Ознакомительная версия.
— Я ей дала наушники, слушает радио по телефону.
Ольга Владимировна спустилась утром с квадратными глазами. Она провела самую тяжелую ночь в своей жизни. Радио не помогло, потому что переключать его на другие станции Ольга Владимировна не умела, а та станция, на которую настроила дочь, закончила концерт популярной классической музыки и начала трансляцию тяжелого рока: диктор радостно объявил любителям этого музыкального стиля, что до утра в эфире будут играть их культовые группы. Мужской хор за стенкой, издававший какие-то немыслимые для человеческого голосового аппарата звуки, был нисколько не лучше тяжелого рока.
— Мой муж похрапывал, — говорила Ольга Владимировна, и чашка с чаем дрожала в ее руках, — но его трели не идут ни в какое сравнением с этим… с этим…
— Ужасом, — договорила Полина Сергеевна. — Это моя вина, совсем позабыла про их ночной оркестр. Мы с подругами много лет назад отселили их на второй этаж, потому что когда хорошенечко выпьют, храпят все мужчины, включая тех, что трезвые спят беззвучно. Представьте, как я была поражена сегодня утром! Выхожу на крыльцо и вижу, как из палатки выползает Полинька! Одна! В легкой пижамке! По мокрой траве! Мужской храп надо приравнять к психическому оружию.
Когда гости разъехались, Эмка и Тайка потребовали, чтобы их дни рождения теперь тоже отмечались на широкую ногу — много-много друзей и веселья. Родители им обещали, даже с салютом. Если будут себя хорошо вести, конечно.
Полина Сергеевна смотрела на свои дрожащие пальцы, на смазанный лак на ногтях и ждала, когда утихнет тремор. Но успокоить клокочущий испуг не удавалось. В последние месяцы она пережила много страхов, но то были страхи перед глазами — покалеченный Эмка, его операции, неизвестность. Эмку можно было трогать руками, гладить, можно было с ним говорить, внушать ему оптимизм. А страх, который вызывал Юсин визит, походил на невидимое радиоактивное облако, накрывающее ужасом.
На недавнем дне рождения Олега Арсеньевича говорили про выдержанность Полины Сергеевны, спокойное достоинство, с которым она встречает удары судьбы. Это было правдой. Но она всегда была женщиной — сначала женщиной, а потом женой, матерью, бабушкой. А настоящая женщина жертвует собой, когда того требуют конкретные зримые обстоятельства, когда условия складываются так, что именно она, а не кто-то другой должен принимать решение и действовать. Во всех остальных случаях есть люди, которым предписано судьбой терпеть и выполнять ее капризы, приглушать ее страхи, не важно, реальные они или надуманные.
Полина Сергеевна позвонила мужу и выпалила в первой же фразе:
— Олег! Приезжает Юся!
— Кто-кто?
— Юся, мать Эмки.
— Зачем?
— Я не знаю.
— Когда?
— Я не знаю.
— Что ей нужно?
— Я не знаю! Олег, я ничего не знаю! Она позвонила, уточнила, по старому ли адресу мы живем, сказала, что приезжает.
— Так! Что мне нужно сделать?
По голосу мужа чувствовалось, что он занервничал. По большому счету, Полина Сергеевна, наверное, этого и добивалась — чтобы муж испытывал то же, что и она.
— Тебе нужно меня успокоить, потому что я измазала лаком для ногтей все вокруг себя, включая телефонный аппарат.
— Каким лаком? При чем тут… Товарищи, извините! — сказал он в сторону, вероятно, в его кабинете проходило совещание. — Полинька! Не волнуйся! Мы ее в бараний рог! Мы ей кузькину мать! Она не мать! В суд! Точно! Подадим в суд, и он будет на нашей стороне. Ты мне веришь?
— Да, верю!
— Умница! Не тревожься, хорошо? Нас ведь много, а она одна и гадина.
— Олег, извини, что я тебя побеспокоила. Но если бы не поговорила с тобой, то от испуга накрасила бы лаком для ногтей губы.
Муж не без самодовольства хохотнул:
— На то и существуем. Ты за мной как за каменной стеной.
Полина Сергеевна положила трубку, посмотрела на руки — они уже дрожали меньше — и сказала вслух:
— Не только ты, милый. У меня еще есть сын.
Она позвонила Сеньке, и начало разговора повторилось: сын напрочь забыл, кто такая Юся. Пришлось напомнить, что это его первая жена и мать Эмки.
— Я перезвоню, — резко оборвал разговор Арсений.
Очевидно, он вышел туда, где его никто не мог слышать, и уж тогда засыпал маму вопросами: «Когда приезжает? Зачем? Остановится у нас? Рейс прямой или с пересадками?..»
