оказалось, была железнодорожная больница. Входя в кабинет заведующего хирургическим отделением – известного московского хирурга профессора В. И. Казанского – Александр Иванович после краткого приветствия произнёс: «К твоим шустрым мальчишкам я привёз свою не менее шуструю девочку – пусть они ее поучат». Опять загадка. Мне начинало казаться, что ему просто доставляла удовольствие эта игра в таинственность. Всё разрешилось, когда мы вошли в помещение с множеством всякой медицинской аппаратуры. Здесь же я и познакомилась с «шустрыми мальчишками». Их было трое. Оказывается, в клинике профессора Казанского уже в течение трёх месяцев осваивается новый вид обезболивания, так пленивший Александра Ивановича. Узнав цель нашего появления, они охотно согласились стать моими учителями. И тут же при общем участии был составлен план моего обучения, рассчитанный на три недели. Эти молодые доктора сказались заботливыми учителями, эрудированными, вдумчивыми и серьёзными. Но увы, у Александра Ивановича, видимо, не хватило терпения: к удивлению моих наставников он через 10 дней потребовал меня в институт. К этому времени мой скудный багаж состоял лишь из трёх операций, на которых я дала наркоз самостоятельно, но под наблюдением своих учителей. В кабинете меня встретил обычный сурово-неприступный директор института. От «дедморозовской оттепели» не осталось и следа.
– Я думаю, у тебя всё в порядке, времени было вполне достаточно, – это был не вопрос, а утверждение.
– Завтра операция, готовься! – Его тон ответа не позволял возражать, не имело смысла.
Не проронив ни слова, я вышла из кабинета. Это был шок. Самым странным этапом была интубация – введение трубки в трахею на выключенном дыхании больного. Это требовалось сделать в секунды. Овладев собой, я позвонила наставникам. Решили, что один из них придёт для поддержки. Увы, он опоздал. Вошел, когда операция уже началась. Все безумные страхи я пережила одна. А может – это и к лучшему: свой Рубикон я перешла без посторонней помощи.
Я вдруг заметила, что улыбнулась: вспомнила маленькую деталь, штрих к «гордой самостоятельности», а может просто её цену. Операция закончилась. Ждали транспорта перевезти больного в палату. Я присела на табурет у его изголовья. Взглянув на меня, операционная сестра протянула мне марлевую салфетку: «Вытрете лицо, Ина Павловна». И только теперь я заметила, что моя операционная рубашка мокра – хоть выжми, и с мокрых волос на лицо стекает тонкий ручеёк. Я подошла к кровати. Больной мирно спал. В моей душе бушевала радость победы.
Взглянула на часы: 25 минут пятого. До начала рабочего дня оставалось около четырёх часов.
На аврале (так тогда называлась утренняя конференция) всё как обычно. Может, чуть-чуть оживлённее к шумнее. Всем конечно известно, что вчера выполнена первая операция под новым видом обезболивания, что оперировал директор, остался очень доволен, всех хвалил и сегодня находится в прекрасном настроении. Вскоре это подтвердилось. Ровно в 9 Александр Иванович вошёл в зал с благодушным выражением на лице и приветливо поздоровался.
Ознакомительная версия.
