Ознакомительная версия.
Мелодия поднималась и плыла над парком, над дворцом и морем, по-над всеми нами, распространяясь все дальше. Чайки кружили в небе. Как, откуда в его югославскую голову влетела эта мелодия о России, о погибшей семье, о расстрелянной яхте «Штандарт».
Мы хрустнули пластиком и выпили молча, за то грустное облако общих мыслей между нами.
– На этом месте, где мы сейчас с тобой сидим, – сказал он, – когда-то стоял деревянный дворец Александра Третьего, мы, по сути, сидим на его фундаменте… он умер в этом дворце, и его сын Николай в ужасе выбежал и просил отца: «Сандра, научи! Сандра, научи!» А в сорок первом году, когда наши отступали, этот дворец сгорел от окурка неизвестного русского солдата… И вот теперь здесь спортивная площадка, эта песня, и мы с тобой сидим, и что-то будет еще.
И я увидел этот дворец, этого юношу царя, ужаснувшегося своей участи правителя огромной империи, как будто он все предчувствовал, увидел этого солдата, докуривающего свою самокрутку, и увидел нас, странным образом объединившихся в этом мире, застывших на мгновение в этом потоке, в Ливадии, с одноразовыми стаканчиками в руках.
Девушка принесла нам тяжелую пепельницу Winston, хотя мы не курили.
Она специально сняла фартук. Хотела что-то сказать, но промолчала. Протерла стол.
– Может, еще что-то принести?
Он нахмурился.
– А есть вода без газа?
– Не-ет, только с газом.
– А вы газ вытрясите.
– Что? – испугалась она.
– Да так, шутка, – засмеялся я.
– А-а, поняла.
Я посмотрел ей вслед. Такое худенькое личико, и такое женственное уже тело. Закурил. Он смотрел в другую сторону.
– Как жалко людей, – сказал я. – Миллионы ни за что погибших людей, как жалко.
Девушка ходила за своим лотком и трясла бутылку «Ялтинской» газированной воды.
В Ялту мы приехали уже ночью. Из-за гор темнело очень быстро. Ночь падала. У причалов высоко качались белые яхты в невидной воде, как в черном эфире. Одна опускалась, а другая взлетала. Натягивались и опускались в воду канаты. Было видно светящиеся капли. Смыкались и скрипели мачты. Море колыхалось мощно, бесшумно и страшно. Когда волна вздымалась особенно высоко, верхушка ее стеклянно освещалась.
Яркая дюралайтовая надпись «ФИЕСТА». Много молодежи. И танцевальная музыка. Серафимыч пошел и встал в очередь к барной стойке. Я подсел за столик. За ним сидели пожилой мужчина и девушка.
– Не помешаю, товарищи отдыхающие?
– Конечно, садитесь, – сказал мужчина и подвинулся, хотя и так было много места.
– Привет! – сказала девушка, прямо и открыто глядя в мои глаза.
– Привет.
– А ты чего не танцуешь?
– Мы только пришли. Как видите.
– A-а, ну да. А мы давно сидим, но все равно не танцуем…
– Хочешь? – сказал мужчина, подвигая мне свой коктейль с трубочкой.
Было темно, слепили крутящиеся прожекторы. Я отодвинул трубочку и отпил глоток.
– Так это джин с тоником.
– A-а, это она купила, – устало сказал мужчина.
– А ты откуда? – спросила она.
– Из Москвы.
– А мы из Сибири, может быть, знаешь Ханты-Мансийск?
– Слышал.
– Я ее дядя, – сказал мне мужчина.
– Я-асно, а вот мой дядя!
– Здравствуйте, – сказал мужчина и снова подвинулся.
– Познакомьтесь, это Алексей Серафимович, я – Андрей, мы московские бомжи…
Она засмеялась.
– А это товарищи из Ханты-Мансийска.
– Да-а, интересно. Я же там работал… Вот, Анвар, я сок взял и херес.
– А ты чего не танцуешь?
– Я танцую.
– Тогда пойдем.
И мы пошли с нею в круг, по которому струились полосы и световые вихри. Очень хорошо танцевала девчонка в короткой юбке и белых кроссовках.
– Это рок-н-ролл.
– Что? А? Знаю, что рок-н-ролл.
– Вот так, закручивайся ко мне.
– О-ох, не кружи, – она быстро одернула подол.
Она не ожидала, что я буду танцевать с ней так сильно, резко и жестко. Я закрутил ее к себе и сквозь платье почувствовал грудь, она будто ударила меня своими жидкими колбами. Наверное, оттого, что мы были пьяными, у нас получалось все легко и свободно, мы угадывали друг друга, будто репетировали.
– У-у-ух, устала, упаду, голова кружится, нет, не кружи меня!
Она смотрела с испуганным удивлением. Меня поразила эта мгновенная покорность в ее лице и самоотдача. Потом мы танцевали медленный танец. Странно было танцевать на этой залитой искусственным холодным светом площадке под черным звездным небом, видеть замершие черные деревья вокруг, и вдруг вспухающую пену в черном пространстве за парапетом, и за музыкой не слышать прибоя.