На большинство вопросов Полина Сергеевна могла ответить только: «Не знаю!»
— Сыночек! Я страшно растерялась, даже наврала, что ты в командировке, потому что Юся хотела, чтобы ты ее встретил в аэропорту. Я ничего не знаю! Я не сообразила ни о чем спросить! Я в полной панике!
— Мама, не волнуйся! Я разрулю эту ситуацию, Эмку она не получит. Только ты не нервничай, ладно?
— Ладно. Сенька, может, лучше Эмку сейчас… пока к вам?
— Ясен пень. Лея сегодня заберет его после школы.
— Не обязательно сегодня. Юся говорила со мной полчаса назад и вечером никак не может появиться здесь.
— Нет, Эмка будет у нас.
— Сыночек, вы должны с ним поговорить, предупредить, настроить.
— Понимаю.
— Пожалуйста! Без резких слов, без хлестких характеристик, не надо безапелляционных заключений! Смотри за его реакцией. Вы с папой совершенно не умеете реагировать на собеседника! Вы не видите его реакции. Вам нужно озвучить собственную мысль, как кол вбить. Вы машете топором там, где надо действовать осторожно…
— Мама, ты плачешь?
— Нет, — вытерла щеки свободной рукой Полина Сергеевна, — для слез еще нет повода.
— И не появится! — заверил Сеня.
Олег Арсеньевич, придя вечером домой, озирался так, словно из какого-нибудь угла могла выползти Юся.
— Расслабься, у нас никто не прячется, — улыбнулась Полина Сергеевна.
— Сколопендра еще не заявилась?
Много лет назад, когда Эмку-младенца лечили от золотухи, а его мамочка шлялась неизвестно где, Олег Арсеньевич, возвратившись с работы, спросил:
— А эта? Дома сколопендра?
Полина Сергеевна, уставшая за день до невозможности и приказывающая себе не подавать виду, что валится с ног, бодро закончить обязательные труды — накормить мужа, сына и внука, приготовить ванну с отварами для Эмки, потом смазать его кремами и опылить присыпками, постирать белье (а в чистом и сухом белье пусть сами выберут себе то, что наденут завтра, при необходимости — отутюжат) и еще обязательно позвонить подруге Свете, у которой тяжело заболела мама, услышав про «сколопендру», механически, точно на экзамене, проговорила:
— Сколопендра гигантская. Отряд губоногих многоножек. Тело состоит из двадцати с лишним сегментов, каждый с парой ножек. Одна пара ног превратилась в ногочелюсти с коготками, соединенными с ядовитыми челюстями.
— А я что говорил? — хмыкнул Олег Арсеньевич.
Юся совершенно не походила на сколопендру. Но название многоножки звучало ругательски, и само животное было отвратительно для человеческого глаза.
За ужином и весь вечер до сна Полина Сергеевна и Олег Арсеньевич обсуждали ситуацию. С одной стороны, весьма вероятно, что Юсю можно по суду лишить родительских прав, поскольку она десять лет не проявляла никакого интереса к ребенку. С другой стороны, она обладала высшим правом — правом матери. Существует закон о неприкосновенности личной собственности, а ребенок выше собственности — он кровь матери, которая его выносила. Но нельзя же отбросить в сторону отца, который участвовал в зачатии и много лет воспитывал ребенка!
— Олег, мы с тобой сосредоточились на юридических аспектах и совсем не подумали об Эмке. Ему предстоит испытание… С его симптоматикой эпилепсии… Такая нагрузка на психику…
— Спокойно, мой генерал, то есть адмирал! Отсеки задраены, команда на местах, подлодка в полной боевой готовности. Полинька! Вспомни, как он пошел в школу в этом году. Тоже испытание не для слабонервных.
Полина Сергеевна, Олег Арсеньевич и Сенька отлично представляли себе, что такое детский коллектив, особенно мальчишечий. Стая волчат, которые с удовольствием и азартной радостью впиваются зудящими острыми зубками в самого слабого, глупого, смешного в стае. Лея и Ольга Владимировна широко распахивали глаза, когда Полина Сергеевна объясняла: стоит Эмке прослыть припадочным, и участь его решена — заклюют, затюкают, изведут насмешками. Не потому что мальчишки плохие, злые, бессердечные. Они просто еще маленькие, и у них не сформировались, и сформируются только лет через восемь-десять, человеколюбие, гуманность, сострадание. Дети не сострадают, они эгоцентрики в силу своего возраста. «Вы даже не подозреваете, сколько великих писателей и гуманистов мучили в детстве животных», — говорила Полина Сергеевна. Про девочек она не могла ничего сказать и допускала, что у них по-другому, но в мальчишечьих утехах считала себя докой — знаем, плавали.
Ознакомительная версия.
