– Откуда ты знаешь? – спросил он жену.
– Я знаю что, дорогой?
– Что мы с тобой встретились в пионерском лагере!
– Как же мне этого не знать? Я ж сама с тобой и встретилась. Потому и знаю.
– Ты что же, помнишь о нашей встрече в пионерском лагере?
– Ну а как мне не помнить? Плохо, но помню. А ты разве забыл?
– Подожди! Но почему же ты мне об этом никогда не говорила?
– О чем, дорогой?
– О нашей встрече в пионерском лагере! О том, что помнишь ее!
– Здрасьте-приехали. Да мы с тобой много раз об этом говорили.
– О нашей встрече в пионерском лагере?
– Ну конечно. Много раз говорили.
– Когда, например?
– Ну я не помню когда. Давно. Да вот сразу, как заново познакомились, тогда и говорили. Ты мне сам сказал: помнишь меня? Я с тобой под Алеховщиной в пионерском лагере был. Это ты так сказал. И на свадьбе еще… Ты же сам тогда тост произносил… про превратность судьбы или что-то подобное… Неужели забыл?
Дине стало жалко отца. Он один не смеялся. А тут еще оказалось, что кто-то из гостей тоже помнит разговоры об их давнишней встрече в пионерском лагере. То есть получается, лучше помнит, чем сам Василий Аркадиевич. Посыпались шутки на тему. Все про склероз да необходимость больше рыбы есть, с орехами. «Учи стихи!» – воскликнула Тамара Сергеевна, тетя Тома, чей урок однажды прогуляла Дина, заслужив нагоняй.
Василий Аркадиевич громко заявил, что память у него образцовая, профессиональная, и что он, как историк, сейчас им докажет: пусть назовут любое событие, он немедленно дату им назовет. Кто-то закричал: «Куликовская битва!» – и он мгновенно дату назвал. И год рождения императора Павла тоже назвал не задумываясь. Спрашивали его, когда Иван Грозный Казань брал, в каком году был генсеком Черненко, когда застрелили Столыпина… – Василий Аркадиевич отвечал быстро и твердо. И не только отечественной – мировой истории он тоже уверенно демонстрировал знание. Ни секунды не думая, год назвал, когда случился Великий лондонский пожар, а что до смерти Наполеона, назвал не только точную дату, но даже час.
Экзамен скоро наскучил гостям, да и не Василия Аркадиевича день рождения был, а Елизаветы Петровны. К тому же стали раздаваться дружеские замечания в том духе, что Василий Аркадиевич и соврет – возьмет недорого: проверить его средств не было, а никто из гостей исторических дат и тем более часов не помнил. Но все равно Василий Аркадиевич несколько успокоился и взбодрился (сначала успокоился, потом взбодрился) и даже выпил вторую рюмку коньяку, по мнению жены, лишнюю.
Перед десертом гости разбрелись по залу. Снова помрачневший Василий Аркадиевич сидел за столом. Дина подсела к отцу, спросила, о чем думаешь, папа. То, что он прошептал ей на ухо, ей очень не понравилось, это видел Адмиралов, стоявший около декоративного дерева. Дина видела Адмиралова, смотрящего на нее, она закатила глаза в плане комментария к ситуации и стала энергично возражать отцу, словно за что-то стыдила Василия Аркадиевича. «Индия – это чудесно», – отвлек Адмиралова Гай Арнольдович, географ. Поговорили об Индии, о Гималаях. Гай Арнольдович был осведомлен о существовании города Ришикеша. Адмиралов по памяти называл имена перевалов, по которым будет их путь: «Тангланг Ла, Баралача Ла, Ротанг Ла…» – «Как вы хорошо подготовились!» – восхищался географ. «Читаю, интересуюсь», – отвечал Адмиралов.
Адмиралову позвонили. Это был Крачун. Он звал Адмиралова тридцать первого числа на праздник психотерапевтов. Будет очень интересно, говорил. «Это член нашей экспедиции, психотерапевт», – сказал Адмиралов учителю географии, убрав телефон. «Вижу, вы очень серьезно подготовились», – отметил географ.
Потом подавали чай или кофе по выбору. С мороженым. Вечер оплатила Дина. Кроме того, она оплатила дорогу некоторым иногородним приглашенным. Большинство гостей Елизаветы Петровны были пенсионеры.
Гости расходились, разъезжались. Школьная подруга Елизаветы Петровны и ее муж, нарочно приехавшие из Казани на юбилей Елизаветы Петровны, отправлялись к ней домой ночевать. Они уже погрузили в такси цветы и подарки и ждали, когда Елизавета Петровна и Василий Аркадиевич наконец распрощаются с еще не разошедшимися гостями.
Дина, поняв, что помощи от нее больше не требуется, поймала попутку. Адмиралов был известным порядком нетрезв, но не настолько, однако, чтобы с ним было бы предосудительно разговаривать. Когда повернули на набережную, Дина сказала:
– Я ведь тоже сейчас припоминаю разговоры о пионерском лагере. Что-то было такое… Наверное, маленькая была.