– А он мой дядя, – сказала она мне на ухо.
– Да-а, знаю.
– Да, я же говорила. Мы из Ханты-Мансийска.
Музыка прервалась. Ветер трепал зонтики, сдувал салфетки и пепел из пепельниц. Мы стояли обнявшись. Снова заиграла. Она вспотела под платьем. Я чувствовал ее упруго-мягкие груди, крупный, пуховый живот. Её бедра стукались об мои ноги. И она снова открыто и прямо посмотрела мне в глаза, когда поняла, что я уже знаю, что она под платьем абсолютно голая. Она прижалась, я слухом тела услышал, как хрустнули волосы ее мягкого лобка об твердую джинсу моей ширинки. Оттого, что на ней не было лифчика и трусиков, оттого, что ткань платья была такой тонкой, ее тело казалось особенно мягким, обнаженным, интимно открытым мне. Я повернулся в танце и посмотрел на Серафимыча.
Он сидел, закинув ногу на ногу и, склонив голову, слушал того пожилого мужика. Они, наверное, были ровесники. Я махнул ему рукой, он поднялся из-за стола.
– Не грузись, он просто дядя, мы отдыхаем, – повторила она.
У нас очень хорошо получалось танцевать, значит, и секс был бы легкий и страстный.
– Ребята, я тоже из Баку, дайте развернуться старику! – вскрикнул Серафимыч и смутился.
Он, как и все замечательные люди, абсолютно не умел танцевать, но очень старался. Я смотрел, не смеется ли кто-то над ним. И даже в этом жарком и смешном танце он не забывал припрятывать свою руку. И я знал, что никуда не пойду с этой девушкой, ведь я для него праздник. А потом, когда он уедет, у меня будет много других девушек, а эти дни пусть я буду праздником для него. Когда он еще так порадуется? Потом приду сюда. Да, потом. Кафе «ФИЕСТА».
– А, это, а где здесь… – она облизывала губы, глаза влажные, смеющиеся.
– Туалет? Не знаю, должен быть, надо у официанта спросить.
– Ты подожди, я сейчас приду, – она быстро уходила в темноту и оглядывалась на меня.
– Ну, ты здорово танцуешь! – обрадовался Алексей Серафимович. – Хорошо так, мне понравилось.
– Ты тоже. Пошли, пошли отсюда.
Мужик глянул на меня исподлобья и снова ловил жесткими губами соломинку коктейля. Мы ушли.
– Как мне хорошо с тобой, Анвар. Хорошо, что мы от них ушли. А Толька бы не ушел, точно! Он бы еще потом и подрался бы с кем-то, а я…
По «Московской» мы дошли до улицы Куйбышева, вдруг слышно, как журчит вода в арыке. На «Подъемной» лишь один фонарь.
Он раздвинул куст и дико покосился на меня. Наверное, хочет помочиться. Я отошел, а он протянул руку во тьму, и вдруг в ней взблеснула серебристая ручка. Кусты будто бы отодвинулись, и то, что мне виделось фиолетовыми кляксами в глазах, оказалось необычным светом из маленькой двери в стене. Мы поднимались вверх по каменным ступеням, я оглянулся на болтающийся свет последнего, земного фонаря, и дверь закрылась. Поднимались все выше и выше. Пахнуло душистым кизячным дымком. Мы почти протискивались меж узких стен татарских домишек, проходили мимо маленьких, укутанных виноградными лозами двориков, в которые спускались деревянные лестницы с веранд. К перилам привязаны почтовые ящики. Всё хрупкое, шаткое и таинственное, как театральные декорации. На свету лампочки были видны капилляры и косточки виноградин. Свернули и снова поднимались. Может быть, мы заблудились? Так долго подниматься невозможно.
– Айдам мин синэ йюратам, – вдруг явственно услышал над самым ухом.
Оказывается, я стоял у фанерной стены, за которой странные существа с мужским и женским голосами. Так темно и это радостное чувство любви к ним, будто я уже растворен в их голосах и телах. Эта была кодовая фраза, и она что-то значила в моей судьбе, следовало ее запомнить. В кромешной тьме я увидел сиреневые пути, и с каждым новым шагом, с упертой в коленку ладонью, я все меньше слышал и чувствовал самого себя, от моего тела, истончая его, раскрывались два огромных сияющих отверстия.
– Анвар, Анвар! – сквозил в них тихий голос.
– Анвар, Анвар, – тихо звал я.
Он вышел из темноты.
– Все правильно, – сказал он. – Я уже стал забывать имена.
Такой шкодный в этой своей хулиганской одежде.
В темноте я различил странный, никогда прежде не виданный мною летательный аппарат. Он стоял на виноградниках, над огнями незнакомого города. В нем три места. Впереди сидел пилот.
Мы лежали с ней на лоджии. В открытое окно было видно черное небо и еще более черную гряду гор. Громко, длинно свистели, шелестели и простригали ночной воздух цикады.
Ознакомительная версия.