Она задумалась, вспоминая.
– Дин-Дин, – сказал Адмиралов. – Ау!
– Мост, – сказала Дина, – смотри, подсветили.
Он:
– Вот ты говоришь, а ведь Макс в Индию не просто так едет. У него своя миссия, он сказал. Я полагаю, неплохо оплачиваемая. Хотя не буду врать, про это он мне ничего не говорил. Ты ни за что не догадаешься, зачем он едет в Индию.
– Надеюсь, он не наркокурьер.
– А хорошо было бы, если бы ты меня отправила в Индию вместе с наркокурьером. Нет, Дин. Это другое. Хотя почти угадала. Но все гораздо необычнее. Дело связано с перевозкой сыпучего вещества, но это не наркотик.
– А что?
– Прах.
– Прах? Чей прах?
– Чей-то прах. У нас, оказывается, многие хотели бы, чтобы их прах был бы развеян в священных местах Индии. Макс удовлетворяет их желания. Или, скорее, желания их родственников. Он сказал, что родственники сами его находят. Через Интернет. А иногда он их – со своим предложением.
– Ты хочешь сказать, что он возит прах наших сограждан в Индию и там развеивает?
– Именно так. Только не весь прах. Он берет чуть-чуть. Несколько грамм всего. Основная часть остается здесь. Он принципиально не берет много. Родственники остаются с прахом в урне, но знают, что частица праха рассеяна в Индии. Макс им потом фотоотчёт предъявляет.
– По-моему, у нашего Макса сильно развито чувство черного юмора. Похоже на шутку.
– Он когда мне это все рассказал и увидел, как мое лицо вытянулось, тоже сказал, что шутка. Сказал: ну ты не волнуйся, не бери в голову, я пошутил, забудь. А я вот в голову взял. Хотя что мне волноваться? Я не волнуюсь.
– Может он тебя использовать хочет? Чтобы ты фотографировал, как он прах рассеивает?
– А Люба на что?
– Люба слабонервная.
– Нет, он мне не для этого рассказывал.
– Интересно, прах – контрабанда?
– Существуют правила перевозки урн с прахом. Там строго. А в малом количестве – не придерешься. Ну, пепел – он и есть пепел. Мало ли что в багаже лежит.
– А в Интернете смотрел? Нашел там Макса?
– Применительно к праху – нет. Вряд ли он под своим именем светится. Потом он сказал, что у него знакомый в крематории работает, вот он в основном и находит клиентов.
– Чушь!.. Знакомый в крематории!.. Это уж совсем клюква развесистая… Он тебя разыгрывал, а ты и поверил.
– Да я не поверил… Я сам не знаю, поверил или нет. Наверное, нет. Хотя все может быть. Я правда не знаю.
На лестничной площадке, наблюдая, как Дина достает ключи из сумочки (свои забыл дома), Адмиралов спросил:
– А что там тебе Василий Аркадиевич на ухо шептал? Ты была недовольна очень.
– А ну его, – Дина дверь открыла. – Он сказал это. – Не спешила войти в квартиру: – Не то беда, сказал, что жизнь коротка, а то, что вспомнить нечего.
Адмиралов хмыкнул.
– Идем?
Психотерапевты Крачун и Фурин играли в нарды.
– Ты, может быть, помнишь, был такой?.. Случай влюбленного экскурсовода.
– Ну а как же, – ответил Крачун, бросая кости. – Молодая гид-переводчик водила иностранных туристов в Юсуповский дворец, показывала комнату, где убили Распутина и где стоит его восковая фигура. – Он передвинул шашки на доске. – Знакомства с восковыми фигурами ни к чему хорошему не приводят.
– Дело не восковой фигуре, – сказал Фурин и бросил в свой черед кости на игровое поле. – Она слишком увлеклась личностью Распутина. Что-то там исследовала, обращалась к источникам… Ее интересовало, почему в Распутина так сильно влюблялись красивые и образованные женщины. В конечном итоге образ Распутина ее подчинил себе целиком. Она попала в глубокую зависимость от исследуемого предмета. Причем сама интерпретировала это состояние как «страсть» и «любовь». «Заочная любовь». Это ее выражение.
– Любовь к Распутину именно то, – сказал Крачун. – Дур-чар! (По-персидски это означало 4:4 – в соответствии с этим дур-чаром он передвинул две шашки.)
– Шеш-беш! – сказал, бросив кости (6:5), доктор Фурин и решительно двинул свои. – А помнишь ли ты случай инженера, влюбленного в родинку Орнеллы Мути? Он полюбил не саму Мути, а родинку на ее лице. Сексуальных партнеров он искал среди женщин исключительно с родинкой на переносице…
– На носу, – поправил Крачун.
– Разве? – Фурин спросил.
– А еще был рассказ, – вспомнил Крачун, бросив кости и сделав ход, – как один человек влюбился в свою ногу… не то в правую, не то в левую, не помню[2]…
